Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / < Вы здесь
Высшего общества у нас нет
Михаил Швыдкой: "Лет пять-десять я готов просидеть в этом кресле. Но выгонят наверняка раньше"

Дата публикации:  18 Декабря 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Михаил Ефимович Швыдкой сел в кресло министра культуры России 8 февраля 2000 года, то есть почти два года назад. До этого был председателем ВГТРК, до ВГТРК возглавлял канал "Культура", а еще до этого был замминистром культуры, театроведом, заместителем главного редактора журнала "Театр". Родился 5 сентября 1948 года в Киргизии. Окончил ГИТИС по специальности "театроведение". Почти сразу по назначении министром начал проводить в жизнь радикальные решения. Многие его действия на посту министра, как то: увольнение Светланова, ликвидация Госкино и др. - вызвали множество споров и немало недовольства в "культурных" кругах. Любезен, внешне демократичен (при нем в министерстве отменили пропускную систему) и энергичен (в течение нашего разговора почти утряс важный спортивный вопрос на международном уровне с привлечением двух главных раввинов двух государств и одного высокого должностного лица из ФСБ).

Русский Журнал: Михаил Ефимович, вы все-таки министр культуры и должны, наверное, знать, есть ли вообще такое понятие, как "культурное общество"? А то только и слышно: "в культурном обществе так не принято", "мы должны стремиться к тому, чтобы жить в культурном обществе" и т.п.

Михаил Швыдкой: Само словосочетание, извините, мещанское. Что такое "культурное общество"? Высшее? Высшего общества у нас нет. Высшее общество предполагает некое постоянство, стабильность, а у нас высшее общество переменчиво. А если человек говорит, что он принадлежит к культурному обществу, то он по меньшей мере пошляк. Ну представьте себе, как кто-то говорит: "Я культурный человек". Ужас. Это все равно что говорить "мы, интеллигенция". Я, когда слышу такое, вздрагиваю. Если ты интеллигент, то тебе впору об этом молчать. Как говорил один из героев пьесы Горького "Дачники", "мы все дети кухарок и прачек". Мы только стараемся кем-то стать. Вся наша жизнь - это попытка кем-то стать. Я не люблю выражение "мы уже не товарищи, но еще не господа", но оно отчасти отражает реальность. И если человек говорит про себя, что он принадлежит к культурному обществу, что он интеллигент, это уже случай для патологоанатома.

РЖ: Ну это вы хватили. Скорее - для социолога, в крайнем случае - для психиатра.

М.Ш.: Нет, правда, судьи кто, где критерий для определения культурности либо некультурности? Я еще с грехом пополам могу объяснить, что такое культурный человек. Культура, она ведь связана с возделыванием, с культивированием. Культура, в конце концов, это то, что превращает человека биологического в символического, как сказали бы религиозные люди. Весь процесс окультуривания - это процесс преодоления биологии. Хотя, с другой стороны, консерватизм культуры во многом связан с консерватизмом нашей биологии. Ведь ничто не отменено - мы стареем, у нас выпадают волосы, зубы, потом мы умираем, и весь этот цикл предопределен, и он, этот цикл, по-моему, предопределяет саму культуру.

РЖ: Про вас говорят, что вы - первый образованный министр культуры, плюс к тому - первый открытый министр, светский...

М.Ш.: Раньше время было другое...

РЖ: Ну не надо, вы пришли на эту должность сравнительно недавно, и у нас на тот момент уже был опыт наблюдения за постсоветскими министрами.

М.Ш.: Екатерина Алексеевна Фурцева была очень открытой, и не сказать, что она была необразованным человеком. Или про Демичева - можно сказать, что он был необразован?

РЖ: Он был образованным химиком.

М.Ш.: Ну да, а я ни одной химической формулы не помню.

РЖ: Это мешает вам быть министром культуры?

М.Ш.: Да я, честно говоря, и не очень уж образованный. Правда.

