Русский Журнал / Обзоры /
www.russ.ru/culture/20000320_kaban.html

Бах, блин, Бог
Ольга Кабанова

Дата публикации:  20 Марта 2000

Все мы вышли из одной песочницы, и в ней же сидим

На этой неделе случился маленький скандал - газеты "Время" (теперь не МН, а новостей) и "Коммерсант" два дня подряд (дважды за неделю) выходили с одинаковыми заголовками. В четверг 16 марта на полосах культуры двух уважаемых газет можно было прочесть "С нами Бах" (статьи об открытии фестиваля, посвященного 250-летию Баха, и исполнении в Московской консерватории его "Страстей по Матфею"). В пятницу, не сговариваясь, обе газеты отрецензировали спектакль "Филумена Мартурано" в театре "Ленком" под тайтлом "Брак по-ленкомовски". Состоявшийся конфуз лишний раз доказывает, что отношение газетных рецензентов к культурному явлению обычно тождественно, что все они одинаково образованны и не брезгуют культуртрегерством, напоминая читателям историю искусств, что все они прозорливы и достаточно умны, чтобы из желания выделиться не говорить на желтое - черное. Хорошо ли это, вот в чем заковыка.

"Город миллионеров" по-ленкомовски

Что касается ленкомовского спектакля, то вывод коммерсантовского театрального обозревателя Романа Должанского соответствует выводу Марины Давыдовой из "Времени". "Ленком превращает пьесу Де Филиппо в бродвейскую комедию. Причем комедию положений. И - что особенно приятно - совершенно этого не скрывает. ... "Город миллионеров" (так называет пьесу "Филумена Мартурано" театр - О.К.) поставлен без потуг на величавость, эпохальность и высокодуховность. Но именно этим он, как мне кажется, и хорош." Так же кажется Должанскому: "Наконец-то появился в Москве спектакль, о котором можно сказать, что он целиком и полностью соответствует канону драматической постановки, именуемому бродвейским. Если относиться к этому понятию без ущербного высокомерия, которое порождено, впрочем, не реальным знакомством с его образцами, а многочисленными местными на него потугами. В отличие от них "Город миллионов" представляет собой вполне победоносный и благополучный театральный продукт." Оба обозревателя вспоминают легендарный вахтанговский спектакль по пьесе Де Филиппо середины 50-х годов (оба тогда еще не родились), оба хвалят сценографию Шейнциса за добротность. Оба высоко оценивают Инну Чурикову и похвально Армена Джигарханяна. "... другой актрисы уровня Инны Чуриковой сейчас в России просто нет" - констатирует Давыдова. "Вообще говоря, она играет гениально", - решается утверждать Должанский. Так что оба критика разрешают жить коммерческому театру, если его спектакли мастеровито поставлены, качественно оформлены и сыграны большими артистами.

Бах "снялся с места"

