Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / < Вы здесь
Проживать жизнь как музыкальную форму
Дата публикации:  23 Февраля 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

И наоборот. "Наоборот" можно было в Мариинском театре 19 февраля. Приехал Юрий Башмет, и с оркестром театра под управлением Валерия Гергиева дал симметричную и экстремальную программу.

Началось с Концерта для альта и оркестра Софьи Губайдулиной, написанного для Юрия Башмета и, конечно, ему же посвященного. Те же исполнители уже играли это произведение в Петербурге полтора года назад - в Большом зале Филармонии на фестивале "Звезды белых ночей", и тогда получилось заметно лучше. Ведущая идея концерта связана с игрой четверть тонами, а для наших струнников, не выключая и великих, это вещь весьма ненадежная. Мы расценим как фальшь все, что меньше полутона, если не интонировать микроинтервалы точно, стабильно и последовательно, чтобы они получили в наших ушах равные с привычными полутонами права. Насколько это удалось, квалифицированно судить может только автор. Мне показалось, что струнная группа халтурила, а интонация Башмета была несколько широковатой и драматически чувствительной. Конечно, Губайдулина - драматург. Но не чувственного, а тонкого мира. Тонкости, тембровые и интервальные, как раз и призваны изъяснить, предъявить незримую натуру в слышимой форме. Жанр антиконцерта, где солист не столько доминирует над оркестром или борется с ним, сколько с его помощью нисходит во внутренняя своя, - такой жанр в конце столетия распространился гораздо более, нежели привычная доблесть виртуоза. Конечно, в антиконцерте Губайдулиной имеется и виртуозность, но не руки, а духа. Произведение это чрезвычайно камерное, интровертное, даже интимное. И вроде нет в нем ничего такого, что мог бы сыграть один Башмет, а более никто. Массовый интерес публики, буквально ломившейся причаститься четверть тоновых откровений, - это, подозреваю, страсть к солисту. И замечательно: если для того, чтобы современную музыку слушали с такой охотой, нужен авторитет, - позовите авторитета, и пусть играет!

Рискованное соседство Концерта Губайдулиной и Шестой симфонии Малера (1905) оказалось полностью оправданным. Прежде всего из-за их неожиданного интонационного сходства, даже сродства. Губайдулина отталкивается от праинтонаций: вздох, скачок на октаву, шаги на цыпочках по ступеням гаммы. То же и Малер, но на их основе он возводит карточный небоскреб тематической интриги (продолжительность 1 час 20 минут). Губайдулина - роман Беккета: безрукий-безногий герой неподвижно сидит в бочке и "ничего не происходит". Малер - ветвистый роман Достоевского. А поскольку склонностью Гергиева является "романное дирижирование", искусство больших форм и страстей (или больших страстей к большим формам), Малер ему удается, как никому из российских дирижеров. Абстрактную симфоническую драму дирижер опредметил, переполнил эмоцией. Чадная композиторская кухня, торчащие уши музыкальной интриги, подробность рассказа "для чайников", то есть композиторские слабости холерика Малера - все это не просто так, все это ради неизбывного пафоса борьбы-одоления-крушения, и все это было слышно в каждый момент времени. Изумительно хороши были темпы, что само по себе уже половина успеха.

Немножко подвел ударник, ведающий коровьими колокольцами. Эти небольшие дребезжалки в форме призмы без основания Малер применяет в местах, весьма отдаленных - тихих и изображающих горний покой и отдохновение. Они всегда слышны, к сожалению, - поскольку специалист или увидел эти странные предметы первый раз в жизни, или был сильно пьян. В любом случае ему не удалось извлечь из них ни одного звука в должном ритме, но лишь дряблый алкоголический перезвон. И горняя музыка всякий раз оказывалась, по выражению бабушки из фильма Альмодовара "Цветок моей тайны", "коровой без колокольчика".

После двух часов музыки и двух антрактов приспел черед написанного в прошлом году и уже игранного в Москве "Стикса" для альта, хора и оркестра Гии Канчели. К 11 вечера галочная или далеко живущая публика начала расходиться. Таковой публики оказалось примерно четверть. И во время исполнения говорливые мариинские двери не умолкали, потихоньку выпуская народ. К тому же акустика в театре - душная, без отзвука - весьма неблагоприятна для симфонической музыки вообще и особенно для стиля Канчели с его пристрастием к длинным тихим нотам и многочисленным многозначным паузам. Отсутствие реверберации и присутствие вентиляции принуждало еще крепче вслушиваться в тихие звуки, чтоб уберечь их. А на упомянутых дверях хотелось начертать: "Посторонним выход воспрещен!"

