Писал я про Желтую Напасть и про Желтую Напасть-2. А давно надо было написать про собственные, русские напасти, которых не одна и не две, а все двадцать две. Написать, не впадая в интеллигентское брюзжание. Есть на Руси и куда более благородный обычай "печалования о русской земле", то есть смиренного свидетельствования о неустройствах русской жизни. Земля поминается в нашей истории прежде государства и даже страны. В душе русского человека она лежит глубже всего. Вот почему без свидетельствования о земле не будет в России и ее правды.

Чтобы понять, откуда появилась в России такая поза (а речь идет именно о выпестованной веками, почти этикетной общественной позиции), не надо ходить далеко. Вернее, надо поехать. Нужно открыться русской земле, увидеть безбрежность русского простора, проникнуться властью пространства над русской душой и убедиться - с неизбежным привкусом сердечной горечи - в невозможности что-либо изменить в этом фундаментальном факте русского бытия и русского быта. Только в России все обнимает собой убегающая за горизонт, ни с чем на свете не соизмеримая даль; здесь воочию, а не в игре фантазии взору является "вечность бескрайних пространств", когда за окном поезда у затерянного полустанка мелькнет во мгле пятно одинокого фонаря, раскачиваемого осенним ветром.

Для себя я составил простенькую типологию мировых цивилизаций. Есть цивилизации, распредмечивающие мир и возвращающие к чистой практике. И есть цивилизации, опредмечивающие мир и фиксирующие исторические воплощения духа. И на Западе и на Востоке оба типа сосуществуют как бы парами: на Западе к первому относится прагматичная, вечно молодая Америка, а ко второму - Европа, намеренно старящаяся, преобразившая себя в музей; на Востоке этой паре соответствуют континентальный Китай и региональные ветви Дальневосточной цивилизации: Япония, Корея, отчасти даже отдельные области внутри Китая. Россия, совершенно очевидно, не относится ни к одному из означенных типов, ее уклад, кажется, вообще лишен внутренней последовательности. Вследствие своей безразмерности она не знает ни оформленного пространства нации-государства, ни функционального пространства-континуума имперской логистики, которому сопутствует анонимная и аморфная стихия повседневности. Россия единственная в мире открыта беспредельности. Она не континент и не остров, а уж скорее провал, "черная дыра" мировой ойкумены. Отсюда несравненная цена ставок в ее судьбе.

Пространство России упорно сопротивляется всем "стратегиям означения" и выталкивает из себя любых "субъектов действия". Оно может быть только самим собой - непостижимым, цельным, реальным - или никаким. Говорят о рынке, капитализации земли... Но среднерусский пейзаж - все эти "бедные селенья, скудная природа" - поражает своей бесценностью: полной недоступностью для коммерческого расчета и запечатленными в нем до последних его деталей образом душевного смирения, жестом самоотречения. Тютчевская "скудная природа" есть лишь другое название для "мистической аморфности" (Ф.Степун) русской земли. Право, даже пигмеи тропических лесов Африки обитают в более упорядоченном и поддающемся символизации мире, чем жители Великороссии. И заниматься, так сказать, предпродажной подготовкой русского раздолья - дело едва ли не безнадежное.

Главная, и тайная, пружина русской жизни - это подмена, замещение "вековой тишины" глубинной России витийством ее властных и околовластных кругов. Тишину русской земли, говорил Бибихин, русская власть спокон веку старается заговорить, оговорить, уговорить. Бибихин все предостерегал от попыток заглушить это молчание скоропалительной речью, все просил позволить звучать немотствующей правде. Однако же нужно увидеть в подобном рефлексе власти исконную, подавляющую в своей безмерности логику русской судьбы. И уж во всяком случае, если мы не можем - и еще долго не сможем - понять, о чем молчит Россия, не так уж трудно увидеть последствия для общества самого нежелания вслушиваться в свою безмолвную правду. Не эти ли последствия породили русский обычай "печалования о земле"? О них и пойдет речь.

