Интервью с Алексеем Тархановым - редактором "Коммерсанта"

Из любви к экспериментам и от некоторой естественной неловкости, испытываемой при регулярных обзорах работ своих коллег, и еще, признаюсь, отчасти (и не малой) из любви использовать служебное положение в личных целях (то есть разговаривать для дела с тем, с кем и без дела поговорить хочется, да нет досуга свидеться) я решилась заменить недельное обозрение печатной прессы о культуре интервью об этой самой прессе. Взяла я его у Алексея Тарханова - который занимается отделом культуры "Коммерсанта". Тарханов, к сожалению, с начала 2000 года сам в газете не пишет, в предыдущие два года писал, но мало. А до того был активно действующим критиком, одним из моих любимых.

Ныне полоса "Культура" в "Коммерсанте" ежедневно предъявляет результат его контроля над отбором событий и качеством текстов. Тарханов сам сформировал команду, в которой работает неиграющим тренером, хотя непонятно кого ему тренировать - в отделе все чемпионы в своем виде критики.

Алешу я знаю давно и долго с ним работала, поэтому получившаяся беседа грешит, пожалуй, обычным недостатком публичного разговора со своим - многое понимаешь с полуслова и забываешь проговаривать для аудитории, забываешь даже о том, что аудитории ваша беседа может быть попросту не интересна. Но почитайте. Курсив по-прежнему не мой.

Ольга Кабанова

Ольга Кабанова: Отдел культуры в "Коммерсанте", безусловно, лучший. Даже если ты им и не доволен.

Алексей Тарханов: Спасибо, конечно, но вокруг много других хороших отделов, которых не было когда мы начинали (в мае 1993 года - О.К.). Тогда нашим зеркалом был только отдел культуры в "Сегодня", которым командовал Борис Кузьминский. Я о нем до сих пор жалею, мне его не хватает.

О.К.: А сейчас?

А.Т.: Сейчас очень нравится отдел культуры во "Времени МН". Правда, это наша модель, коммерсантовская, а в нашей модели с нами соревноваться бесполезно. Мы ведь покрываем больше событий, у нас 10-11 полос в неделю - около 6 тысяч строк или 200 машинописных страниц. И это только в газете, не считая еженедельников. Такой роскоши ни у кого нет, кроме "Независимой газеты" с ее приложениями. До сих пор есть интересные статьи в "Сегодня", хотя без специальной полосы полноценного отдела культуры в газете не выйдет - у культуры свои масштабы, рядом с политикой всегда проигрываешь. Читаю "Известия", обязательно "Ведомости" - со спины. То есть, нет прежней ситуации, когда мы были единственными - и журналом, и газетой, и клубом для всех на свете.

О.К.: Мне кажется, что "Коммерсантъ" компенсирует отсутствие профессиональных журналов по искусству. Согласен?

А.Т.: Надеюсь, что нет. Сейчас отдел культуры, как мне хотелось бы думать, стал жестче, суше, желтее. Вероятно, он постепенно занимает место, которое и должен занимать отдел культуры в газете. Потому что журналы есть...

О.К.: Какие?

А.Т.: Какие хочешь. Художественные, архитектурные, литературные и культурологические, журналы по музыке, интерьеру, телевидению. Все нам посильно помогают, освобождают от лишних забот. Вот "Афиша" взяла на себя городскую информацию.

О.К.: Я тут брала интервью у Парфенова, он считает, что на телевидении смены поколений не произошло, его поколение - сорокалетних - до сих пор в моде. Я сказала, что и в журналистике так, а он спросил: "А "Афиша"?" Я-то уверена, что "Афиша" - никакой не новый стиль, а стиль нашего поколения. А ты?

