Русский Журнал / Обзоры /
www.russ.ru/culture/19990915_nekr1.html

И. И. Кабаков и не только он
Всеволод Некрасов

Дата публикации:  15 Сентября 1999

Когда одно и то же событие случается больше одного раза, повтор сразу обращает на себя внимание, цепляет. На имени Кабакова глаз современной публики практически "замылен". В этой "правильной обработке культурного сознания и вкуса" участвуют два издательства, почти синхронно выпустившие сочинения художника - в Москве (Илья Кабаков, Борис Гройс. Диалоги. (1990-1994) Ad Marginem, 1999) и в Вене (Мемуары "60-70-е... Записки о неофициальной жизни в Москве"), тут и послушная пресса ("Итоги" - дважды, "НГ", "Время", "МН"), выставки, конференции. Что это? Неожиданные совпадения или тенденция идеологического перекорма в обживании заметного и доходного места "главного художника и главного интеллектуала России"?

От редакции

Оценки и характеристики в тексте крайне пристрастны и чаще всего несправедливы.

С отвращением отбросив книгу, читатель вынесет из нее много полезного для себя.

Последняя фраза - из пародии Александра Архангельского (не известного, как бы Гоголь сказал, Александра Архангельского - того, что взят сервировать литературно "Известия", а другого Александра Архангельского, классика-пародиста 30-х годов) - из пародии на предисловия к советским изданиям "буржуазных" книжек.

А первая фраза (плюс еще несколько) предпослана художником Ильей Кабаковым его же собственной книге "60-е - 70-е... Записки о неофициальной жизни в Москве" (Венский славистический альманах. Выпуск 47. - Вена, 1999). И в тексте самой книги найдутся, надо сказать, пассажи еще ближе бессмертным словам Архангельского: "Тут я хочу сказать, что не только эта фраза, но вся эта "рукопись" напичкана, изобилует бредом - и в области фактов, и в биографиях и т.д. Это не только вольное, а беспардонное обращение с известными событиями, именами уважаемых людей, с целыми направлениями, датами, местами действия и т.д.

Но...<...> я хочу оправдаться тем, что это типичная наша болтовня за чаем"...

Но. Но сначала надо, необходимо сказать пару слов о самом художнике Илье Иосифовиче Кабакове. И начать с того, что вся книга эта в 270 страниц - конечно, никакая не "болтовня". Это авторское свидетельство интереснейшего художника, безусловно, крупной фигуры неофициального - иначе говоря, нормального - нашего искусства последних четырех десятилетий. А к болтовне вернуться еще придется.

Мало того: едва ли не - а, по мнению многих, и вне всяких сомнений - центральной фигуры направления, которое называют концептуализмом и на котором, собственно, и кончился в искусстве советский режим. И которое сам И.И. определил когда-то, на мой взгляд, лучше всех: "Художник начинает мазать не по холсту, а по зрителю..." В книгу определение не попало, а жаль.

(Для тех, кому это интересно, хочу сказать пару слов как автор, которого к этому направлению тоже причисляли. В Москве оно прорезалось еще где-то к концу 50-х (хоть сам термин и младше) актуализацией повтора, текста-диалога - вообще элементами театрализации, демонстрационности текста, текста-выходки, текста-схемы, паузного, точечного, вообще минимального текста, текста-цитаты. Трактовать это все можно с разных сторон, но позднейшее, уже 70-х, слово "концептуализм", помнится, тогда всех более или менее устроило - по крайней мере, большинство.

Слово применялось к хеппенингу, перформенсу, с которыми выступили в 70-е "Мухоморы", "Коллективные действия", "С-З", Жигаловы. И "прогулки за город", другие акции и действа остро выявили общее со спецификой наших текстов 15-20-летней тогда давности, а именно: с тенденцией переноса центра тяжести с произведения искусства на искусство действия, взаимодействие со зрителем-слушателем. Взять, как работает хоть тот же повтор: - Ну... Ну и долго так будет?.. Ждем-с. - Ждите-с.)