Мудрое молчание России опознается как несоизмеримость земли и человека, земли и государства. Власть пространства превращается в пространство власти в точном соответствии с известной русской поговоркой: пустота предельной открытости выворачивается своим зеркально перевернутым образом - пустотой полной замкнутости на себе. Эта метаморфоза или, вернее, псевдоморфоза пустого, становящегося порожним, не столь уж банальна или бессмысленна. "Пустота в пустоте" - важная эзотерическая формула духовных традиций. Но одно все-таки не может быть сведено к другому; их преемственность приходится утверждать насильнически, вне диалектик и стратегий. Отсюда столь важная роль "избыточного" насилия в русском быту и чрезвычайщины всех видов, всего снабженного приставкой "спец" в русской политике вплоть до употребления ненормативной лексики там, где нужно употребить власть.

Российская власть изначально неспособна охватить и освоить данное (точнее, заданное) ей пространство-провал и от этой своей неспособности замыкается в самой себе, в своей пустом и своекорыстном самооправдании, в своих ритуалах избыточного насилия. Она получает жизнь от мрака самоограничения и замкнутости. Отсюда классическая формула русской жизни: "внизу власть тьмы, вверху тьма власти". Но как символично, что тьма здесь указывает еще и на необозримое множество людей, людскую массу, в которой теряется человек. Русское пространство не может быть наполнено собственно гуманитарным содержанием. Перед русским простором человек обращается в исчезающую малую величину и может ответить на вызов этого простора только жертвенностью, притом массовой. Человека в России не берегут, это факт, но факт почти бессознательный и метафизический, не имеющий ничего общего с намеренной жестокостью. Тут действует метафизическая машина бесполезной траты "человеческого материала" в духе "общей экономики" Батайя или "нигилизма" по Хайдеггеру. Сегодня почти не видно даже сожаления о сталинском терроре, наоборот: образованные и воспитанные люди хладнокровно сопоставляют число его жертв с данными о погибших в ДТП или умерших от пьянства и получают вроде бы не такую большую и даже вполне приличную величину. Сознательного цинизма в подобных подсчетах, кажется, нет. Так уж заведено на Руси: человек - ничто перед безмерностью притязаний пространства и действующей от его имени власти.

Разнообразны формы этой, я бы сказал, заведомой жертвенности русских: пьянство в постылой рутине быта, религиозное подвижничество для духовно одаренных натур, почти безрассудный героизм в минуту смертельной опасности. Временами, в эпоху великих мобилизаций, государству удавалось поставить себе на службу русское самопожертвование. Так было в послепетровской России с ее блестящими военными успехами и в России эпохи революционной модернизации. Впрочем, сегодня мобилизационный потенциал русской Земли (сознательно не говорю об обществе), кажется, исчерпан и, во всяком случае, не востребован.

Не менее очевидны и более темные последствия означенного разлома в русской жизни: заниженная самооценка, проистекающая из комплекса вины от нереализованной жертвенности, и на этой почве - взаимное неуважение и недоверие, компенсируемые душевной открытостью и почти детской доверчивостью в случайных встречах, когда отношения не накладывают обязательств; раздробленность общественной жизни на всевозможные кружки, секты, тайные общества, и все с оппозиционными настроениями, непомерными амбициями, а главное - диктаторскими замашками как их собственных вожаков, так и их общественных программ; тут же любовь к секретности и привычка выискивать скрытых врагов.

Структура российской власти очень точно воспроизводит такого рода общественный и умственный склад. Власть в основе своей авторитарна и структурируется наподобие воды, стягивающейся в капли под действием силы поверхностного натяжения. При этом подлинные фокусы власти всегда неформальны, текучи и возникают большей частью спонтанно, заражены вождизмом и презрением ко всем "не нашим", так что бандитские сообщества оказываются очень даже "социально близкими" органам власти. Верность начальнику-патрону обязательна и важна, легко перерастает в откровенное раболепие, но, как ни странно, столь же легко сменяется предательством - именно, как я полагаю, вследствие отмеченного выше внутреннего ощущения случайности, необязательности всяких доверительных отношений. Паранойя Ивана Грозного и Сталина, окруженных толпой вроде бы безупречно преданных подданных, - явление очень, если не чисто русское.