РЖ: Унижение паче гордости. Ладно, Бог с ней, с образованностью, но то, что вы самый светский и самый открытый министр культуры за все прошедшие годы, - с этим даже вы не станете спорить. Это ваша умышленная политика или просто характер?

М.Ш.: Знаете ли, министрами становятся на какое-то время. Как правило, недолгое. Ломать себя, чтобы стать "правильным" министром, - зачем? Единственное, что я умею хорошо делать, - это брать интервью, как вы, например. Ну и, соответственно, разговаривать с людьми. В недлинном перечне моих способностей это - лучшая. Этим я и зарабатываю на жизнь на телевидении. Я, наверное, и репортером был неплохим в свое время, и преподавателем - мне интересно общаться с людьми. Надеюсь, и им со мной не противно. А кроме того, при всей своей внешней открытости и болтливости я очень закрытый человек. Я живу совершенно своей жизнью, отдельно от "светского" портрета. К тому же министерство культуры - это вам не ФСБ или министерство обороны. К нам приходят самые разные люди, мы впускаем всех.

РЖ: И много приходят?

М.Ш.: Конечно, очень много. Особенно весной и осенью. К тому же люди, с которыми мы работаем, - это люди штучные, не всегда простые. Их раздражало бы, если бы в свое "собственное" министерство они бы ходили по пропускам.

РЖ: Извините, что все время приходится сравнивать вас с вашими предшественниками, но вы, пожалуй, первый министр, чьи решения - порой весьма кардинальные - обсуждаются широко и в прессе, и в "кулуарах". За два года в министерском кресле вы нажили себе больше врагов, чем друзей. Кстати, почему вы начали с музыки - увольнение Светланова, потом - Овчинникова, ректора консерватории?

М.Ш.: Вы хотите спросить, почему я не начал с драматических театров?

РЖ: Или с кино (впрочем, кино было продолжением). Или с музеев.

М.Ш.: Дело в том, что с музыкантами все было куда более запущенно, чем с остальными. Их проблема - а это действительно проблема - в том, что они востребованы. Все нарывы в музыкальной жизни происходят именно из-за востребованности музыкантов на мировом рынке. В драматическом театре все гораздо проще. Я скажу сейчас, может быть, страшную вещь. Я прекрасно понимал, что нужно было что-то делать с МХАТом. Я долго готовил себя и подготовил к очень сложному разговору с Олегом Николаевичем Ефремовым. Но как более благородный человек он избавил меня от этого разговора таким вот страшным способом. Он был великий человек, великий режиссер, но из-за его болезни в театре творилось Бог знает что. Понимаете, нельзя быть министром агонизирующей культуры.

РЖ: И по чьей же вине вверенная вам культура корчится в агонии? Озвучу расхожее мнение - по вине государства и, соответственно, тех крохотных средств, что оно выделяет на культуру.

М.Ш.: А я считаю, что во многом это связано с самим сообществом.

РЖ: Вы имеете в виду творческое, культурное сообщество?

М.Ш.: Конечно. Болезнь государства в первой половине 90-х годов предопределила и вседозволеность сообщества. Мы пытаемся ввести эту вседозволенность в какие-то рамки и напомнить, что театры, музеи, консерватории принадлежат государству. А только потом уже - всем остальным. Тут и возникают разные сложности. Есть некие законы. Я прекрасно понимаю, что такое быть неблагодарным. Наряду с гордыней это один из самых страшных грехов. Но с другой стороны, я посажен здесь не для того, чтобы делать приятное. Как, помните, в старом анекдоте: "Не раскачивайся на папе, он не для того повесился, чтоб ты делал из него качели, а чтобы в доме было тихо". Так вот: я здесь, к сожалению, не для того, чтобы в доме было тихо. Или тогда тут будет кто-то другой вместо меня. А "тихо" делать бессмысленно - это будет губительно для культуры.