И поскольку хоть бы те же повторы хотя бы поэты Холин, Сапгир как-никак практиковали задолго до И.И.Кабакова с его "листанием", Кабаков как отец русского концептуализма вызывал некоторые сомнения - думалось, что дело тут еще и в радушии Кабакова - хозяина роскошной, с любовью описанной в книжке мастерской с камином, в неявном, но незаурядном его организаторском даровании, а также в простой недоосведомленности, а может, отчасти и недомыслии молодой (тогда) нашей смены... Прочтя книжку, я сейчас думаю: если и не без того, то дело все-таки не в этом. Думаю так, могу сказать, к некоторому своему конфузу, поскольку особо нового про те же листания книга мне, собственно, ничего сообщить и не могла. Листания эти в свое время я испытал не раз, и всегда с интересом (во всяком случае описанные в книжке; поздней бывали несколько другие, но про те я уже писал). Книга же мне просто что-то живо напомнила; пожалуй, что-то дополнительно и растолковала. Действительно, повтор текста - повтором; его можно подхватить в два счета с лета, из воздуха. Неизвестно откуда и отовсюду. Как оно, кажись, и бывало.

Конечно, и в этом свой резон, но кабаковские "листания", хоть и представляют собой, по схеме, чистый повтор (автор просто перелистывает перед зрителями пустые листы папки или альбома - пустые, кроме одного или нескольких), по существу, природе и происхождению - что-то все-таки другое. И по-настоящему, толком передать - что же другое и почему - тут сейчас я вряд ли сумею. Лучше бы всего поцитировать автора, но цитировать бы пришлось страницами подряд: в том-то и дело, что за этой "простотой" - непростой путь. А за "пустотой" - объемистый багаж, опыт. Можно даже сказать: громоздкий опыт. Разноречивый. Так что читайте книжку...)

Скажу только, что едва ли не самое, на мой взгляд, ценное в книге - это подробное описание подходов к "листанию" - как они проживались, нарабатывались, как органично, естественно на свой лад, прямо-таки неизбежно главным продуктом становится лист - и такой, который тут же ведет за собой ряд - серию, и как серийность материала сама собой, как бы и незаметно и необходимо оборачивается демонстрационностью = дематериализацией - акцией. Вообще-то чуть не всю книгу можно рассматривать именно как подробное описание таких подходов, так что, выходит, самое ценное в книге - книга и есть. А если так - чего еще желать?..

Нашлось бы, чего. И не столько еще чего-то, сколько уже. Уже чего-то вот тут, и тут, и тут вот - так нельзя ли без этого?.. Как-нибудь. Желательно бы... И здесь уже без цитат не получится. Вот, собственно, как начинаются "Записки" Кабакова:

"Попробую вспомнить самостоятельную работу "для себя", а не "для них", потому что вся учеба, и в школе художественной, и в художественном институте, вся как бы была "для них", а не для себя, чтобы "они" были довольны, не выгнали (из школы, института), чтобы все было похоже на то, что "они" требуют", и вот эта разведенность, несводимость для "них" и "для себя", окончательная и полная, была уже заложена в школе и институте. Постепенно, как у дрессированного зайца, выработалась ясность того, что "им" от меня нужно, и, таким образом, само рисование, которое по видимости делал "я", было целиком "их" делом, делом педагогов и других образцов, включая Рафаэля и Рембрандта. Все это делалось и изготавливалось мною "для них", но как бы совсем помимо меня.

Чтобы было сочетание и "для себя" и "для них" одновременно, такого я не помню ни разу, и от этого не помню никогда удовлетворения от работы и результата, а скорее облегчение - вот и на этот раз "провел", опять сошло благополучно..." (стр.9)

Правда, отчаянная искренность? Словно пишущий это стремится искренним быть до конца и даже чуть-чуть дальше. Чуть дальше - а дальше уже и не чуть-чуть...