Премьере - особое внимание. Сорокаминутный "Стикс" представляет реку. Башмет служит при ней перевозчиком. Его трогательные соло - плавания между мирами. Камерный хор Николая Корнева поет довольно благородным звуком и по-грузински. Где люди, а где тени, мне понять не удалось. Да это, наверное, и не важно. Под конец живые и мертвые, кажется, сильно сблизились. Основной материал почерпнут из грузинского фольклора. Композитор, живущий в Бельгии, не изменяет своей тоске по Грузии и все пристальней вслушивается в музыку, среди которой он когда-то жил. Отдаленное представление о ней может дать припев песни А.Б.Пугачевой "Старинные часы" со словами (извиняюсь за совпадение) "жизнь невозможно повернуть назад". Канчели обращен лицом в прошлое, откуда текут и текут его музыкальные воспоминания. Мемуары. Может, я сильно упрощаю, но речку можно было бы назвать и Летой. Тогда трепетные пассажироперевозки Башмета превращаются в хождение по канату над забвением.

Канат качается. Канчели балансирует на грани, за которой пошлость и кич. Что такое музыкальная пошлость? У меня нет готового определения. Могу только описывать. Пошлостью может быть уверенность, что чем громче звучит та или иная музыкальная материя, тем она "значительнее". Пошлостью может оказаться убеждение, что возвышенная тема возвышает саму музыку. Наконец, упование на силу расхожего и доходчивого мотива также может вылиться в пошлость. (В качестве иллюстрации сих трех случаев см. и рассм. изобразительное неискусство Ильи Глазунова.)

Есть желание оживить, воскресить, приблизить родину к себе. Возьмем ее далекую музыку. Положим ее на большой оркестр и хор. (По мысли автора, в хоре должно быть сто человек, было - около сорока; по-моему, от этого общая картина только улучшилась, потому что "громче" и "значительнее" - см. выше - суть свойства не только разные, но порой и несовместные, как вполголоса доказала Губайдулина в Альтовом концерте.) Сопоставим с ней диссонантную злобную "реальность". Или пусть одно будет мир живых, а другое мир мертвых. Или наоборот. И пусть альт соло связывает куски того и другого.

Злобно рассказываю, примитивно. Однако же в основе всякого сочинения лежит набор тех или иных нелепых (если пытаться их высказать) намерений. Слова лживы. Вот я боюсь слова "кич". Да плох ли кич? Пришел я в концерт послушать нечто новое. А мне говорят не новое, но важное. Ну и пусть расхожие мотивы, пусть автор уже много лет будто продолжает писать одно и то же сочинение и переписал его в очередной раз - разве это плохо? Нельзя же требовать от человека новизны и эволюции, не так ли?

Но есть и другие вопросы. Я прожил с этой музыкой 40 минут. Захочется ли мне подобных 40 минут еще раз? Почти киношные мотивы просты такой простотою, какая предполагает в них символический смысл. Но, по-моему, символические устремления автора освобождают его от усилий по обогащению мелодической и гармонической руды. Музыкальные мысли равны самим себе, то есть однозначны чуть больше, чем "можно". Поэтому музыка как бы читается. Вот брутальность, вот темные застылые воды чего-то, а вот светлые воспоминания детства, допустим.

Рассказывают, на московской премьере люди просто стояли на ушах, вот такое нашли ушам применение. Для кого-то нет рекламы лучше, чем бешеный успех; меня же именно он и заставляет задуматься. (Москвичи помнят всеобщее безумие на концерте короля бездарностей Майкла Наймана. Что, публика, дура ли ты?) Конечно, когда речь идет о чем-то таком человечном, гуманистическом, как "Стикс", - поборнику чистого искусства верить нельзя. Но я вовсе не желаю "очернить" произведение Гии Александровича Канчели, тем паче утвердиться в своих взглядах посредством облаивания гораздо выше стоящего коллеги. Очевидно, что "Стикс" сделан исключительно талантливо, с эпическим размахом и во всеоружии мудрого мастерства. Меня смущает сам художественный метод. А точнее - его опасное почти-равенство замыслу.