РЖ: Похоже, вы знаете, что нужно для культуры, что не будет для нее губительно. Очевидно, вы для себя это четко внутренне сформулировали. И точно так же вы, очевидно, точно знаете, зачем сидите в этом кресле. Может, поделитесь - какова ваша сверхзадача?

М.Ш.: Честно? Ну ладно, хотя вам покажется это банальным и пафосным. Россия - великая держава. В России - великая культура. Но мы не умеем наследовать. Мы же все к чертовой матери транжирим.

РЖ: Значит, свою задачу вы видите в том, чтобы сохранять и наследовать.

М.Ш.: Я просто хочу, чтобы было ясно, чего нельзя делать. Нельзя спекулировать на русской культуре. Мы же утратили культуру наследования. А наследование требует тонкости и честности. Я уж не говорю об огромных финансовых усилиях. Ведь в чем отличие массовой культуры от культуры? Массовая культура всегда льстит и обществу, и потребителю. А настоящее искусство говорит правду. Массовая культура никогда не сделает больно. А искусство обязано делать больно. Я против хамской критики. Критика у нас действительно разнузданная. Ну как можно подойти к Светланову и сказать: "Вы плохой дирижер!" Да нет, он великий дирижер. Другое дело, что бывают серии неудач, как бывают они у любого талантливого человека. Но к этому надо подходить тонко и нежно.

РЖ: Однако со Светлановым вы были не очень-то нежны.

М.Ш.: Да, я его уволил, но я никогда не говорил, что он не великий дирижер. И его приглашение в Большой театр - это, в том числе, и удовлетворение моей просьбы, потому что я считал, что такой великий дирижер должен работать в России.

РЖ: Вы хотите сказать, что увольнение Светланова было "осознанной необходимостью"?

М.Ш.: Госоркестр - замечательный оркестр. Но при Светланове он, как бы это лучше сказать, руинизировался, что ли. Возможно, при Синайском из него что-то получится, но сейчас он играет на уровне, которого у него давно уже не было.

РЖ: Я так понимаю, что врагов вы себе нажили не только в области музыки. Вот, например, со стороны московских властей есть к вам претензии. Злые языки говорят, что под крышей Минкульта чуть ли не риелтерская контора создается по использованию памятников культуры на территории Москвы.

М.Ш.: Ну что за ерунда. Какая там риелтерская контора! Мы действительно создали агентство по управлению памятниками культуры совместно с Госкомимуществом. Потому что памятники в Москве не разграничены по собственности. Мы, кстати, по этому поводу встречались с Юрием Михайловичем Лужковым и договорились: памятник может быть федерального значения, но находиться в частных руках. Но тут нужен некий закон, который разграничивал бы право собственности. Я, например, считаю, что памятник федерального значения может означать только одно: каким образом к этому памятнику можно прикасаться, какие решения нужно принимать для того, чтобы этот памятник перестраивать, уменьшать его в объемах или, наоборот, увеличивать. Все подобные действия надо согласовывать с Министерством культуры РФ. То есть собственник здания, которое считается памятником, должен знать, что любые изменения должны быть согласованы с правительством. Это, конечно, обременительно.

РЖ: При этом само Министерство культуры сидит в здании, которое трудно назвать не то что памятником...

М.Ш.: Его-то и домом трудно назвать. Но я сознательно никуда не двигаюсь, потому что пока в культуре плохо, пусть и Министерство культуры тоже плохо поживет. Так вот, что касается памятников, то тут конфликт односторонний. Москва сказала: все памятники, которые находятся на моей территории, - мои. Это справедливо? ГУМ, ЦУМ, Пассаж - это же все, по сути, федеральные здания. Никто же не отменял Декрет 18-го года о национализации.

РЖ: Но все-таки важнейшим из искусств для нас является кино. Видимо, и для вас тоже, коль скоро вы "подмяли" под себя, то есть под Минкульт, Госкино. Что это было - гигантомания, истинная забота о российском кино или все же интерес к киностудиям, которые можно акционировать и зарабатывать на этом деньги?