Елена Черемных в "Коммерсанте", Екатерина Бирюкова во "Времени", Вадим Журавлев в "Ведомостях" отчитались о начале фестиваля "БАХХХI" одновременно и почти одинаково. Вежливо напомнили, что великий композитор при жизни был тружеником и считал себя ремесленником. "Как вол на пахоте, Бах ворочал грандиозные пласты музыки, по сути единолично обеспечивая протестантскую реформу полным музыкальным ритуалом. Он конторствовал в храмах, будучи одновременно органистом, хоровым наставником, профессиональным учителем молодой жены и своих многочисленных детей. Служил мессы, которые сам сочинял, на воле играл кантаты (их более ста) и концерты собственного написания. Бах снимался с места для того, чтобы в новом городе начать все с начала." Так драматично описала трудовую жизнь великого композитора Елена Черемных. Далее все рецензенты напомнили, что сто пятьдесят лет наследие Баха было не востребовано, а теперь он стал символ величия классической музыки, а его имя - синонимом Творца. Все пожалели зрителей, сумевших высидеть все три с лишним часа посредственного исполнения "Страстей" сводным российско-немецким составом исполнителей. Только Петр Поспелов в "Известиях" сделал несколько особых замечаний. "Наш любитель музыки знает "Страсти по Матфею" исключительно по пластинкам: вживую последний раз, как смог вспомнить директор Большого зала консерватории Владимир Захаров, их исполнял в этих стенах какой-то коллектив из Прибалтики более десяти лет назад. Что до пластинок, то на них - море интерпретаций, подчас взаимоисключающих друг друга: от пышно-симфонического исполнения Карла Рихтера до натурально-бедного - Николауса Арнонкура с его аутентичным мальчуково-мужским составом. Однако высококлассные гурманские версии - привилегия первой десятки компаний звукозаписи и поле для их соревнования. А есть еще и широкий пласт провинциального и каждодневного бытования музыки Баха. Его и представлял провинциальный немецкий профессор, органист и кантор Фолькер Хемпфлинг, выписанный в Москву посольством Германии. (...) "Известия" отводят для культуры значительно меньше места, чем другие обозреваемые газеты. Часто полоса культуры выходит только на регионы, а из московского номера вытесняется политическими и экономическими новостями. Поэтому текст Поспелова вышел позже текстов его коллег, и, может быть, поэтому автор озаботился сделать его посерьезнее. Зато материал Поспелова о премьере оперы "Война и мир" вышел на день раньше, чем другие отчеты о постановке, просто потому, что "Известия" выходят в понедельник.

"Война и мир" с дипломатическим акцентом

Тони Блэра и Владимира Путина, а также их жен, никто не пожалел за то, что им пришлось высидеть четырехчасовую оперу Прокофьева. Видимо, сидение в царской ложе Мариинки критики посчитали не столь трудным, чем сидение в креслах БЗК. Большинство отчетантов о премьере отнеслись к факту высочайшего присутствия как к досадному инциденту, мешающему анализу спектакля и расстановке оценок исполнителям. Один Поспелов в "Известиях" увидел в этом событии дидактический смысл: "Покинув оркестровую яму, Валерий Гергиев выходит на поклоны. Под его ногами на сцене лежат знамена поверженного неприятеля, оставшиеся от финальной картины. Напротив, в царской ложе, Владимир Путин и Тони Блэр, каждый в меру своего темперамента, аплодируют участникам спектакля. За спиной Гергиева - победившая Россия: солдаты в мундирах и со знаменами, партизаны в шкурах и с дубьем, бабы и дети. Рядом с ним - Андрей Кончаловский, Наташа Ростова, Пьер Безухов, Кутузов и Наполеон. На улице - милиция, успевшая к 11 вечера спровадить толпы зевак, а также пикетчиков с красными флагами, чтобы допустить к фасаду театра водителей шикарных машин, ожидавших театрального разъезда.

Премьера оперы Прокофьева "Война и мир" оказалась самым статусным событием российского культурного года. Билеты, стоившие в 20 раз дороже обычного (3000 р. за место в партере против 150 р. за самый дорогой балет - "Баядерку"), были раскуплены еще до того, как стало известно, сколь высоких персон удалось заполучить Гергиеву на этот вечер. А что касается персон, по крайней мере нашего и.о., то он вполне мог почувствовать себя немного в роли ученика: на его глазах творилось производство мирового уровня, в котором Россия задавала инициативу. (...) В деле интеграции России в мировое сообщество Гергиев, человек искусства, уже сделал многое из того, о чем политикам еще только предстоит договориться." Приведу еще пару пассажей Поспелова, поскольку его оценка спектакля близка той, что дали его коллеги, однако они не сделали столь серьезных патриотических выводов. "Война и мир" несколько раз порадует петербургского зрителя, а затем переедет океан и станет спектаклем "Метрополитен-опера". Далее его ждут с гастролями на сценах "Ла Скала" и "Ковент-Гарден". Постановку в Мариинском театре поддержал Альберто Вилар, известный как главный частный спонсор Зальцбургского фестиваля. Прокофьев работал над оперой последние двенадцать лет своей жизни - то дописывая, то сокращая партитуру, то в согласии со своим авторским планом, то с указаниями свыше. Нынешняя петербургская постановка называется "редакцией 2000 года", благополучно укладывается в два акта по полтора часа и не равна ни одной из авторских версий. В ней выкинуты целые картины (в том числе и та, где Кутузов поет знаменитую арию с излишне настойчивым восславлением Москвы), а хоровой пролог переставлен во второй акт. Любой произвол по отношению к автору подсуден; но надо помнить, что полная версия, состоящая из 13 картин, длится пять часов и превосходит возможности обычного оперного вечера. Она была соблюдена лишь в одной из предыдущих постановок оперы - и это была превосходная работа как раз Валерия Гергиева и режиссера Грэма Вика, копродукция Мариинки с Лондоном и Парижем, осуществленная в 1991 году и изданная фирмой Philips на видео и аудио.