Бесчисленные российские министерства и ведомства, центральные и региональные, гражданские и силовые, традиционно балансируют между "властью тьмы" и "тьмой власти". Они обслуживают преимущественно свои корпоративные интересы, и главенствующая роль в них принадлежит неформальным структурам. Оттого же работа правительственных органов непрозрачна и совершенно недоступна общественному контролю - особенность политической жизни в России, особенно бросающаяся в глаза на фоне западных стран. Полностью отсутствуют условия, обеспечивающие справедливый и гласный порядок отбора государственных служащих и их карьерного роста. На Тайване, когда нужно послать за казенный счет студентов за границу, министерство образования проводит платный экзамен для всех желающих и посылает тех, кто выдержал его лучше других. В России о таком разумном - не правда ли? - порядке даже не заикаются. После чего жители России дружно жалуются на некомпетентное начальство и "негативный отбор". А каким отбору еще быть, если изначальная - хотя, подчеркну еще раз, и неосознаваемая обществом - задача российских властных корпораций в том и состоит, чтобы отгородиться от действительности и удерживать заведомую пустоту? При таком положении вещей самому пустому и никчемному человеку как раз и уготовлено оказаться наверху, а блатному миру - этому апофеозу никчемности и симулятивности - назначено быть темным двойником власти.

О МВД и связанной с ним коррупции помолчу. Деятельность сего ведомства и так у всех на виду. На фоне всеобщего недовольства "ментовкой" особенно трогательно выглядит умиленно-почтительное отношение широкого сектора нашей публики к органам госбезопасности. Отношение в своем роде традиционное. Помню, в брежневские времена Е.Л.Шифферс, гениальный писатель с подлинным религиозным опытом и убежденный диссидент, все надеялся достучаться до каких-то самых высоких чинов КГБ, которые, конечно, все поймут и повернут руль российского корабля в нужную сторону. Так же ведут себя и сегодняшние оппозиционеры из консервативно-патриотического лагеря. Дело тут, по-моему, в особой секретности спецслужб, подогревающей столь милые русской душе ожидания сердечно-доверительных отношений (которые, в свою очередь и прежде всего, в тех же "органах" стимулируют взаимное недоверие и предательство). В эмоциональном запале многие даже забывают отнестись к таинственным "органам" с позиции обыкновенного здравого смысла и увидеть в них то, чем они в действительности являются: громоздкие ведомства, подверженные, как все прочие, бюрократической плесени, и таких же людей, которым не чужды все человеческие слабости. Многочисленные промахи наших спецслужб, кажется, подтверждают правоту этой в общем-то бесхитростной догадки.

На что следовало бы посмотреть внимательно, так это на ситуацию с МИДом. Организация совершенно закрытая, где любую критику встречают в штыки, а все вопросы решают келейно. Попытки указать альтернативные варианты государственной стратегии отметаются тамошним начальством как "не соответствующие политической линии", которую, впрочем, неизвестно кто и когда установил. Корыстные интересы разных сил порой придают этой линии изумительно-абсурдный вид. К примеру, на протяжении ряда лет Россия не раз официально выражала согласие рассматривать "сепаратизм" Тайваня и Чечни (!) как явления одного порядка. В любом случае отдавать выработку внешней политики на откуп корпорации чиновников, да еще подвергающихся различным методам воздействия (большей частью, впрочем, приятным) со стороны правительств и спецслужб соответствующих государств, прямо самоубийственно для любой страны.

Ведомства образовательные и научные идут по той же дорожке: начальство жиреет, рядовой состав хиреет и ищет, как прокормиться на стороне. С этим давно все ясно. Но в последние годы я сталкиваюсь в России с еще одним неприятным, даже вдвойне неприятным ввиду его очевидной абсурдности явлением: русские ученые все чаще отказываются руководить иностранными магистрантами и докторантами. Причина банальна: из 4-6 тыс. долларов, выплачиваемых иностранцем за год обучения в МГУ или Академии наук, его научный руководитель получает лишь около сотни. О судьбе остальных денег можно только догадываться. У этой ситуации есть и другая сторона: некоторые профессора, наоборот, руководят целыми командами иностранных соискателей ученых степеней. Их подопечные представляют сносные (хотя и заурядные) диссертации, успешно защищаются, а вернувшись на родину, еле-еле изъясняются по-русски. Что бы это значило? И что это значит для престижа России? Нам, конечно, далеко до Англии, где полстраны кормятся преподаванием английского языка иностранцам. Мы и не Америка, где даже небольшое сокращение численности иностранных студентов в последние годы стало поводом для разбирательства на правительственном уровне и мощной пропагандистской кампании. Мы даже не Тайвань, где на привлечение иностранных студентов выделяются немалые средства. Но отказываться и от того немногого, что само идет в руки, - это уже слишком.

Конечно, своя рубашка ближе к телу. Но ведь нужно и совесть иметь, господа.