Право, чем дальше, тем больше сама мысль о том, чтобы провести вечер в драматическом театре, потратить на это три часа единственной жизни, которые никто потом не возвернет, - такая мысль кажется странной и почти дикой. Ну к чему, спрашивается, взрослому и, как раньше выражались, мыслящему человеку глядеть на... Во-первых, на зрелое мастерство народных артистов, всяких там Ширвиндтов-Державиных, на стадо молодых павлинов из академического театра "Ленком", стадо павлинов облезлых из еще более академического театра "Современник" или на бестрепетную наглость звезд антрепризы? Зачем в тысячный раз взирать на покрытые толстым-толстым слоем протухшего сала, а сверху еще и лака приемчики извлечения из зала реакций (среди них особенно котируется животный смех)?

Во-вторых, зачем переться из своего удаленного района в блистающий и сверкающий центральный мир? Чтобы наблюдать там (за свои деньги!) людей, которые ничего - ну ровно ни-че-го - не умеют такого, чего не сумел бы проделать любой сидящий в зале, если освободить его от страха сцены? В балете, в опере, в оркестре можно стоять в последней линии, можно плохо петь и играть, но нельзя же вовсе этого не делать. В драме можно.

Столетней давности мысли Айхенвальда про смерть театра кажутся буквально свежеиспеченными. Театр ничего не рассказывает о жизни, он вообще никак с ней не сопрягается. Но ведь и сон золотой не навевает. Тут не сон, а скорее какой-то морок. Если считать, что это искусство - так это не искусство. Если это сервис - то отвратительного качества.

И уж точно - это не форма духовной деятельности.

Самое удивительное, что сия параллельная реальность продолжает вербовать неофитов. Социальные обстоятельства переменились, все давно привыкли к репортажам про народных артистов СССР, которым кефиру нынче не на что купить, - тем не менее младое племя продолжает осаждать пороги заведений, где учат "на артиста", и театральные вузы по-прежнему держат первенство по конкурсу. Каждый июнь их коридоры снова и снова забивают мальчики-девочки с гитарами - вспотемши, глаза горят, руки трясутся... При том что большинство педагогов, имевших представление о какой-то несоветской культуре (то есть получивших эти представления из первых рук), давно умерли. И, например, в Петербургской театральной академии (о которой могу говорить со знанием дела) преподают то Дмитрий Астрахан (уровень культуры которого с последней ясностью обнаруживают его фильмы и сериал "Зал ожидания"), то Александр Исаков - меньше преуспевший в кино, но не меньше в пошлости, то еще какие-то совершенно левые люди. Как сказал Шоу, "кто умеет делать - делает, кто не умеет - учит". Вот судьба: четыре года так называемого обучения у какого-нибудь бездарного жлоба, потом годы стояния вторым грибом на утренниках за 400 рублей в месяц, потом - или смена профессии, или так до пенсии и коптить небо, воспроизводя вышеописанный тип театра. Так было, так есть и так, казалось мне, будет вечно.

Ан нет. Неистовый Стасов в знаменитой статье о петербургском дебюте Шаляпина в "Псковитянке" громыхал: "Как Сабинин в опере Глинки, я восклицаю: "Радость безмерная!" Великое счастье на нас с неба упало". Неудобно как-то впадать в стасовскую экзальтацию, однако нечто подобное забурлило у меня внутри уже через пятнадцать минут спектакля "Липериада". Это в той самой Петербургской театральной академии на курсе Владимира Викторовича Петрова (патриарха педагогики, последнего из "старых мастеров") режиссер Лев Стукалов инсценировал "За спичками" Майо Лассила.

Вообще говоря, все удавшиеся студенческие спектакли похожи, и хвалят их за одно и то же. За брачное оперение, например (термин профессора Б.Зона, учителя нескольких поколений актеров, включая Алису Фрейндлих и Наталью Тенякову). Брачное оперение - заразительность, энергия, брызжущая, как сок из сардельки, отсутствие (покамест) жирных штампов, наконец, собственно тугая плоть юности, радующая глаз свежесть экстерьера. Все это у студентов петровского курса в наличии. По молодости все такими были, все взахлеб пели-плясали, все транслировали ощущение, что, мол, мир полон радости и счастья. Однако тут вдруг вижу - и зрение меня не обманывает! - что есть в этих ребятах и нечто совершенно новое. Новое - качество свободы.

Они - уже непоротое поколение. Родившиеся в первую пятилетку восьмидесятых никогда не носили на груди Ленина маленького с кудрявой головой, и не подвергались пропесочиванию на совете дружины, и не рассказывали старым пердунам из райкомовской комиссии по загранпоездкам, сколько орденов у товарища Живкова, и всевозможные остроты типа "три источника и три составные части" или "страшно далеки от народа" ничего им не говорят. В математике есть функции четные, нечетные и вообще не обладающие этими свойствами. Можно было соглашаться с режимом или хотя бы примиряться с ним, можно было протестовать и бороться. А вот теперь выросли славные ребята, которые вообще не представляют, о чем идет речь.

Это, так сказать, в общесоциальном смысле. А применительно к театру - для них с самого начала не было запрещенной литературы (и в частности, драматургии), музыки, кино, секса, да вообще ничего. Они не впитывали с молоком Мельпомены и Талии страх перед сдачами спектакля управлению культуры и любовь к политическим иносказаниям.

И в этом смысле театр восстанавливает связи с жизнью. Как рабские поколения окуклились в своем герметичном микромире, так и поколение свободы экстравертно. Мальчики и девочки с детства смотрели другое кино и читали другие книжки, учили языки, ездили по миру и лазали по нему в Сети... Все это какими-то сложными психофизическими путями меняет их сценическое существование. Это трудно доказать, но это явственно ощущается в той же "Липериаде". Радость безмерная - кажется, есть надежда, что театр не вымрет естественным путем, и даже появляется почти что желание, чтобы этого не случилось.

Несправедливым было бы не сказать, что научены ребята прекрасно, и вот они-то умеют столько, сколько и не снилось уметь человеку из публики. "Липериада" - мюзикл, поют хорошо, многие замечательно, на сцене целый оркестрик, двигаются тоже хорошо, а главное - все, что касается актерской профессии, так это, я вам доложу, просто на высоком уровне, у некоторых даже мастерски.

Театр все-таки вымрет. Прекрасный этот курс - четвертый, в июне они получат дипломы, рассыплются по имеющимся коллективам, как клюква по болоту, и там со временем сгниют. Стукалов поставил еще один спектакль - "Luv" (неправильно написанная "любовь", пьеса Меррея Шизгэла), в планах - "Игрок" Достоевского... И все это - как карнавал, вся красота - до утра, а потом в мусоросборник. Если уж говорить о взаимоотношениях театра и жизни, мы имеем дело с готовым и весьма перспективным театром. Да кто ж ему позволит быть? В жизни по-прежнему петролей главнее Рафаэля.