Русский Журнал / Обзоры /
www.russ.ru/culture/19991022_pospel1.html

Обзор бумажной прессы
Петр Поспелов

Дата публикации:  22 Октября 1999

События московской культурной жизни, анонсированные нами на прошлой неделе, получили отклик на страницах бумажной прессы.

Первый Международный фестиваль современного танца в Москве.

Описание масштабов этого проекта позаимствуем у Татьяны Кузнецовой ("КоммерсантЪ"): "За двенадцать дней танцевального марафона москвичи увидели около 20 трупп (больше половины - в рамках "Русского вечера"), поучаствовали в двухдневном симпозиуме, поприсутствовали на международном проекте-импровизации и открытой репетиции живого гения Иржи Килиана".

Газеты уделили фестивалю самое пристальное внимание, а чемпионом по количеству публикаций, ему посвященных, стала как раз Татьяна Кузнецова: она опубликовала на страницах "Коммерсанта" целых пять рецензий. Уже вторая из них называется достаточно красноречиво: "Утомили". Однако сбить критика с намеченного пути никому из его клиентов не удалось.

Другие газеты тоже сочли фестиваль современного танца существенной темой. "Известия" опубликовали интервью с генеральным директором фестиваля Владимиром Уриным, который поведал читателю предысторию замысла:

"Однажды у меня в кабинете раздался звонок провокатора многих идей господина Михаэля Кан-Аккермана, директора Немецкого культурного центра, с предложением провести фестиваль европейского современного танца в Москве. Вскоре он пришел ко мне в театр имени К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко вместе с директором Французского культурного центра, представителями Британского совета, посольств Бельгии и Нидерландов, поддержавших идею фестиваля. Я откликнулся, стал координатором общих усилий".

Сам провокатор идеи Михаэль Кан-Аккерман изложил свои соображения в интервью "Независимой газете":

"Для нас в России танец - особо интересная область, потому что ваша страна находится здесь в очень противоречивой ситуации. Россия, с одной стороны, имеет репутацию одной из самых "танцевальных" держав мира, к тому же именно здесь до революции процветал модерн-танец, о чем многие подзабыли. С другой стороны, в советское время все поиски в современной пластике прекратились, и процветало музейное представление о танце в духе XIX века. Сохранились высокие традиции классического балета, но новый художественный язык почти не развивался, в отличие от Европы и США. Россия, которая некогда находилась в авангарде, теперь имеет такую публику, которая с трудом смотрит современное танцевальное искусство".

Оказалось, что за российскую публику Михаэль Кан-Аккерман волновался совершенно зря: первый же спектакль "Рай" "французского испанца Жозе Монтальво, показанный на сцене Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко, страхи развеял: зрители, забившие не только зал, но и все проходы академического театра, реагировали на спектакль с непосредственностью завсегдатаев дискотек". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)

Поначалу спектакль "Рай" Кузнецовой понравился:

"Одиннадцать артистов разыгрывают почти цирковое представление с участием своих видеодвойников, а также видеотигров, -лам, -собак, -верблюдов, -змей, -детей и прочей живности. Скомбинировано все блестяще: белые, прорезанные щелями экраны являют и столь же внезапно поглощают толпу самых разношерстных персонажей. Эта пестрая виртуальная публика, в которую затесываются реальные артисты, несется по экранам бешеным галопом: дерется, мирится, целуется, бегает на головах и хлопает ушами. Вырвавшись из экранной плоскости на сцену, артисты обрушивают на зрителя каскад своих умений. Кто вертится на плечах, руках и голове в трюковом брейке, нареченном в Европе "хип-хопом"; кто в классическом брейке изображает неуправляемого робота, ломающегося с завидной периодичностью; кто-то в безумном темпе шарашит на пуантах какие-то неузнаваемые классические па. Главными "коверными" становятся африканцы. Маленький юркий темнокожий с волосами, поднятыми дыбом на манер рожек, в полном самозабвении корчит рожи, кружится, топочет по подмосткам, повизгивая и отхлопывая по ляжкам неистовый ритм. А пикантная толстуха, повернувшись к публике необъятным и подвижным задом, с редкой выразительностью исполняет им сольный танец на музыку Вивальди, а затем ритмически безупречно "трактует" Рамо своим внушительным бюстом. Минут через сорок становится ясно, что все уже показано, и пленка-спектакль прокручивается вхолостую. Но зрительской благодарности за испытанный "отрыв" хватает до финала: артисты получают заслуженные овации, а публика - уже на поклонах - добавочную порцию трюков".