М.Ш.: Поверье, никакого частного интереса к студиям у меня нет и быть не может. Сегодня становится очевидным, что без больших инвестиций российское кино не будет дееспособным. Смотрите - притом что бюджет культуры увеличен лишь на 61 процент, бюджет кино увеличен вдвое.

РЖ: Можно совершенно обывательский вопрос? Музеи бедствуют, библиотеки бедствуют. А, может, пойти по самому простому пути - как, помните, фильм Вайды "Все на продажу"? Может, можно продать что-нибудь из шедевров, хранящихся в запасниках той же Третьяковки, Эрмитажа...

М.Ш.: Это порочный, катастрофичный, никому не нужный путь. С чего вы взяли, что Третьяковка бедствует, что Эрмитаж бедствует, что Пушкинский музей бедствует? На самом деле, главные музеи и библиотеки страны совсем не бедствуют, это миф, они зарабатывают приличные деньги. Ни в коем случае не надо продавать картины, надо просто сдавать помещения банку. Нормальный способ зарабатывания денег. Между прочим, Эрмитаж живет очень даже неплохо, Пушкинский музей - тоже, надеюсь, ничего. Вообще, как я думаю, люди толковые не бедствуют. Другое дело, что бедствуют, конечно, уездные музеи, уездные библиотеки. А продавать картины - ужасный путь. Никого это не спасет. Это все равно что продавать нефть - она же скоро кончится.

РЖ: Не при нашей жизни.

М.Ш.: Тем себя и успокаиваем. Напрасно.

РЖ: Не скучаете по театру?

М.Ш.: Театр - это потерянный рай. В театр мне не вернуться никогда, ученым серьезным не стать. Но самое безоблачное время жизни, самое защищенное, это было, конечно, время, когда я работал в журнале "Театр". А потом уже началась настоящая, взрослая жизнь.

РЖ: А бывает такое, что руки чешутся написать рецензию?

М.Ш.: Я не имею права писать рецензии, я могу писать только о том, что мне нравится. Хотя писать, конечно, хочется. Но не рецензии. Хочется писать книги. Вот, например, сейчас занимаюсь темой "Психология бессознательного в искусстве 20-х годов". Но я работаю министром и успевать все просто не в состоянии.

РЖ: Ну, на пенсии займетесь.

М.Ш.: Если доживу.

РЖ: Когда вы стали министром и при этом продолжали вести на канале "Культура" "После новостей", никто не удивился, хотя не помню прецедента, чтобы министр у нас вел телепередачу. Тем не менее, ваше ежедневное появление в телеэфире было органично, что ли. Но вот вы появились на том же канале в качестве ведущего ток-шоу с этаким хунвэйбиновским названием "Культурная революция", в неофициальном "прикиде", наприглашали в студию ди-джеев с MTV и пр. Это-то вам зачем нужно? Популярности недостает? Денежек хочется?

М.Ш.: Когда канал "Культура" прекратил выпуск "После новостей", мне предложили подумать и придумать для себя какую-нибудь программу. Я сразу решил, что это будет ток-шоу. Название мы придумали вместе с продюсерским центром "Игра" - действительно хунвэйбиновское, немножко хулиганское название. Лишней популярности мне не надо. Денег... Не помешают, конечно, но не они тут главное. Просто свою работу на телевидении, свое новое ток-шоу я считаю продолжением работы министра, потому что в нем я могу привлекать внимание общества к проблемам культуры.

РЖ: Мой сын, увидев вашу программу, сразу спросил: "А что это за "расколбас" такой на заднем плане? Что за нелепые фигуры - у них ломка, что ли?" Не слишком ли претенциозное оформление?

М.Ш.: У этих странных фигур на заднем плане действительно что-то вроде ломки. Эти фигуры символизируют людей, которые мучаются, ищут себя, ломаются. Ну и словечко - "расколбас".