Мысль - "что". Слово - "как". И вот, мысли бывают не выражены, а порождены словами. "Как" подчиняет себе "что". Канчели уже настолько давно вступил во владение своим теперешним "как", этим ностальгическим методом, что у метода было достаточно времени, чтобы заместить "что" - самое художественное мышление. Это называется рутиной, и за нее автор может держаться десятилетиями. Некоторый привкус рутины все-таки слегка мешает принять "Стикс" за произведение того масштаба, на какой он претендует длительностью и богатством сюжета. Притом что лучшее в "Стиксе" - не сами образы, но их отношение и взаимодействие на расстоянии. То, что составляет тайну формы, жизни, дыхания.

Программа как целое очень красива. Между сочинениями налаживаются разнообразные связи. Например. Малер и Канчели упихивают мир в музыкальную форму. Они "идеологические" композиторы. Губайдулина - нет: она выращивает мир из самого течения формы и жизни клеток. У Малера много мелодий сосуществуют в одновременности, но уносятся мощным направленным течением формы. Концерт Губайдулиной наиболее "одноголосен", это непрерывный монолог, он отливается в форму по мере развертывания. Напротив, форма "Стикса" наиболее полифонична, порознь существуют заранее запланированные сюжетные линии; зато большой состав использован как одноголосный инструмент, все время перескакивающий с одного на другое. И так далее.

Программы Гергиева неизмеримо "правильнее" и живее филармонических. Вероятно, главному дирижеру Мариинки сыграть такой сумасшедший концерт √ это примерно как стенобитному драматическому тенору провести труднейшую оперную партию легче, чем облизывать надежные романсы. Рядом с великолепным гергиевским безрассудством почти любая программа Филармонии (под затхлым девизом "чуток нового, а в остальном спасительная классика, а то народ не придет") выглядит откровенно трусливо. Впечатляет даже не само по себе качество игры Гергиева и Башмета (можно придираться, но как-то не хочется), а всеобщее горение и пламена.

Даже и некоторая стихийность сих пламен (перенести начало с семи на восемь, потом начать еще получасом позже) - едва ли не послание. То есть ничего вам тут никто не гарантирует. Можете и на метро опоздать. И вообще искусство - это риск! Труд, обратно же. Потому трудитесь и рискуйте вместе с нами.

А чего вы вообще хотели от музыки? Удовольствия, что ли?


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Московская афиша (21 - 27 февраля) /21.02/
"Шестое чувство" - киноистория отношений психоаналитика и мальчика, видящего духов. Бессмысленно рекомендовать "Моцарта и Сальери" Анатолия Васильева - попасть на спектакль невозможно. Иван Соколов - пианист и композитор: богатый еврей - это Христос. "Overkill" и "Annihilator" - злющие металлические команды из Америки.
Александр Соколянский, После юбилея /17.02/
10.02 в Пскове завершился 7 Всероссийский Пушкинский театральный фестиваль. Цель - повенчать нашу пушкинистику с театральной пушкинианой, примирить мир ученых и мир артистов - была достигнута. Спектакль Анатолия Васильева был горд и чист. Спектакль Геннадия Тростянецкого - изнуряюще трогателен.
Федор Ромер, Я резервацию себе... /16.02/
В центре "Дом" закрылась выставка "Прессформат", напоминавшая библиотечный отдел периодики. В "формат" уложились не только издания, имеющие 4-5-значный тираж, но и поделки, изготовленные с помощью ксерокса или авторучки: альманахи, сборники и т.д., - художественные проекты, использующие форму печатных СМИ.
Марина Игнатушко, Пришествие французского художника в Нижний /16.02/
"Для памяти" - называется проект художника Даниэля Шлиера (Страсбург), выполненный для Музея-квартиры А.Д.Сахарова в Нижнем. В музее две экспозиции: своя и привозная. Отсутствие полновесной "музейности" вызывает недоумение, но тут и появляется француз, чьи бесхитростные придумки вызывают полное смятение чувств.
Московская афиша (14 - 20 февраля) /11.02/
Борис Плотников и Сергей Маковецкий играют Яго в премьерах двух разных "Отелло". Иван Монигетти играет Баха и Сильвестрова. Говорящие барабаны Владимира Мартынова. Дом фотографии открывает галерею "Глаз". Лауреат пулитцеровской премии Энтони Сво фотографирует Европу "Без стены". Флоренские в галерее Гельмана.


предыдущая в начало следующая
Борис Филановский
Борис
ФИЛАНОВСКИЙ
sator@music.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки: