|
||
/ |
Писатель и доза эфира Дата публикации: 22 Октября 2001 Недавно в новой полуночной передаче канала Двое ведущих пристрастно допрашивали Сорокина об "ужасах" его литературы, звонившие в студию читатели-телезрители интересовались его психическим здоровьем (нормальному человеку, мол, такие "ужасы" и "непристойности" в голову приходить не должны). Между тем в студии сидел спокойный, вальяжный человек, медленно и внятно, даже с некоторой усталостью, отвечавший на все вопросы. Весь его облик источал абсолютное психическое здоровье, даже, можно сказать, некоторую утомленность этим собственным здоровьем. Один из вопросов, который прозвучал в передаче и который, конечно, не мог не прозвучать, касался знаменитой евтушенковской формулы: "поэт в России больше, чем поэт". Сорокин жестко и даже грубо отсек все возможные претензии литературы (в том числе - и собственной) на избранность, указав на ее вполне ремесленный характер. Он попытался четко прочертить границу между литературой и жизнью, границу, которая была абсолютно прозрачной для классиков ХIХ века - и которая практически не существовала для советских писателей-шестидесятников. Однако именно появление Сорокина на экране телевизора заставляет думать, что не все так просто, как он пытается заявлять. Чтобы понять это, зададимся вопросом: а какие писатели вообще появляются на ТВ и в каком качестве? Можно выделить несколько групп. Первая - так называемые писатели-сатирики. С ними все понятно. Им велел там быть сам бог телевидения (если таковой есть). Другая группа - те самые шестидесятники, морально и политически всегда очень ажитированные. Их время, судя по всему, уходит безвозвратно. Многих уже нет, кто-то постарел и отяжелел, кто-то живет за границей, Приставкин - не председатель президентской комиссии по помилованию... Третья группа - достаточно динамичные, реактивные люди, для которых само телевидение среда очень естественная. Это, например, Лимонов, Итак, вопрос: к какой же группе примыкает Сорокин? Даже если у него самого нет подобного намерения, даже если он пытается представить свое появление на телеэкране как чистую случайность, мы вправе задаться этим вопросом хотя бы потому, что сегодня Сорокин - один из важных участников литературно-рыночного процесса. Вхождение в телевизор выглядит в такой ситуации достаточно закономерным, особенно после выхода на экраны фильма "Москва" по его сценарию. Так кем же оказывается Сорокин на ТВ? Он явно не герой "Аншлага" и не зажигательный собеседник. Его тиражи не столь велики, чтобы окупить свою телевизионную раскрутку. Как ни странно, но роль Сорокина в передаче Бермана и Жандарева была предопределена до всех его слов и заявлений, это - роль писателя как "учителя жизни". Как ни странно, но при всей провокативности литературных жестов, телевидение точно определило его как культурную единицу: "советский писатель". "Советское" Сорокина сохраняется в самом его противодействии штампам советской литературы, противодействии, связывающем его с этой литературой единством опыта. Пелевин, например, тоже во многом несет в себе отпечаток советского детства, но он все-таки уже писатель эпохи медиа, эпохи клипов и Интернета. И при этом лик его скрыт от телезрителя подобно лицам музыкантов английской группы Gorillaz. Возможно, это их общий, вполне медийный прием (вспомним первый клип Земфиры, где не было видно ее лица). Однако невидимость Пелевина имеет еще и другой аспект. Появившись на экране, он с неизбежностью превратится в "писателя", а это превращение чревато, поскольку образ писателя для массового зрителя все еще несет с собой неустранимый ценностный момент. Появление писателя на нашем ТВ (в любой роли) так или иначе заново утверждает повышенную ценность литературы. Кажется, что еще чуть-чуть, еще небольшая доза телеэфира - и писатель скажет важное. Владимир Сорокин - еще один заложник этого телевизионного эффекта. Он оказался сродни Льву Толстому из анекдота, который выходил пахать только тогда, когда мимо проезжал курьерский поезд. Эфир притягивает, искушает, он давно больше, чем жизнь, и уж подавно - чем литература. Даже если и не скажешь ничего, зритель услышит. А если говоришь медленно и долго, то наверняка услышит судьбоносное.
|
|
|
||