Русский Журнал / Обзоры /
www.russ.ru/culture/20000324_yakovl.html

Вернуть прошлое, которого не было
Юлия Яковлева

Дата публикации:  24 Марта 2000

Балет любит окружать себя ритуалами и не любит с ними расставаться. Ничто не окружено таким количеством ритуалов, как классика. Самый пышный и красочный среди них - так называемая "борьба за сохранение наследия".

Раз в десять-двадцать лет классику утилизовали - согласно новейшим вкусам. Балетное и околобалетное население распадалось на два лагеря. Одни выли и плакали над костями Мариуса Петипа. Другие терпеливо утешали и разъясняли актуальность ревизии. Первые сыпали проклятиями, шили вторым бурое варварство и антисоветское вредительство и призывали кары небесные. Иногда действительно писали письма в высшие инстанции. Вторые заготавливали для высших инстанций кресла в первом ряду. Бились на смерть: чернила текли рекой. После премьеры, как ни странно, все стихало.

There are no hidden messages here Но то - премьеры. По будним дням благородные дубовые панели старых балетов подтачивали сами танцовщики. По-человечески очень понятно. То хотелось блистать техникой там, где это не было предусмотрено. То лень было выделывать партерную мелочь, сочиненную Петипа в расчете на стальные мышцы его любимых крепышек-итальянок. Отдельные па и целые комбинации вываливались из конструкций легко и безболезненно, как зубы из пораженной парадонтозом челюсти. Пустоты каждый заполнял тем, чем умел.

Так было при Федоре Лопухове (1920-е годы), при Василии Вайнонене и Вахтанге Чабукиани (1930-е), при Константине Сергееве (1940-50-е), при Олеге Виноградове (1980-е).

Словом, вся "академия", которая дожила до наших дней, - это поправленные редакции пересмотров отреставрированных текстов Петипа. От самого Петипа, нетрудно догадаться, остались только рожки да ножки. Что в Петербурге, что в Москве.

Но вот чудеса: питерский театр при этом слыл балетным Эрмитажем. Настолько, что его даже поругивали за нафталин и музейную сухость. И так по сей день. Мариинка - Эрмитаж, а Большой почему-то - нет. В Петербурге - нафталин, а в Большом - свежий воздух.

Дело, по-видимому, в том, что в русском балетном околотке слово "текст" давно уже перестало быть ключевым понятием. Оно вообще перестало быть значимым понятием. Консервирующая энергия направлена на то, что имеет цвет, вес и запах. На антикварные аксессуары. Петербург, в отличие от Москвы, вцепляется в них намертво. Эрмитаж - это плюшевый тигр и картонный слон, смахивающий на пачку чая "Брукбонд" с хоботом ("Баядерка"), это пухлые лебеди из папье-маше, проезжающие по сцене на тележках ("Лебединое озеро"), и прочие представители бутафорского зверинца. Нафталин - это старомодный грим с жирными ресницами, смоляными бровями и малиновыми губами.

Но самое забавное началось год назад. Обе столицы бросились воскрешать подлинного Петипа. С плотными кордебалетными линиями от кулисы к кулисе. С толпами статистов. С беззаботной сумятицей красок, в которой растворяется танцевальная графика. С громоздкими париками. С обстоятельной пантомимой.

Мариинский театр выпустил "Спящую красавицу", приближенную к версии 1890 года. Большой - замахнулся на куда более массивную и куда более давно утраченную "Дочь фараона" (1862). У нас давно не праздновали ностальгию с таким размахом.

Историки искусства встанут в тупик. Припадать к истокам, всерьез играть в архаику принято после изнурительных авангардистских экспериментов. Беззубые балетные 1980-90-е на авангард никак не тянут. От чего устал наш балет, совершенно непонятно. Разве только от безделья.

Но предсказать ситуацию было возможно. Во-первых, ностальгия эта не совсем бескорыстна. Оба балетных кита попали в коммерческую ловушку. Доигрались с экспортом.

Нет нужды напоминать о том, каким заграничным спросом пользовался экзотический товар под названием "русский балет". До начала 90-х торговая марка была монополизирована Большим и Кировским театрами. Спрос превышал предложение. В начале 90-х за границу начали выезжать все. Возникло множество кустарей-одиночек. Авторские права давно умершего старика никого, понятно, не заботили. Мариинка и Большой, разнежившись за советские годы, позабыли оформить наследство на себя. "Лебединые озера" и "Спящие красавицы" были поставлены на поток. Бригады, сколоченные из балетных выпускников, не востребованных крупными театрами, предлагали, конечно, имитации. Конечно, пожиже качеством, но и подешевле. Не говоря уж о том, что кустари не гнушались поселками мичиганщины и техасщины, которыми брезговали солидные труппы.

Спрос в итоге был удовлетворен. Сиятельное "Лебединое озеро" Мариинского театра перестали дистанцировать от провинциальной подделки. И то и другое - "русский балет". Танец маленьких лебедей есть, фуэте есть. Капкан захлопнулся. Мариинке и Большому пришлось заново разрабатывать собственный эксклюзив. Укреплять торговую марку. Russian ballet - это одно, Kirov-ballet (Mariinsky), Bolshoi ballet - это другое. И вместе им не сойтись. Помпезные "Спящая красавица" и "Дочь фараона" - идеальное противоядие.

Во-вторых, эстетика театра Петипа удачно сопрягается с принятым в Мариинке способом консервации. Петипа обожал вещи, вещицы, фитюльки, бирюльки и прибамбасы. Загромождал ими сцену, давал их в руки своим танцовщицам, нашивал их на пачки, вплавлял их в композицию танцев, посвящал им длиннющие шествия, накручивал вокруг них интриги (представьте четырехактное чудовище, построенное на том, что индийская фея потеряла свой талисман - ювелирное украшение в форме звезды). Обожал пускать фонтаны, устраивать наводнения, рушить храмы, запускать в небо картонные облака. Как только к театру подвели электричество, неугомонный старик тут же выпустил на сцену кордебалетных девушек с горящими лампочками на головах. Публика билась в экстазе. Петипа заразил даже интеллигентного Чайковского: поработав разок с маститым хореографом ("Спящая красавица"), тот начал хвастаться, что для своего следующего балета ("Щелкунчик") сумел раздобыть челесту - инструмент, которого до того никто в Питере в глаза не видел и слыхом не слыхивал.

Нынешние картонный слон и плюшевый тигр - лишь жалкие остатки того великолепия, которое бушевало в старинных балетах.

Петипа любил вещи ради самих вещей. Драгоценные кружева и филигранные вышивки из зала невозможно было рассмотреть даже в бинокль. Страусовые перья со сцены смотрелись куда менее эффектно, чем бутафорские - грубые шерстяные. Шикарными костюмами полагалось любоваться каждым в отдельности - от взрывчатой пестроты ансамблей начинало дергаться веко. Этот культ вещи делал Петипа самым стильным хореографом своей эпохи с уютной теснотой ее гостиных и пафосом промышленных выставок.

Любопытно, что журнал Vogue, главный провозвестник искусства жить и наслаждаться вещами, сразу почувствовал в новой мариинской "Красавице" свою клиентку. И посвятил ей специальную фотосессию:

Нельзя сбрасывать со счетов и идеологию. "Спящая красавица", приближенная к версии 1890 года, - это еще один гвоздь в гробовую крышку советского наследия. Мариинский театр не хочет вспоминать о том, что было между 1917 и 1990. Мариинский театр хочет вернуть то прошлое, которого у него никогда не было. Перепрограммировать историю.

Что было бы, если б Жоржик Баланчивадзе не остался за границей в 1924 году? В Мариинском театре шли бы "Серенада", "Симфония до мажор" и "Драгоценности". Проверьте: они там идут. Не было бы тридцатилетнего царствия драмбалета, не было бы знаменитого прорыва на рубеже 1950-60-х, когда молодые советские хореографы, наконец, открыли для себя Баланчина. Проверьте: этого будто и не было - от всей советской эпохи в репертуаре остались только "Ромео и Джульетта" (1940) с "Бахчисарайским фонтаном" (1934). Да и Константин Сергеев не пытался бы привести классику к стилистической внятности, рекомендованной на официальном уровне.

Сегодня Мариинка призывает думать, что так оно и было. Благо "Спящая красавица" уже возвращена в добрачное состояние.