РЖ: Молодежное. Культурная революция на дворе, вам ли не знать. Так вот зачем культурной передаче такое красно-сине-вычурное оформление?

М.Ш.: Нет ничего окончательного, все будет меняться. Мы дали себе срок - три месяца. Подождем, посмотрим, что станет с программой, увидим, что надо менять. Пока надо посмотреть, как она развивается изнутри. Вы знаете, на канале "Культура" почти каждый день показывают хорошее кино, здесь много хороших передач, и моя среди них - не лучшая. Но у нее, как ни странно это покажется, - очень высокий рейтинг.

РЖ: Еще бы, министра в телеведущих не часто увидишь.

М.Ш.: Думаю, что дело не во мне.

РЖ: Думаю, что дело именно в вас.

М.Ш.: Нет, я, правда, считаю, что людям надоело слушать про бытовые и семейные проблемы, хочется наконец о культуре поговорить. Не надо нашу публику считать глупее, чем она есть.

РЖ: Наверное, смена министерского кабинета на телестудию, как и вообще любая смена обстановки, благотворно сказывается на нервной системе. То есть для вас телевидение - своего рода отдых от основной работы. А вообще вы любите отдыхать, расслабляться, ничего не делать?

М.Ш.: Знаете, такая старая байка есть. Человека спрашивают, как он любит расслабляться, и приводят массу вариантов - от водки до катания на яхте. На что тот отвечает: "А зачем? Я же не напрягаюсь". Вот так и я. Нет, серьезно, я просто меняю род деятельности. Ну, раз в год на три-четыре дня веду совершенно биологический образ жизни - ничего не делаю, сплю, читаю.

РЖ: Что вы читаете?

М.Ш.: Ой, да что получится. От Ницше до Кандинского, от Акунина до Шопенгауэра. Не знаю даже. Могу только сказать, что когда работаю, читаю всякую ерунду, а на отдыхе - умную литературу. Так в течение года, в основном, читаю толстые журналы.

РЖ: А детективы?

М.Ш.: Они мне интересны как феномен городской литературы, в ней многие тенденции нашей жизни отражаются. Как сказал один умный человек, "хороший любовный роман должен быть написан плохо".

РЖ: Отпуск, наверное, любите на море проводить?

М.Ш.: Во-первых, я не хожу в полноценный отпуск. Так, дня на три вырвусь куда-нибудь. Во-вторых, отдыхать люблю в деревне. Неважно, где эта деревня находится.

РЖ: Понимаю. Сама не прочь отдохнуть в тихой деревушке под Марселем или Ниццой.

М.Ш.: Ну уж нет. Тогда уж какая-нибудь рыбацкая деревушка в Бретани. Главное - чтобы никого поблизости не было. У нас есть друзья, семейная пара - Виктор Лошак, главный редактор "Московских новостей", и его жена, так вот, мы любим просто садиться в машину и куда-нибудь ехать.

РЖ: Положим, в Бретань таким вот образом не уедешь.

М.Ш.: Зато недавно съездили так в Суздаль.

РЖ: Вы хорошо водите машину или уже забыли, как это делается, - у вас же водитель?

М.Ш.: Машину я вожу хорошо и давно. И очень люблю, кстати. Когда не было денег, машина меня здорово выручала.

РЖ: Извозом занимались, хотите сказать?

М.Ш.: Можно и так сказать. Сейчас у меня "Фольксваген-Пассат", отличная машина.

РЖ: Новый год где собираетесь встречать? Обычно где встречаете?

М.Ш.: Дома. Не люблю широких компаний в этот праздник. К тому же у меня старенькие родители, надо и с ними побыть.

РЖ: Какого будущего вы хотели бы для ваших детей?