Еще на те же темы. Или почти на те же.

"Все, что было сказано о провинциализме, полностью, разумеется, относится ко мне самому. Я был "втолкнут" в московскую художественную жизнь с самого начала как дважды посторонний. Во-первых, я приехал в Москву из Днепропетровска (в Москве я с 1946 года, то есть мне уже было 13 лет), а во-вторых, я не помню, чтобы я рвался к искусству, скорее я оказался в нем в силу определенных обстоятельств, а, оказавшись в нем, всегда эту ситуацию ощущал как "внешнюю", которую надо было догнать и вскочить, как в поезд, обеспечивая ее изнутри прилежанием, желанием, талантом и все это представлялось трудным, принудительным и необязательным". (стр.35)

"<...>... никогда я не знал и не хотел знать ни одного официального художника, всегда чувствовал какую-то панику в их присутствии, ни одно произведение официального художника мне никогда не нравилось, то есть я всегда чувствовал, что это другая порода людей, с неизвестными мне инстинктами, страшная, пугающая и т.д., все их изделия я всегда воспринимал как изделия каких-то таинственных животных, которые живут по неизвестным мне законам, чрезвычайно опасным, которые могут броситься на тебя и т.д." (и т.д. - авторское. - В.Н.) (стр. 215)

Кстати, и о страхе. Страхах якобы Ильи Иосифовича.

"Как, каким образом можно передать всю атмосферу отчаяния, тоски, безысходности и ужаса, которая составляла окружающий воздух так называемой неофициальной "художественной" жизни того времени, то есть всех 60-х годов и начала, середины и конца 70-х". (cтр. 45)

/Даже и с учетом момента (еще советский режим, уесть который так или иначе - задача благородная) слова Илья Иосифович употребляет совершенно нещадным образом. А на стр.63 приводится даже график страха./

"Ощущение, что если тебя не взяли сегодня, то обязательно возьмут завтра, то есть, постоянное ожидание полного уничтожения пронизывает все 60-е годы и длится до середины 70-х. Спасаться, избегать, просить пощады бесполезно, так как не к кому обратиться". (стр. 208)

Явная склонность к словозлоупотреблению. Играет И.И. Играет и переигрывает.

В крайнем ужасе не знающий, у кого просить пощады, первым делом бы не стал выступать. Не просил бы, но и не выступал. Другое искусство, однако, выступать не отказывалось: тем оно и другое. Выступало, и с ним выступал и И.И.

"По отношению к "верхним людям" тут было как бы три варианта: показать "им", что "мы" тоже существуем, спокойное равнодушие, приятие этой разведенности на верхнее и нижнее, на землю и подземелье и третий - паническое чувство опасности, желание забиться и стать незаметным, чтоб не прибили. Я принадлежал к этим последним, невысовывающимся". (стр. 20)

(Ну уж. Это-то враки, простите... Могу свидетельствовать: валит И.И. на себя, как на мертвого. Высовывался И.И., высовывался не хуже других - кроме разве борцов-профессионалов. Проверить недолго: раскрыть хотя бы журнал А.Я.)

"Что касается самих деятелей неофициального искусства, то у всех, кого я знаю, - а это обширный круг и поэтов, и художников - было полностью "неофициальное самочувствие". До сегодняшнего дня все мои друзья чувствуют себя неофициальными деятелями, и ни у кого из них не было никогда попыток бежать из этого состояния, официализироваться, "встроиться" и т.д. (стр. 213)

А вот на этом, видимо, придется задержаться подробнее. Собственно, кто не в курсе: И.И.Кабаков ведь не только из самых-самых - кое в чем он и явно из самых - самый. Самый-самый. Вне конкуренции. И это кое-что - не что-нибудь, а это кое-что - счастье. Ни больше ни меньше. Безусловно счастливое положение. Я имею в виду исключительное, уникальное прямо-таки преуспеяние художника Кабакова как в официальном, так и в неофициальном искусстве. Прошу понять верно - это отнюдь не в упрек Кабакову. Плохого ничего в официальном искусстве Кабаков не делал - делал иллюстрации к детским книжкам. И никак не скажешь - делал халтурно. По-своему очень даже добросовестно. Притом что и энергично:

