Дождались. Иван Поповски, сделавший себе имя спектаклем "Приключение" по пьесе Марины Цветаевой, добрался до Москвы. Его кружной путь к МХАТу пролег через Омск. Совсем как в прошлый раз, когда новый спектакль Поповски "Балаганчик" добирался до московской публики аж из Франции. Легкому таланту Поповски как-то не идет словосочетание "трудная судьба", но только оно и приходит на ум, когда думаешь о его работах.

После "Приключения", на все лады расхваленного критикой, на Поповски возлагали такие надежды, что он под их грузом соскучился и погрустнел. Каждый новый его спектакль ожидался публикой с надрывом. Но его работы тускнели и увядали в атмосфере преувеличенных ожиданий. Ругать режиссера было жалко - особенно после того, как цветаевский спектакль был признан главным событием тогдашнего театрального сезона. Но и хвалили вяло. Поповски напоминает какого-нибудь рекордсмена спринтера, который все пытается повторить свое легендарное достижение, но то один, то другой прыткий соперник оттесняет его на финише. Ему никак не удается закрепить свой успех в Москве. Только что его попросили на выход из команды, делавшей антрепризный спектакль "Мария Каллас: Мастер-класс" для Татьяны Васильевой. Приходится знакомиться с его творчеством по работам в провинциальных театрах - будь то французский Лилль или наш Омск. Вдали от столичной конкуренции Поповски может быть вполне успешен.

"Царь Емельян Пугачев" в омском "Пятом театре" - это, конечно, отрада местных театралов. Он сделан с тщательным соблюдением традиционной рецептуры режиссерского театра. Поповски еще в ГИТИСе славился своим прилежанием. Например, приехав в Москву из Македонии, умудрился за три месяца выучить русский язык. Ставя "Царя Емельяна", он словно сдавал зачет - по сценическому пространству, по работе со стихотворным текстом, по массовым сценам. "Зачтено", конечно. Особенно удачно выглядит сцена. Сложные деревянные конструкции кажутся невесомыми, нереальными. Искусно поставленный свет пронизывает пыльный воздух сцены, дрожит в нем, придавая происходящему зыбкую замороченность сна, сказки, бреда. Есенинские строки и пушкинские диалоги - Поповски смонтировал "Царя" из разных текстов, но больше всего позаимствовал из "Пугачева" и "Капитанской дочки" - зависают в этом световом тумане. Русский быт, бессмысленный и безобразный, обретает поэзию. И даже заячий тулупчик Гринева кажется сказочным плащом.

Этот педантичный стиль режиссуры до сих пор востребован в провинции. Но, попав на московские подмостки, добротный спектакль Поповски начинает вызывать другие ассоциации. Его сходство со знаменитым спектаклем Юрия Любимова "Пугачев" так и режет взгляд. Дело не только в том, что "Царь Емельян" построен по "любимовскому" коллажному принципу. Дело в принципиальной близости. Мизансцены, наклонный деревянный помост, световой занавес, пластический контраст екатерининского двора и казацкого лагеря, - на всем этом стоит фирменное клеймо Таганки.

Скажут: это не заимствование, а цитата. Поповски, следуя духу времени, переиначивает классическую постановку. Но постмодернисту следует остерегаться предшественников. В тени грандиозного "Пугачева" спектакль Поповски выглядит нежно и неловко. Как барышня рядом с хулиганом. "Царь Емельян" лишен эпического размаха Таганки, он не умеет подобрать отмычку к зрительному залу. Порой ты очаровываешься этим зрелищем, порой ловишь себя на скуке. И самое главное, в чем уступает Поповски Любимову, - это умение сопрягать пошлейший быт и пронзительную поэзию.

Поповски боится мусора бытовых подробностей, житейской неразберихи и запутывается в этой пряже, из которой ткутся характерные персонажи. Он может научить актеров читать стихи, но не может придумать для них тех приспособлений, которые сделают трехмерными их героев. Глядя на сцену, то и дело ловишь режиссера на том, что он пренебрегает сочными бытовыми подробностями, на которые так падки актеры, в угоду идеальной красоте спектакля. У Пушкина, например, Пугачев рассказывает Гриневу калмыцкую сказку про орла и ворона, будучи в страшном подпитии. Петруша тоже с непривычки захорошел. Странные слова сказки проборматываются как во сне, параллельно быстро пустеющему штофу. Сейчас мерещится в них вековая мудрость, а проспишься - и не поймешь, что это было. Но Поповски не позволяет актерам изображать опьянение. Как же, моветон. У него этот эпизод превращается в концертный номер, где один актер хорошо поставленным голосом докладывает хрестоматийный текст, а другой изображает внимание. Декадентское изящество постановки никак не вяжется с овчинной, дегтярной, хмельной пугачевщиной.

Все это, конечно, слишком тонко для театрального мейнстрима - здорового, громогласного и туповатого. Поповски и связываться не стоило с антрепризой Татьяны Васильевой. Лучше ему держаться подальше от столичных страстей, от борьбы честолюбий и стилей. В антракте "Царя Емельяна" можно было видеть, как продюсер "Марии Каллас" с улыбкой чеширского кота наблюдал за публикой, уходящей со спектакля. Он был прав. Но своя правота есть и у Поповски. Лучше быть первым в Омске, чем вторым в Москве.