Академическое сравнение не пойдет на пользу новой постановке, но в ней есть своя последовательность: первая часть, более чем у Прокофьева, сведена к Наташе Ростовой, вторая - к хоровому действу 1812 года. Соответственно в первом акте все держится на искусстве артистки Анны Нетребко, во второй - на постановочном мастерстве Андрея Кончаловского.

Анна Нетребко, молодая прима, уже обладающая мировым именем, возможно, органически чуть холодновата для Наташи, но ведет роль с таким мастерством и поет так безупречно, что временами (особенно в сцене раскаяния после неудавшегося побега с Анатолем) трогает до слез. Печально, что ее единственное явление во втором акте (сцена у постели умирающего князя Андрея) проходит формально и без накала чувств, - виноват в этом скорее всего режиссер, которого более занимал сценический action, нежели характеры героев.

В батальном втором акте Кончаловский продемонстрировал свой голливудский профессионализм, а еще более - опыт постановщика шоу на Красной площади. Полтора часа подряд, без опускания занавеса и почти без пауз, он разводит по сцене наполеоновскую армию и русских ополченцев, выкатывает пушки, гремит залпами, являет залу многометрового красного петуха, машущего крыльями во всю сцену, не забывая дать место Пьеру и другим героям, но искусно смешивая их с толпой. В камерных же сценах Кончаловский элегантно стушевался, ограничившись салонными картинами балов и гостиных. Противу ожиданий элитарный дизайнер мировой оперы Георгий Цыпин не показал своих фирменных вычерченных конструкций - да и, судя по эскизам, замыслы перспективы с маревом батальных пейзажей были богаче.

Валерий Гергиев, за день до премьеры прилетевший из Нью-Йорка, провел спектакль на одном дыхании. Под стать прекрасному оркестру и хору был огромный ансамбль певцов. (...) Новая "Война и мир" - спектакль не для гурманов. Вместе с тем в нем нет ни клюквы, ни лубка, ни доморощенного умничанья. Есть русская фактура и аккуратный европеизм, есть патриотизм и нет агрессии. На подмостках Мариинки предстала правая Россия, защищающая себя от врага - образ, наверное, нужный времени. Однако неотделимый от живых фигур - лучших людей России, князя Андрея и Пьера, которые верят в правоту России, но хотели бы верить еще и в "возможность счастья". И от Наташи, которая есть сама жизнь, потому что она ошибается. И от музыки Прокофьева, в которой звучит проза Толстого - волнующая сердце, но не охлаждающая ума готовыми решениями всех сомнений."

Аркадий Ипполитов

На этой неделе вновь в московском газетном пространстве появился петербургский искусствовед Аркадий Ипполитов, когда-то обязательный участник субботних выпусков "Коммерсанта", потом столь же регулярно публиковавшийся в почившем "Русском телеграфе", а теперь появляющийся на страницах московских газет до обидного редко. Случайное присутствие на газетных полосах текстов Ипполитова, непредсказуемое появление на страницах "Коммерсанта" текстов Деготь, а также уход из той же газеты Михаила Боде делает чтение искусствоведческих статей в газетах занятием необязательным и не сулящим неожиданностей. Оставшиеся пишут одинаково достойно и вообще одинаково.

В четверг в "Ведомостях" - Ипполитов - "Азбука поп-арта" - о незамеченной другими газетами выставке Питера Блейка. Привожу фрагменты. "В России поп-арт связывается в первую очередь с фигурой Энди Уорхола - пепси-кола и доллар, превращенные американским художником в иконные изображения, стали символами этого движения, во многом определившего физиономию второй половины нашего столетия." "К сожалению, общераспространенные представления часто грешат против истины. Так случилось с поп-артом. Это явление зародилось не в Америке, и не в Нью-Йорке, а в Лондоне и придумано не свежими мозгами Нового света, а изощренным и усталым сознанием Старого - и только уже затем было перенесено через Атлантику. По сути, первой картиной поп-арта был шедевр Ричарда Гамильтона под названием "Что же делает сегодняшний дом таким привлекательным, таким современным?" . Это коллаж из фрагментов реклам и фотографий из модных журналов, представляющий мускулистого бугая с теннисной ракеткой и полуобнаженную модель, сложенную соответственно принятому стандарту 90х60х90.

Молодые английские художники Ричард Гамильтон, Дэвид Хокни, Питер Блэйк первыми обратились к массовой культуре - и современное искусство, с самого начала ХХ столетия старавшееся говорить усложненно, трудно и недоступно, вдруг легко залопотало на сленге, понятном всем. Эффект был потрясающий. Искусство поп-арта, по определению Ричарда Гамильтона, "общедоступное, потребительское, массовое, молодое, остроумное, сексуальное, обманчивое, блестящее, искусство большого бизнеса", быстро завоевало успех." Далее следует еще экскурс в историю искусства, объясняющий, что "выступление молодых художников поп-арта было подобно волне, смывающей с Альбиона последние остатки тяжеловесной викторианской добропорядочности". А также что "именно британские художники создали импульс, уловленный в Нью-Йорке чутким ловкачом Энди Уорхолом, использовавшим его в борьбе с важными и самоуверенными авангардистами нью-йоркской школы 50-х. Америка впитала в себя поп-арт, и затем он завоевал весь мир."

Собственно о выставке Питера Блейка у Ипполитова один пассаж, что ценности и познавательности статьи ничуть не умаляет. Жаль только, что обозреватель гельмановского сайта, занятый малопочетной обязанностью ловить на слове своих более одаренных и счастливых коллег, работающих в бумажных СМИ, тявкнул на Ипполитова. Ему бы лучше у него поучиться внутренней свободе.

Еще один большой текст Ипполитова о юбилейной выставке Карла Брюллова напечатал еженедельник "Московские новости". Его могут прочесть целиком на сайте газеты те, кто заинтересуется следующим фрагментом. "Размах выставки свидетельствует, что Брюллов удивительным образом остается для России актуальным художником ... невозможно не думать (на выставке - О.К.) о том, что наша родная страна широка, что в ней много невиданных чудес, о ВДНХ, ХСС, Церетели, Глазунове и величии русского духа. Тяжеловесная триумфальность николаевского стиля не менее современна, чем сто пятьдесят лет тому назад.

Известное дело, что умом Россию не понять и аршином не измерить. Тем более трудно ее измерять в системе мер и весов, принятой в Западной Европе. Выставка Брюллова - великолепный пример бесполезности подобного подхода к продуктам русской художественности. Разговоры о том, что Брюллов - современник Энгра, Жерико и Делакруа, что выдержать сравнения с ними он не может, что, по меркам хорошего вкуса европейской художественной практики, его рисунок слаб, композиция надуманна, а колорит аляповат, не имеют никакого отношения к делу. Русское изобразительное искусство лежит вне этих категорий.(...)

Карл Брюллов в своих портретах и в своих итальянских зарисовках наиболее адекватно отразил хрупкую оранжерейность русского Золотого века, великолепную нестойкость этого продукта блистательных аристократических салонов. Литературные высоты этого времени остаются высотами, но самое важное и самое привлекательное в 20-х - 30-х годах русского XIX века - это тонкая культурная прослойка, образовавшаяся на поверхности общества, в сущности, культуре чуждого. Дуэли, балы, гостиные, обеды - всем этим мы не перестаем восхищаться, посвящаем монографии и именно перед этими приметами бытовой жизни испытываем чуть ли не религиозное преклонение. Радужное свечение этого масляного пятна культурности и отразил Брюллов.

Проявления русского Золотого века отнюдь не были столь уж обнадеживающими. В сущности, вся его салонная бравада была подобна бунту марионеток против Карабаса, и кукольность ощутима во всех работах Брюллова. Светскость и суетность были для героев Золотого века самыми важными чувствами и переживаниями, и эта светскость обволакивает большинство портретов Брюллова, превращая их в чудные марципановые фрукты. В подобной искусственной искусности была своя хрупкая прелесть, затем вызвавшая гнев последующего поколения - недаром Лесков назвал свой роман о Брюллове "Чертовы куклы".

Выставка в Русском музее сделана замечательно именно потому, что она дает возможность отделить Брюллова русского Золотого века от того несчастного художника, которого пытались втянуть в великое дело православия, самодержавия и народности. Как хрупкий мир чертовых кукол был раздавлен гранитными махинами самодержавных начинаний, так брюлловский свет исчез из всех его эскизов к Исаакию и храму Христа Спасителя. Его болезнь, отказ от всех грандиозных николаевских проектов и поспешное бегство из России становятся его оправданием от всех обвинений, что выдвигали против него критики второй половины века: Лесков, Стасов и Бенуа. Брюллов, несмотря ни на какие усилия, не смог соответствовать николаевской России, после того как испарились последние следы аристократического Золотого века, и выставка в Русском музее рисует трагедию художника, мучимого амбициями Российской империи, необычайно поучительно и увлекательно."

Деготь

Единственную на неделе статью Деготь отобрал у меня коллега Бычихин. Отсылаю читателя к его обзору.

Новиков

Михаил Новиков слегка отчитан коллегой Бычихиным все в том же обзоре. Зря. Новиков - пижон и любит подразнить тусовку. Поддаваться на его дразнилки не надо. В своей субботней коммерсантовской колонке "Время гадить..." Новиков ловко сплетает в единый сюжет 1) постановление Лужкова о том, что хозяева собак обязаны сами убирать оставленные во время прогулки испражнения своих любимцев, 2) порыв американского альпиниста отправиться на Эверест для уборки мусора, 3) новую пьесу Б.Акунина, продолжающую чеховскую "Чайку". Все это Новиков финалит следующим соображением: "Дочитав (пьесу Акунина - О.К.) да подумав, я решил, что Акунин едва ли ставит перед собой какие-то специальные литературные задачи. И в интервью, которые его создатель сейчас раздает направо и налево, он всего лишь великодушно банален. Ему просто нравится сочинять. Лужкову просто нравится управлять городом. Полоумному американцу нравится ходить в горы. Идеи, сопровождающие эти действия, и любые интерпретации их, в том числе и эта колонка , - всего только побочный продукт. Экскремент, если хотите. Кому-нибудь, когда-нибудь придется его убирать, но лично у меня под рукой нет целлофановых перчаток".

Мораль

Мораль пишется в том случае, если автор не уверен, что сумел выразить, что хотел. Я не уверена. Поэтому отвечаю прямо на поставленный в начале этого обзора вопрос. В том, что рецензенты пишут иногда как будто под копирку, беды нет. Добровольно читать все газеты могут только те люди, которых не жалко. Но если вы хотите отличаться от таких же, как вы, образованных и правильных, думайте смелее и дальше, думайте о своем. Не ставьте очевидных заголовков, даже если они очень удачны. Помните, что пишете для собственного удовольствия.