А.Т.: Стиль "Птюча" определенно отличается от стиля "Коммерсанта", а вот стиль "Афиши" не очень. Тип письма один. Мы легко можем меняться авторами, впрочем, так и происходит. А что из этого стиль нового поколения, а что старого - не знаю. "Афиша" мне очень нравится. Это журнал с очевидной общей мелодией. Вероятно, эти люди очень много времени проводят вместе, еще очень любят друг друга, и это очень приятно видеть. Кроме того, у них понятная задача. Если бы они только ее и выполняли, уже было бы здорово, но они делают больше - у них хорошие заголовки, они хорошо пишут о том о сем. Они, может, нас повеселее, потому что "Афишу" читают люди, которые еще выходят на улицу, хотя бы по воскресеньям. Они отличаются от нас только потому, что мы выполняем разные задачи.

О.К.: Все, что ты упоминал, - это облегченное чтение именно по задачам, газета, журнал о развлечениях. Мне все же не хватает серьезной, профессиональной критики. Ведь до сих пор для нее нигде нет места.

А.Т.: Как так нет места? Существует же "Новое литературное обозрение", "Неприкосновенный запас", "Художественный журнал". Существуют интернетовские сайты, которые берут в себя хоть сто страниц текста. Пиши, как хочешь. А в газете пропорции серьезной критики не должны превышать разумной нормы. Вот сейчас бы мне хотелось, чтобы в "Коммерсанте" их было побольше, но немного побольше, непринципиально. И не всегда в виде отдельных статей - "присядь, читатель: сейчас мы расскажем про умное", - а в каждой статье должна быть какая-нибудь мысль. Хоть одна. Ну, в идеале.

Я не очень понимаю в наших условиях идею какой-то специальной газеты для умных, где на культуру - десять полос. Что ли разве нет таких газет? Вариант старой "Литературки" и нынешней "Независимой". Там авторы свободны, никто их ни в чем не ограничивает. Но ежедневная газета как раз такое место, где нельзя делать все, что хочется. Нельзя сказать автору: напишите нам что-нибудь про что-нибудь, вы плохо не напишете, - если только не планируешь выставить автора на полосе как слона и бегемота. Вот, дорогие читатели, перед вами такая вот особь.

В начале работы к нам приносили статьи размышлительного характера, и мы мучились, как втиснуть их в коммерсантский стиль. Писали длинную вводку, которая сводилась к тому, что вот такой-то и такой-то опять принес нам дурацкую статью, брать, вообще-то, не следовало, но отказать постеснялись, так вот же она вам, может, кому понравится.

О.К.: А тебе не надоел коммерсантовский стиль? Не скучна форма, в которой выполняются газетные задачи?

А.Т.: Мне наскучила эта форма три года назад, тогда я воспользовался случаем и оставил отдел. Чего, наверное, было делать нельзя. Раз я вернулся, значит, эта форма снова меня увлекает.

Более того, я хочу сделать ее еще жестче. Информация сегодня стоит дороже, чем авторское отношение, статьи без фактуры скучно читать. Мне не нравится, когда в статье нечему удивиться, когда все известно заранее; не нравится предвзятость, она становится уже не готовностью к открытому бою, а такой старческой ворчливостью.

Нельзя отвергать статью на уровне повода - это недостойный человек, и нечего поэтому о нем писать. Забудем о его существовании. Это чистая мания величия. Такое впечатление, что в наших силах создать или развенчать медиа-героя. Газеты такими возможностями сейчас не обладают. Разве что телевизор.

Если газету печатают тиражом 100 с лишним тысяч, нельзя разговаривать в ней так, как разговариваешь в журнале для своих. Вопрос "почему я должен это читать? почему именно сегодня? почему столько вот строк?" - на этот вопрос надо уметь себе отвечать. Я хочу, чтобы в газете можно было прочесть обо всем или почти обо всем, что происходит в культуре. Причем прочитать на следующий день, а не через неделю после события. Я теперь не готов жертвовать новостями ради нетленки. Ей придется ждать тихого дня без новостей.

Но при этом мне кажется, что нетленка только выиграет, потому что будет резко выделяться на полосе, а не лежать в куче самодельных эссе по каждому поводу.

Но я не думаю, что это получится быстро и легко. Мне кажется, форма отдела вытекает не из моих деклараций, а из той общей мелодии, которая появляется на полосах в результате сложения голосов очень разных людей. Когда-то эта мелодия уже появилась стараниями очень разных людей, и твоими тоже (я работала в отделе культуры "Коммерсанта" с 93 по 96 год - О.К.). Мне бы хотелось сейчас каким-то образом снова сделать так, чтобы люди, работающие в отделе, расселись по своим местам и сыграли какую-то другую мелодию. Не мою, а свою собственную. Мое дело - слушать всех очень внимательно.

О.К.: А она тебе слышится, эта мелодия?

А.Т.: Время от времени я ее слышу, хотя, наверное, пока что не умею ее воспроизвести. Но я не знал ее и в первый раз. Если я смогу правильно вести определенную селекцию, то мы обязательно ее найдем.

О.К.: А сейчас ты много занимаешься селекцией, сильно и ежедневно, например, правишь тексты? Или иногда? Или просто вы обсуждаете задания, а ты дирижируешь процессом?

А.Т.: Жестко править бессмысленно, для этого надо думать, что ты все знаешь лучше всех, самый образованный и вообще. Важнее постараться понять, о чем человек хочет рассказать. У автора мало времени, он ограничен в строках, мне легче что-то увидеть как постороннему, как читателю, а не как редактору. И если я веду редактуру, то только для того, чтобы мне, тупому, лучше все разъяснили. А вообще-то, об этом лучше спрашивать тех, с кем я работаю. Им виднее.

О.К.: Ну да, кажется, что только запятую подвинул, а автор уверен, что ты, подонок, главное вымарал. А у тебя достаточно возможностей, чтобы делать то, что считаешь нужным?

А.Т.: Мне очень не хватает свободного времени, чтобы думать. Это раз. Я хочу гораздо больше платить своим сотрудникам - это два. Мне нужно больше западной информации. Я хочу посылать своих сотрудников в командировки, хочу дать им в руки такие что ли приборы, чтобы им было легче работать. Я хотел бы более технически оснащенной газеты, хотя "Коммерсантъ" до сих пор оснащен лучше других.

О.К.: А вот как руководство... Ты пережил на этом месте четырех главных редакторов...

А.Т.: Больше. Дай посчитаю. Правда, четыре. Обычно в беседе я почему-то говорю, что их было десять или двадцать.

О.К.: Но отдел не меняется от смены начальства. Оно, похоже, на тебя не давит.

А.Т.: Неправда, редактор обязан давить, иначе я сам потеряю ощущение своих возможностей. Давление постоянное. Но в этих давлениях есть стимул к переменам. Игорь Тулин, мой первый главный, спасибо ему большое, дал возможность собрать очень сильный отдел. Леня Злотин, который командовал нами затем, нам доверял и очень помогал. Раф Шакиров сначала дал мне возможность понаблюдать за отделом со стороны, что было очень полезно. А потом, работая с ним, я стал больше думать не о тех, кто пишет, а о тех, кто читает. За это я ему очень благодарен. Андрей Васильев, нынешний главный, настоял на новых темах, которые мы раньше не брали. Пока что я ворчу, но потом, наверное, соглашусь, что это правильно.

О.К.: Новые темы - это "попса"?

А.Т.: "Попса". Она. Мы решили так: да, мы об этом пишем, но мы не договариваемся, как именно мы об этом пишем. "Как" остается нам. В результате открываются новые возможности - и смысловые, и стилистические.

О.К.: А сам ты как считаешь, относится Филипп Киркоров к культуре?

А.Т.: Сам-то я считаю - да. Киркорову есть место и на полосах культуры, и на полосах общества, и на полосах науки. Я думаю, что в этом многие видят симптомы пожелтения, что людей очень обижает и вызывает всяческие страдания. Меня такая их реакция расстраивает, но я не знаю, что с этим делать, как им помочь.

О.К.: Так тебя расстраивает реакция тусовки или факт пожелтения?

А.Т.: Меня расстраивает реакция. Потому что это не какая-то тусовка, а мои друзья, а я люблю внимательно слушать своих друзей и пытаться понять, что я делаю не так. Мне было очень интересно почитать роман Коли Климонтовича. (Роман Николая Климонтовича "Последняя газета" о его работе в "Коммерсанте" опубликован в 11-й книжке прошлогоднего журнала "Октябрь". Тарханов "выведен" там под именем Иннокентия и представлен уродливым монстром. - О.К.) Потому что он рассказывает, как я его унижал и обижал с особым цинизмом. Но ты была тогда со мною рядом, у меня не было от тебя тайн, и ты свидетель - я не имел такой цели, ни основной, ни дополнительной. Оказалось, что я обидел человека настолько, что он даже не поленился написать об этом книгу. Стало быть, вот чему нас учит художественная литература: очень легко обидеть людей, с которыми работаешь. И теперь я этого очень опасаюсь. Хотя, наверное, продолжаю обижать.

О.К.: Знаешь, я не слышала, чтобы "Коммерсант" упрекали именно в желтизне. Скорее, людям просто хочется чего-то нового, а он дает стабильное, но уже знакомое, приевшееся качество. Все вроде умно, хорошо прописано, местами весело, с иронией, и теперь, слава богу, не обязательно с иронией. Теперь, вроде, и без иронии можно, раньше без нее просто не разрешалось. Но хочется неожиданного. А мне вот большей глубины хочется. Может быть, правда, большая глубина недопустима для читателя...

А.Т.: Она не всегда допустима и для газетного писателя. У Честертона, ты помнишь, есть маленькая колонка о том, где и как пишутся судьбоносные статьи. Там написано, что если бы корреспондент имел обязанность рядом со своей подписью ставить место изготовления, то все бы было ясно. Например, "Англо-германский кризис. Верхняя площадка омнибуса на пути из Челси". Ты ведь прекрасно знаешь, что на реакцию у журналиста есть два-три часа времени. Что успеешь придумать, то и будут завтра читать. Это жутко и интересно. Тут можно придумать такое, до чего в спокойном режиме и не додумался бы. После такого спринта большие подробные статьи писать скучно.

О.К.: Знаешь, меня поразило в романе Климонтовича, который я, каюсь, не осилила, несмотря на то что там и мне досталось - то есть друзья уверяют, что я описана там как есть, но мне тяжело в это верить - так вот, меня поразило, что он всех нас посчитал коварными монстрами, которое непонятно что, непонятно для кого пишут. Мы ведь тогда, шесть лет назад, думали по-другому, ставили перед собой какие-то задачи.

А.Т.: А ты разве можешь сформулировать эти задачи?

О.К.: Могу. Мы искали новый язык. Мы хотели победить глупый и восторженный советский стиль, мы хотели рассказать о том, что нас самих интересовало, в том числе и про западный опыт. Хотели выстроить новую иерархию ценностей, избежать судьбоносных высказываний, перестать относиться к культуре, как к святому.

А.Т.: Я-то думаю, что, когда мы только что пришли в "Коммерсант", у нас никаких таких светлых задач не было. Мы просто получили работу и стали к ней как-то приспосабливаться. Было трудно, мы ломались, но постепенно стало понятно, что это самая интересная на свете работа. А градус нашей новизны ты, по-моему, преувеличиваешь. Естественно, штампы старой журналистики были нам ненавистны, но люди, которые изготовляли эти штампы, тоже не родились с квадратными головами. Нам просто больше них повезло - у нас тогда были исключительные возможности: мы писали что хотели, а нам за это платили сколько мы хотели. Такого больше не будет никогда.