"...В это время я усердно внедрялся в детские издательства "Детгиз" и "Малыш": надо было делать книжки, зарабатывать на жизнь и на кооператив, а сначала на дом для мамы, то есть в то время, с 1957 года, я должен был делать по 5-6, а то 8 книг в год". (стр. 13)

Немногие, думаю, могли тогда похвалиться такой производительностью - по поговорке "съесть-то он съесть, да хто ж ему дасть..."

"...Да! я еще в 74-м в декабре купил желтые "Жигули", которые после совсем сгнили..." (стр.87 )

Но сперва еще одно отступление, еще пример из прозы И.И.Кабакова - хотя бы как пример на последовательное, неуклонное нагнетание, как теперь говорят в кругах, ситуации. Стилевой ситуации, однородных частей и членов. Мы видели уже И.И.Кабакова, как он боится. Поглядим же на И.И.Кабакова, как он смиряется:

"Вообще то, что основами "картин" были крышки ящиков с помойки, никому уже не нужные, и что они, со своей жалкой щербатостью, вошли в саму картину, было для меня очень естественно; получалась не Картина с большой буквы, а что-то жалкое, убогое, какие-то остатки, ошметки жизни, быта, которые сверху как-то устраиваются в такой бедный, смешной порядок, прихорашиваются, окрашиваются, с непонятной целью расчерчиваются линиями, разноцветными узорами. Но сквозь весь этот "марафет" отчетливо видна убогость, неприкаянность, никчемность. Смешной, нелепый, жалко приукрашенный предмет - вот что должно было оставаться в результате так называемой худработы, где выброшенная фанерная крышка после жалких манипуляций над ней оставалась сама собой. Вот эта двойственность нелепой и жалкой вещи..." и т.п. (стр. 16-17)

И таким вот неукротимо смиренным И.И., на моей памяти, бывал всегда. Могу представить, как давился И.И. здоровым внутри себя хохотом, когда я, горячась, доказывал И.И., что он себя не понимает, не ценит, что картинки-рисунки его не нелепые, не жалкие, не убогие, не бедные, не никчемные, не ошметки и не с помойки отнюдь. Бывают и прямо-таки лиричные - по-своему. (В приведенном выше отрывке речь, правда, не о рисунках, а о большом объекте, "картине". Но суть та же. Ничем "с помойки" эта "картина" не пахла. "Помойка", "жалкая щербатость", "выброшенное", "ошметки" - это все вообще литературщина, заем, не свое. И.И. бывает, как мы имели случай видеть, жутко литературен - как это ни странно. К счастью, правда, не в самих своих работах. Для себя, правда, к счастью, не для других. Но об этом потом).

Вся такая "щербатость", "обшарпанность" и т.п. - при всей, понятно, неоднозначности и ироничности такого словоупотребления все равно изначально могла бы годиться для описания эстетики Рабина или Рогинского - они знают, что делать с такого рода фактурой - но не для Кабакова. Подыгрывая - или делая вид, что подыгрывает, - антиэстетизму, И.И.Кабаков на самом деле едва ли не с самого начала работал с чем-то иным по природе - работал с аэстетизмом. Работы его - рисунки или картины - никакие не "щербатые" - они никакие. В принципе.