Если Татьяна Кузнецова дает авторам спектакля сорок минут, то Ольга Гердт ("Время МН") менее терпелива:

"И все бы хорошо, но через пятнадцать минут из "Рая" Монтальво уже хочется бежать. Трюки повторяются, тиражируются и обесцениваются. Еще не скучно, но уже не интересно. Как в Диснейленде... Играючи да гуляючи, Монтальво составляет не только иллюстрированную энциклопедию уже абсолютно виртуального танцтеатра, но и сводит к нулю усилия целого поколения французов, утверждавших, что танец - это вам не фокус и не трюк, и уж совсем не развлечение для сытых буржуа. Монтальво как дважды два доказывает обратное".

Однако Майя Крылова ("Независимая газета") совсем не видит в деяниях хореографа постыдного компромисса: "Монтальво совершил почти диссидентский поступок по отношению к современной парадигме - он, во-первых, сделал ставку на "умение получать от танца простое удовольствие, знакомое людям с незапамятных времен". Во-вторых, Монтальво продолжил ту линию культуры, которая не забывает об известном афоризме: "когда он дошел до дна - снизу постучали". Сам он вспомнил Борхеса, а мы - Честертона, его слова "чтобы сильно радоваться, достаточно самого простого бытия, сведенного к самой малой малости". Утопия Монтальво исходит из того, что инстинкт радости - один из самых главных у человека, его еще называют инстинктом самосохранения. Разнообразные "приколы" - главный художественный прием, а виртуальная реальность - самый точный способ сказать о рае, потому что это место человек всегда воображает".

А Елена Губайдуллина ("Известия") замечает: "Кажется, что Монтальво специально ничего не придумывает, а просто высыпает на сцену танцы, которые давно коллекционировал. А исполнителей подбирал на африканских просторах, парижских улицах и в строгих балетных классах. Никто никому ничего не навязывает, но каждый перенимает игры другого".

В любом случае, считает Кузнецова ("КоммерсантЪ"), "проложить путь в сумрачно-эзотеричный мир современного танца сквозь врата французского "Рая" оказалось счастливой мыслью организаторов фестиваля. Удачное начало лучше всякой рекламы погонит развеселившегося зрителя на дальнейшие фестивальные мероприятия".

Зритель-то пошел с самого начала, но что началось на сцене?

"Обещанные "деконструкции классической лексики" в танцпьесах американки Аманды Миллер (труппа Ballet Freiburg Pretty Ugly, Германия) столь туманны и вторичны, что лучше было бы обратиться к первоисточнику - композициям Уильяма Форсайта, в труппе которого Аманда училась скрещивать брейк, модерн и классику". (Ольга Гердт, "Время МН".)

"Аманда Миллер противница всего завершенного. Ее спектакли подобны репетициям, разминкам и упражнениям. Вечное начало без продолжения. Занудные предисловия к чему-то главному, которое так и не будет высказано. К балетам Аманды Миллер можно подобрать любую глубокомысленную цитату. Но посторонние умные мысли вряд ли прибавят смысла происходящему на сцене. Расплывчатые размышления Миллер безнадежно проигрывают ненавязчивому балагурству Монтальво". (Елена Губайдуллина, "Известия".)

"Пригреть на государственном довольствии салонную графоманку от хореографии могут позволить себе лишь состоятельные и склонные к метафизике немцы. Мне же остается лишь пожалеть об избранной профессии: отсидеть без малого три часа на Аманде Миллер - стресс не меньший, чем увидеть воочию нелепый филимоновский гол". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)

"Спектакли Миллер вполне показательны с точки зрения естественного хода истории искусств. Всякий стиль, и постмодернизм не исключение, при рождении занимается самоформированием, потом - саморефлексией. Одновременно с последней приходит понятие "веяния времени", оно жестко закрепляется в художественной моде и критических опусах. На этом этапе автор - если он не совершает нового прорыва - уже не принадлежит себе: он зажат представлениями о должном. Так было уже много раз. Итальянский Ренессанс дал новую живопись, но потом всеми ее достижениями завладела Болонская академия. И начался академизм". (Майя Крылова, "Независимая газета".)

Два спектакля Яна Фабра вызвали у обозревателей более живую реакцию. Во всяком случае они описывали увиденное с явным удовольствием:

"Бельгиец Ян Фабр (он и художник, и режиссер, и хореограф) - представитель самых маргинальных форм авангардного искусства - московскую публику просто шокировал. Сначала он вывел на сцену драматическую актрису Эльс Декекелир в моноспектакле "Она была и есть, неизменно". По ходу действия, навеянного композицией Марселя Дюшана, героиня (невеста, так и не дождавшаяся брачной ночи и призывающая заняться любовью) весьма эротично курит трубку и целует большого мохнатого (живого!) тарантула из тех, что окружают ее на сцене". (Наталия Колесова, "Ведомости".)

"На эту постановку Фабра вдохновила неоконченная работа Марселя Дюшана, который в 1915-1923 гг. соорудил проект "Новобрачная, раздеваемая догола своими холостяками, неизменно". Провокаций на московском показе было сразу несколько. Во-первых, актриса Эльс Декекелир, одетая в подвенечное платье, пятьдесят минут говорила по-французски без намека на перевод. Ошарашенные зрители шепотом выспрашивали у счастливцев, знающих французский, о чем речь. И слышали в ответ: "сплошной эротический бред", что сразу же проясняло, зачем героиня картинно раскуривает трубку - фаллический символ. Правда, с тарантулами возникли затруднения: что же они символизируют? Во-вторых, переступания на высоких каблуках, раздевание до пояса и ползание по полу с раздвинутыми ногами никак не ассоциировались с каким-либо танцем, пусть даже и современным. Некоторые посчитали, что Фабр просто перепутал события и вместо смотра драматических моноспектаклей попал на данс-фестиваль". (Майя Крылова, "Независимая газета".)

В интервью газете "Время МН" Ян Фабр сказал:

"Меня не интересуют движения сами по себе. Не надо быть большим гением, чтобы изобретать их. Здесь полно хореографов, и каждый может напридумывать кучу всего. Важнее, как танцовщик готовит, растит в себе то или иное движение. И второе: меня волнует даже не танец, а пространство, где его нет. Пустое пространство на сцене".

Ольга Гердт ("Время МН") считает, что "по масштабам таланта и наглости с Фабром можно сравнить только американского режиссера-хореографа-художника Боба Уилсона. В перформансах того и другого драматические критики восхищаются пластикой, а танцевальные - сценографией и режиссурой".

Равно и наоборот: "Любопытно, что театроведам не понравилась драма, а балетоведам - хореография". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)

По мнению Майи Крыловой ("Независимая газета"), шокировать публику Фабру все-таки не удалось: "Не знаю, как в Европе, но в Москве Фабр скандала не вызвал. Так, улыбку".

Фестиваль шел, а в газетах близились выходные. Рецензентам стало не хватать площади, дабы посвящать каждому спектаклю по отдельной рецензии, и они принялись описывать все скопом:

"Диапазон показанного оказался необъятным. От отдающего шарлатанством проекта "Crash Landind" Мэг Стюарт, на деньги "Siemens" кочующей по европам в поисках "конфронтации с тем, чего мы не знаем", до профессорских упражнений маститого Ричарда Олстона, многолетнего исследователя добропорядочного английского модерна. От благостного утренника всемирно известного Иржи Килиана, "открытая репетиция" которого оказалась похожей на выезды в регионы отечественных кинозвезд (в восхитительных пятнадцатиминутных кинороликах Килиан представил своих великих "стариков", составивших третью труппу Нидерландского театра танца, и показал "живьем" отрывки из спектаклей NDT-III, напомнив зрителям, что изречение "просто, как все гениальное" - не только трюизм). До 36-летнего французского микробиолога Ксавье Ле Роя, восемь лет назад решившего, что изучать движения своего тела интереснее, чем следить за скитаниями молекул (голый Ксавье, полчаса простоявший на "березке" кверху задом в Учебном театре Школы-студии МХАТ, заслужил живейшее одобрение студенческой аудитории и скептические ухмылки многоопытных специалистов, утверждавших, что подобные трюки стары как мир и к исследованию "тела будущего" отношения не имеют)". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)

"Напоследок организаторы припасли подарок. Эмио Греко из Голландии - маленький смуглый виртуоз с проектом "Экстра драй", ученик Хайтауэр и Бежара, специалист по классическому танцу, модерну и "японскому "буто", сам себе хореограф, автор концепции "изучения внутренних импульсов тела" и исполнитель. Его спектакль, играемый на фоне обтянутых золотым стен, поразил свободой, рождающейся из точности, из мастерства владения телом в любой пространственной коллизии, самим же исполнителем создаваемой и разрешаемой. Наряду со "Свадебкой" Багановой "Экстра драй" стал лучшим проектом нынешнего смотра". (Майя Крылова, "Независимая газета".)

"Свадебка" Татьяны Багановой оказалась главной удачей русской части программы. России был посвящен только один фестивальный вечер, впрочем, полный множества событий.

"Союз театральных деятелей, отбиравший по всей России самых достойных, не устоял перед советским принципом "все таланты в гости к нам". Разбухшая программа представляла обширную отечественную географию (от Москвы до самых хореографических окраин), разнообразие почерков, умений и намерений (от нагло-коммерческих до трогательно-беспомощных), а также изрядный возрастной диапазон русского авангарда (от бьющих на умиление шестилеток из школы Огрызкова до грустно увядающего Александра Кукина из Петербурга). Всем избранным предлагалось уложить свои эксперименты в четверть часа сценического времени. Уравниловка обернулась прискорбной несправедливостью". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)

"Обидно, что отрывком пришлось показать и спектакль, который почти все критики единодушно сочли крупнейшим событием нового российского танца за последние несколько лет - "Свадебку" хореографа Татьяны Багановой". (Ольга Гердт, "Время МН".)

"Смелость и свобода хореографической мысли проявились только в одном спектакле русской программы (к сожалению, тоже урезанном до пятнадцати минут). "Свадебка" Татьяны Багановой ("Провинциальные танцы", Екатеринбург) раскрыла мрачные, трагические стороны русского обряда. Скупые и точные мизансцены, острая пластика, тонкая игра с цитатами, осторожное использование фольклора - все рассчитано, точно и лаконично. Но внешняя сдержанность только усилила глубину эмоций. В спектакле о плаче невесты нет ни надрыва, ни псевдорусской сусальности". (Елена Губайдуллина, "Известия".)

"Представленный екатеринбургскими "Провинциальными танцами" самый сильный спектакль всей фестивальной программы и явный претендент на сезонную "Золотую маску" без всяких деклараций обозначил исторический перелом: стало очевидно, что период ученичества в России закончился. По крайней мере для Татьяны Багановой". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)

По мнению Наталии Колесовой ("Ведомости"), обладали своими достоинствами и другие части "Русского вечера": "Совершенно очаровали зал три девушки в красном из миниатюры Ивана Фадеева "Смотрины" (Камерный балет "Москва"). Среди них выделялась любимица москвичей, обаятельная, бесстрашная Марина Никитина. А жанровая сценка выбора невесты превратилась у Фадеева в остроумный, свободный и головокружительный номер. Лидер современного танца Евгений Панфилов из Перми показал отрывок из спектакля "Река" на музыку Луиджи Далла к всемирному шлягеру "Карузо". Выступление панфиловцев поставило точку в дискуссии, есть ли в России современный танец. Оказалось, что он существует в первую очередь именно здесь".

Отдавая должное успехам русского танца, критики были в целом разочарованы уровнем спектаклей, привезенных из Европы.

"Не покидало ощущение, что нам привезли постановки, не слишком показательные для сегодняшних хореографических процессов, а настоящий, большой танец так и остался дорогим недоступным удовольствием. На фестиваль приехал только один мастер с мировым именем - Иржи Килиан. Но не со спектаклем, а с открытой репетицией. Танцовщики из его труппы NDT-3 исполнили маленькие отрывочки, только раздразнив публику... То, что хотели сказать европейские хореографы, было понятно уже в первые минуты почти на каждом представлении фестиваля. Но все они показывали свои опусы полностью, целыми вечерами терзая внимание зрителей". (Елена Губайдуллина, "Известия".)

Концептуально-идеологический спор между русскими и европейцами разразился за кулисами фестиваля - в конференц-зале Союза российских женщин. "Там российские критики впервые вступили в принципиальный спор с европейскими зубрами теории танца, обвинив их в "идеологическом тоталитаризме". Политкорректные иностранцы, готовые признать "танцем" даже ежеутреннюю чистку зубов, а "танцовщиком" - любого индивидуума, объявившего себя таковым, натолкнулись на упорное непонимание русских, не готовых упразднить такие понятия как "талант", "профессионализм" и "театральность". Схватка окончилась моральной победой россиян: импортные ученые дамы отказались обсуждать русскую программу, а в кулуарах признали, что европейским миссионерам следовало бы получше изучить особенности менталитета опекаемой страны". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)

Пятой колонной в стане европейцев оказался Иржи Килиан: "На симпозиуме он отвечал на вопросы, приведя радикалов в негодование своей старомодностью: сказал, что в танце, "кроме направления, есть еще качество", а как просвещенный зритель он доверяет своему ощущению "нравится - не нравится". (Майя Крылова, "Независимая газета".) "Масла в огонь неожиданно подлил Иржи Килиан, старомодно заметивший, что "качество" все-таки единственный критерий в оценке спектакля, а оценить его просто: засыпаешь в кресле или замираешь на его краешке..." (Ольга Гердт, "Время МН".)

Однако к позиции западных коллег все же стоит отнестись со вниманием, что и сделала Майя Крылова ("Независимая газета"):

"Фестиваль был примечателен тем, что обозначил разность российской и западной ментальности в отношении к новейшему искусству танца. Им малоинтересно обсуждать понятия "уровень спектакля" или "профессионализм артиста", они готовы приветствовать любое начинание и предпочитают говорить о "расширении опыта" и "исследовании возможностей". Они протестуют, когда мы ищем в танце танец, эмоцию, драматургию или спрашиваем о смысле увиденного. Они говорят: никогда не интересуйтесь смыслом, смысл есть всегда, он в перечислении смыслов или в движении ради движения, он - в том, что творец объявил себя таковым и хочет что-то сказать, а ты, зритель, всегда должен быть готов это воспринять, отрешиться от любых наработок сознания, мешающих это сделать, в том числе от идеи "качества" и возможных упреков автору в дилетантизме. Они в таких случаях думают, что мы по-прежнему, как в былые годы, перегружены идеологией и потому хотим театру что-то предписать, создать правила его функционирования. Справедливо критикуя нас за то, что мы долгие годы недооценивали значение "пробы" в искусстве, но переоценивали свои привычки, они не хотят видеть то, что хорошо чувствуем мы, с нашим историческим опытом, - разницы между идеологией и идеей, процессом и точкой схода, ставя между ними знак равенства. Но они, как и мы, хотят понять, к чему все это приведет".

Теперь впору вернуться к тому интервью, которое дал "Известиям" в самом начале фестиваля его генеральный директор Владимир Урин. Тогда он был ни в чем не уверен:

"Первый опыт покажет, будет ли интерес к фестивалю, окажется ли он явлением. Если нет - похороним эту идею. Но если получится, даже частично, будем продолжать. Не чаще, чем раз в два-три года".

Общественный резонанс фестиваля должен был сомнения Владимира Урина развеять:

"Он превзошел самые смелые ожидания. На все фестивальные мероприятия публика, пресытившаяся бесчисленными "Лебедиными" столичных театров, шла лавиной. Причем не только продвинутая молодежь. "Лишних" билетиков алкали седовласые старушки, респектабельные пары и мамочки с несовершеннолетними детьми. Даже накладки последних дней (переносы и отмены спектаклей) не влияли на заполняемость зала - слухи, облетавшие Москву в считанные часы, собирали толпу в нужном месте и в нужное время. Стоит отметить, что на фестивальные события публика реагировала доброжелательно, но вполне адекватно: уходила со скучных умствований немцев, хихикала над хореографическими амбициями всемирного провокатора бельгийца Яна Фабра и сочувственной овацией приветствовала исступленную исповедь итальянца Эмио Греко, представляющего современный танец Нидерландов. Словом, несмотря ни на что, первый московский опыт следует признать удачей: "верхи" - хотят, "низы" - могут, "народные массы" - готовы. При таких обстоятельствах намеченный на 2001 год Второй московский фестиваль современного танца грозит стать по-настоящему европейским". (Татьяна Кузнецова, "КоммерсантЪ".)