Когда выяснилось, что самой восточной точкой европейского турне Уэйтса "Встань позади мула" (Get behind the mule) оказалась Варшава, в столицу самой западной некогда губернии российской империи потянулись, подчиняясь правилу о Магомете и горе, десятки его российских поклонников.

Не слишком деликатное ныне упоминание об общем прошлом России и Польши я позволяю себе не случайно. Деваться от него было некуда: концерт 26 мая проходил в большом зале варшавского Дворца культуры, которой есть не что иное, как единственная за пределами Москвы сталинская высотка, причем далеко не самая маленькая из них.

Таким образом, особость концерта была задана изначально. Не думаю, чтобы Уэйтсу часто приходилось выступать в залах большого тоталитарного стиля - с круглым амфитеатром, лепным потолком-раковиной, канделябрами и колоннами с завитушками.

Впрочем, и без этих завитушек, сам по себе громадный, на две с половиной тысячи мест, зал (москвичи могут составить представление о нем по залу Театра Российской армии) с Уэйтсом сочетается довольно странно. Концерт начался с большим запозданием, вместо объявленных девяти часов почти в десять, и у всех зрителей (а зал был, естественно, переполнен) достало времени об этом подумать.

Но едва погас свет, музыканты врезали первый жестокий блюз и на квадратном помосте возник, швырнув какими-то дурацкими новогодними блестками в басиста, тот, ради кого все эти люди собрались, - произошло обычное чудо.

Отступили в темноту все недоумения, и осталось только это: чувство соприкосновения с незаурядной личностью - чувство, ради которого мы, собственно, и ходим, платя большие деньги, на выступления и выставки мировых звезд и которое, увы, возникает на этих выступлениях далеко не обязательно.

Сама же программа довольно четко делилась на три части.

Первая, как я уже сказал, - жесткие рваные блюзы, когда Уэйтс надсаживался, извивался, выкидывал руки и ноги и буквально вколачивал акцентированные четвертые доли каблуками в помост.

После этого на сцену вынесли и поставили боком к залу искусно подрастроенное фортепиано (так называемое honky-tonk piano). Все музыканты ушли, весь свет, кроме одного софита, погасили, в этом круге света, рядом с пианино, встал длиннобородый контрабасист (не то хасид, не то ваххабит), и Уэйтс, картинно сгорбившись, стал наигрывать те песенки, которые, собственно, и сделали его стиль уникальным: одновременно безусловно кабацкие и в то же время безусловно концертные.

Потом фортепиано снова унесли, музыканты вернулись, Уэйтс взял гитару и стал исполнять баллады.

Фирменный уэйтсовский "минус-голос" (по аналогии с "минус-приемом") вживую, надо сказать, не поражает и ничего нового не добавляет. Более того: мне показалось, что в разговоре (а Уэйтс много разговаривал с залом, и зал дружно хохотал на английские шутки и узнавал песни по первым тактам вступления, несмотря на другие, по сравнению с альбомными, аранжировки) его голос, переходя не в сипение, как в песнях, а в металлический басовый рокот, звучит чуть ли не выразительнее.

Сценический же образ на протяжении всего выступления оставался один и тот же. Мне он сразу напомнил долговязого "блюз-брата" (из фильма Blues Brothers) в исполнении Дэна Акройда: кургузый пиджачок, шляпа с маленькими полями. Не хватало только темных очков. Когда на сцену все-таки прорвалась девушка и вручила Уэйтсу красную розу, он не положил ее сразу, а сумел правильно обыграть этот реквизит.

После окончания программы Уэйтс снял свою шляпу и низко поклонился, после чего были три явно запланированных биса - вещь, для рок-музыканта такого уровня абсолютно неслыханная. Но Уэйтс вовсе и не рок-музыкант, несмотря на все свои блюзы.

Я не зря избегаю слова "концерт" и употребляю слово "реквизит". Конечно, выступление было сильно театрализовано. Пригнувшаяся к микрофонной стойке голова, угловатые ломаные движения - эдакий Петр Мамонов.

Только уэйтсовский персонаж, в отличие от мамоновского, появился в стране, где виски - не предмет роскоши, а обычное питье, и пьют его не в подъездах, а в барах. Уэйтс воспроизводил именно эту практически неизвестную нам стихию, и зал воспринимал ее как свою.

В любви российских (да и, я думаю, польских тоже) слушателей к Тому Уэйтсу есть нечто мистическое. Никто ведь из нас не сидел с малолетства в калифорнийских ночных барах, и никто не в состоянии понять, даже в совершенстве зная английский, на что жалуется своим хрипом этот странный музыкант - точно так же, как ни один ученый-славист не в состоянии понять, о чем хрипит Высоцкий.

Но все равно пробирает! Прямо сплошное "я не слыхал рассказов Оссиана...", да и только.