"Белое как состояние, конечно, понятно - но почему "серое", а не "черное", например? ... Скорее, как не высветленное, в которое все погружено, как во мглу, состояние туманное, подавленное, безысходное. Состояние мутной, тоскливой неподвижности, безысходности, давящего... Состояние опустившейся на сознание пелены, остановки его, нерешительности... <...>

Особенно это откровенно представлено в альбоме "серая бумага", где весь альбом состоит из 110 листов "пустой" серой бумаги и только в середине альбома на 2-3 листах - маленькие, ничего не значащие наклейки - обещающие как будто чему-то начаться - но ничего не происходит и опять идут один за другим серые листы... Невыраженность, слабость любой темы, которая, чуть заявив о себе, обнаружив себя, тут же пресекается и поглощается монотонным, неопределенным, безвидным "ничем", беспрерывно возникающим перед тобою... Идея безнадежности, слабости, бесполезности любой идеи уже в самом ее начале и переключение на наличное, идиотски монотонное листание". (стр. 105)

Я как будто неплохо помню этот альбом и наверняка отлично помню эту бумагу. Не убедись мы только что, до чего привержен бывает И.И. нагнетанию, тут впору бы задаться извечными проблемами людской неконтабельности и тщеты поисков истины, поскольку помню и вижу их я совсем не так, как декларирует автор. В свете же упомянутого опыта позволю предположить, что автор опять по традиции пересаливает - для чего-то... А работает этот серый цвет все-таки не как давящий, безысходный, безнадежный и т.д., но просто как фоновый, достаточно привычный и скорей нормальный, чем какой-то активный. Канцелярский цвет, в общем, вполне принятый для паспарту, подложек и т.п. Спокойный, практичный, не маркий. При желании, конечно, его ничто не мешает обличить в казенности, безрадостности и т.п. - это будет, в общем, недорогое удовольствие. Главное же, сам художник Кабаков использует этот цвет прежде всего именно как норму. Норму, а не какой-то ее выраженный будто бы сдвиг в сторону угнетения психики. И нагнетания ситуации... Работает, как весьма чуткий художник-практик, на самом деле с реальными свойствами, принятой репутацией этого цвета и нашими в отношении него навыками, а не с тем или иным его литературным потенциалом... Литературщина, произвол идут в ход уже потом - опять же для чего-то. Какой-то словно бы специальной забавы... В сущности, Кабаков если и компрометирует, низводит как-то художественное начало в предшествовавшем понимании, то с практической целью: нейтрализовать, минимизировать; отнюдь не изничтожить, но получить удобный инструмент.

Не своенравный, не капризный. Едва ли не ключевое слово тут будет обиходность - почему писатель Кабаков так явно и расходится с Кабаковым-художником, ругмя клеймя обиходный, достаточно общепринятый серый фон. Никакой такой тоски-уныния от просмотра этой серии не помню, ни своей тоски, ни соседей. А помню, как интересно было ожидать каждый новый лист: что, неужели опять пустой серый?.. Опять... Ну, дает автор... Естественное ощущение подъема от такой точно выстроенной и проделываемой работы с чистой, без примесей, конструкцией, ритмом и временем. Как малым временем (минут 15-20 показа), так и большим (начало 80-х)...

Надо сказать, иной раз писатель И.И.Кабаков все-таки позволяет себе чуть расслабиться и оплошать - и тогда мы можем прочесть о чем-то действительно интересном, существенном для художника Кабакова - а, значит, и для нас... Например, о светоносной природе белого листа. Правда, думаю, эту природу лист бумаги и для самого Кабакова обрел не сразу, а с течением времени: когда научился быть именно кабаковским листом, а не чьим-то еще: очистился, нажил достаточную обиходность, а то и сверхобиходность - способен сделался быть хоть и форматкой... Опять-таки, понятно, кабаковской форматкой... Тут-то я и узнал в описании автора собственные ощущения от его работ, тогда казавшиеся почти недоразумением - такое как бы бюрократическое, чуть не на смех рисование - и явные от него пейзажно-лирические впечатления... Я еще суетился - не проскочил бы сам автор мимо такого побочного эффекта - а побочный-то эффект и был стержнем программы автора... Посожалеть остается, что не всегда провокации Кабакова так вот конструктивны...

Но, по-моему, одну сильную сторону Кабакова Кабаков в записках оставляет почти без внимания - и едва ли не важнейшую - сам язык кабаковского рисования. Действительно, так и кажется, что никакие не западные альбомы подсказали (хотя и могли, вообще-то) выбор этого "проволочного", минимального и упрощенного контура, а насущные обстоятельства советской жизни в искусстве, "детские" редакторы 60-х, чумевшие от натаскиваний на поиски "формалистических изысков". Уж такое букварное-элементарное - из самых дешевых букварей нашего детства - изображение от подобных поисков изысков и происков, очевидно, страховало. Контур и контур. Либо контур + закраска цветом - такое же элементарное раскрашивание. На самом деле - как и всякий экономичный, минимализированный язык - и этот наверняка не может не таить своих глубин и перспектив, которые уж небось сказываются так или иначе в работах Кабакова. Но своих глубин где только нету, а в таком букварном изображении есть такое, чего нет, пожалуй, больше нигде - оно, как никакое другое, не вызывает вопросов. Что, собственно, и требовалось. Как бы максимально отработанный, обкатанный, общепринятый функциональный язык учебных пособий и всяческих подсобных картинок - не только "детских". Деловое изображение. И, понятно, деловые при нем надписи...

И приняв такой язык для своей "детской" официальной продукции, Кабаков, возможно, вызвал некоторое неудовольствие со стороны кого-то из соседей - художественных художников, которые могли понять это как цинично откровенное ремесленничество, но он: 1) стал особняком и закрыл все вопросы к себе как "детскому" художнику - да, он такой. Весь тут... Может, и не Бог весть какой художественный, зато продуктивный... Давайте только работу. Можно попроще, но побольше... 2) Что для нас самое существенное - обрел, по существу, язык и для своего неофициального творчества. В том-то и дело, что именно "детское", детгизовское кабаковское рисование и пошло на листы, и рождало их - если не буквально, не сюжетные иллюстрации, то цитаты или почти цитаты из такого привычного, обиходного мира, где давно известно, как рисуется дом, как - кошка, как - окошко, как - облако, как - мячик и как - мальчик. И как - расписание..

Никаким циником-халтурщиком в своих работах Кабаков не был и не мог быть - именно по этой общности искусства "для них" и "для себя" - по крайней мере в этот узловой момент. И момент достаточно длительный... Если и случались пароксизмы какой-то серийности, пулеметности - это все равно не было, не оставалось никакой халтурой и наплевательством, а имело свой смысл, все шло в дело. Все было чем-то да интересно: посмотрите и убедитесь. Собственно, и самый-то лист, лист бумаги занял такое место у Кабакова разве не благодаря опыту детской иллюстрации?

И если даже счесть упрощенный, по видимости, язык этой кабаковской иллюстрации, "картинок" "для них", некой сдачей позиций художника и чем-то заемным, то насчет искусства "для себя", серий листов и альбомов Кабакова навряд ли кто и помыслит что-то подобное. Извините. Тут патенты изначально у Кабакова, у художника же Кабакова позиции тут просто на зависть. Если бы это и начиналось, предположим, как демонстрация, цитация "картинок" "для них" своего производства - вот, мол, что им надо - такое ехидство тут же пошло вглубь-вширь и перестало быть собственно ехидством. Уже и их-то, тех их вроде нету - а картинки те же: ничуть не хуже, чем были. Бытийственное ехидство ехидством не называется, а засветить лист вряд ли поможет одно ехидство - и какое угодно. Не ехидно это, а художественно.

Именно что. А между тем - куда денешься - употреблены, можно считать, такие же - если не те же - картинки. После этого могли ли, спрашивается, картинки оставаться теми же - в любом случае?.. Картинки давали Кабакову необходимый редимейдовый - собственного (даже если почти собственного) изготовления и потому обиходнейшего, само собой разумеющегося характера - материал для работы с бытованием искусства. И попутно с искусством. Что и было надо. Ну, а работа такая, в свою очередь, отмывала и страховала эти картинки от подозрений в халтурности. Хотя бы со стороны автора. Идеальное взаимодействие, вроде большого и малого кругов кровообращения. И счастье Кабакова-художника в уникальности положения между советскими жерновами, но в своей, занятой, считай, честно ямке: само в рот сыпется, а воровства никакого - пожалуйста, все на виду...

И ей-Богу, грех теперь Кабакову ради сильных слов и крепких выражений от этого своего положения открещиваться - и грех, и вред. И Кабакову, и не только... И слабо верится, чтоб умнейший-хитрейший-практикованнейший И.И.Кабаков сам бы этого бы не сознавал, не помнил бы. Собственной такой уникальности. Ну как так?..

И чуть-чуть личного: "...Не помню никогда удовлетворения от работы и результата, а скорее облегчение - вот и на этот раз "провел"... - а вот это обидно. Нет, ну правда же. Таким словам Ильи Иосифовича поверить будет жутко просто, как неохота. Не в жилу. Некоторым, по крайней мере. Например, мне. Подробней ниже.

Чему поверить же никак невозможно - это вот этому: "...У всех, кого я знаю, - а это обширный круг и поэтов и художников - было полностью "неофициальное самочувствие". До сегодняшнего дня все мои друзья чувствуют себя неофициальными деятелями, и ни у кого из них не было никогда попыток бежать из этого состояния, официализироваться, "встроиться" и т.д."

Т.е. тут странно верить-не верить - а тут либо знать, либо нет. Не знать. Либо не желать знать. Себя-то Илья-то Иосифович - как - знает или не знает? Изо всех... Или Илья Иосифович не свой Ильи Иосифовича друг, а свой враг? Вот бы уж и в голову не пришло..."Полностью неофициальное самочувствие" - ннуу... все может быть, а вот как с официальным/неофициальным положением? Как бы сам Илья Иосифович определил положение самого Ильи Иосифовича, преуспевавшего в официальном вполне государственном издательстве детской литературы, как мало кто другой? Хоть оно Илье Иосифовичу и не в укор, как ни странно. И как уже было сказано. Но все-таки - каким бы таким словом?.. И если это не называется "встроиться" - тогда что такое "встроиться"?.. Ну как это - "ни у кого из них...", "не было никогда..." - для кого такое писано, сказано? Кого-то, кто целиком не в курсе нашей бывшей жизни: в ней жить-работать более-менее нормально можно было только на официальном - хоть частично, хоть номинально, но именно официальном положении. Только так. И при чем тут "бежать"... "Бежать из этого состояния"...

Насчет же полноты неофициального самочувствия... Вообще-то это - святое дело. Святое было чувство. Стоило бы обратить только внимание, как оно устроено, из чего происходит и как работает. Не уверен, что мог бы встроиться в тесный круг всех друзей Ильи Иосифовича, чувствующих себя неофициальными деятелями, но вот в обширном кругу поэтов и художников, кого знает Илья Иосифович, место мне указывает сам Илья Иосифович - трижды делая мне честь упоминанием моей фамилии на своих страницах. Спасибо. Но эта же честь дает мне и возможность чуть подправить решительное утверждение Ильи Иосифовича: если "полностью неофициальное самочувствие" означает "...не было попыток официализироваться", значит, утверждение И.И. не истинно. По крайней мере у одного из обширного круга попыток таких было. Точно. И не одна. Это у меня. Я-то знаю. Извините, мне видней. Бывало, было, как и у всякого, кто пытался как-никак все же заработать на жизнь своим каким-никаким умением в искусстве. Было, как и у друзей, и у знакомых - в общем, у всех, кого знал-видел - и странно было бы, если бы не было. За стихи-рецензии-составление-редактирование платили деньги официально. И только так...

И, по-моему, полнота неофициального самочувствия, доходящая до полного отказа от попыток официального заработка, была бы типично тотальной полнотой через край, как в изуверских сектах. И нереальной, и извращенной. Такое самочувствие не помню.