М.Ш.: Они у меня достаточно взрослые, чтобы самим идти к тому будущему, которое для себя задумали. Старший сын закончил экономический факультет ГИТИСа, ему 28 лет, он долго мыкался, искал себя, снимался в кино, сейчас занимается продюсированием спектаклей. Маленький заканчивает МГИМО, юридический факультет, но юриспруденцией заниматься не хочет и уже сейчас работает в рекламной конторе.

РЖ: А вообще, к молодежи у вас тоже масса претензий, как у многих гуманитариев, - мол, не читают, пишут с ошибками и т.п.?

М.Ш.: Ну что вы! Они гораздо лучше нас. Они умнее, они образованнее, они владеют таким количеством информации, что нам и не снилось. Они и считывают ее совсем по-другому. Другое дело, что они немножко эмоционально не готовы ее переварить. Отсюда у молодежи масса сложностей.

РЖ: Как вы думаете, в свободном, демократическом обществе культура может быть свободна от идеологии?

М.Ш.: Хм. Художник может стараться быть свободным. А культура - она всегда связана очень тонкими, но многочисленными и прочными нитями с обществом. Однако, если говорить о культуре в высшем смысле этого слова, то, конечно, она свободна. Культура - это есть свобода. Причем свобода, которая связывает тебя тысячами обязательств перед людьми, перед миром. По-настоящему культурный человек занимается вечным, жизнью и смертью. И настоящее искусство не может не делать человеку больно, говоря ему правду о нем самом. Настоящая культура - это свобода, но сильно обремененная, и истинно культурный человек свободен, он сам выбирает свой путь, но потом сам и платит. Хотя плата порой бывает очень жестокой.

РЖ: Напоследок: скажите, Михаил Ефимович, есть ли какое-то задуманное вами дело, довершив которое, вы могли бы сказать: "Я сделал все что мог, теперь ищите другого министра культуры. А я удаляюсь"?

М.Ш.: Вынужден вас огорчить. В культуре такая прорва дел, что мысли, подобной той, о которой вы спрашиваете, у меня нет. Самое главное для меня сейчас - попытаться заново осмыслить экономику культуры, кадровую политику, провести системное реформирование. Тяжелейшая проблема. Только-только начинаю к ней подступаться. Еще никому не говорил об этом замысле, даже начальству, вам - первой. Мы же в культуре до сих пор живем по законам социализма, ничего здесь не изменилось. Но надо изучить социум, в котором мы живем, и выстраивать отношения культуры с этим социумом. А если говорить о конкретных вещах, то надо закончить реконструкцию Большого театра, Мариинского, Новосибирского, начать реконструкцию Большого зала Консерватории, да так, чтобы концерты не прекращались. Короче, если бы министра выгоняли после того, как он что-то сделает, лет пять-десять я бы еще просидел. Но думаю, выгонят гораздо раньше.

Беседу вела Екатерина Барабаш


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Григорий Заславский, Кое-что о политкорректности /09.12/
Один гей из какого-то театрика зачем-то ставит и ставит слабого в драматургическом деле педераста, которого переводят и переводят голубые на просвет переводчики...
Игорь Шевелев, После Аушвица в Европе больше нет поэзии /06.12/
Уникальный международный проект заканчивает поэт Алексей Парщиков. В Интернете появится сайт, на котором в течение года лучшие поэты всех времен и народов будут по одному сменять друг друга
Оксана Дубовенко, Эмиграция, которая не меняет художника /27.11/
Эмиграция для русского художника - все равно что творческая командировка. В cмысле регулярности, почти обыденности, но не простоты ощущений, которые, конечно, всякий раз - индивидуальные.
Гражданский форум : круглый стол /21.11/
Национальная Российская культура как условие обеспечения динамики развития общества.
Оксана Дубовенко, "Национальный вопрос" русской культуры /14.11/
После бума, который мы пережили в начале перестройки, многие авторы теперь тяготятся публицистикой, чураются ее.


предыдущая в начало следующая
Михаил Швыдкой
Михаил
ШВЫДКОЙ

Поиск
 
 искать:

архив колонки: