Мариинский театр в последнее время становится объектом внимания не только музыкальной, но и архитектурной критики. Давно уже заявивший о себе, как о мощном социально-культурном институте, театр вознамерился преобразовать вокруг себя архитектурный контекст таким образом, что у консерваторов - ревнителей традиционно-охранительных тенденций в современной питерской застройке центра - волосы шевелятся на голове от ужаса. Приход Эрика Мосса на невские берега воспринимается чуть ли не как приход антихриста, собирающегося попрать святыни: живописные питерские руины, которые с годами все более ветшают и обрушиваются.

К таким руинам-достопримечательностям, бесспорно, относятся старинные склады для сушки корабельного леса, выстроенные на острове Новая Голландия французским архитектором Валлен-Деламотом. И - с некоторой натяжкой - здание Дворца культуры имени Первой Пятилетки, которое своей мрачноватой эстетикой и внушительным лесом колонн подавляет каждого, кто приблизится к нему. Дворец в стиле модерн высится по ту сторону Крюкова канала, как раз позади Мариинского театра; ныне в нем расположены казино, ночной клуб и прочие увеселительные заведения, владельцы которых готовы биться не на жизнь, а на смерть за свои права и привилегии. Отрицательное отношение к проекту городской администрации тоже понятно: деньги на строительство будут выделяться из федерального бюджета напрямую, минуя город. Лакомый кусок пронесут мимо рта - разве ж можно с таким смириться?

То, что Гергиев задумал укрупнение театра, создав вокруг него зону разнообразных культурных учреждений - понятно. Мариинский давно нуждается во второй сцене, да и в основном здании службы задыхаются от тесноты. За аналог, видимо, взят нью-йоркский Линкольн-центр, в котором на относительно небольшой площади размещены два театра и несколько концертных залов. Но если взглянуть на проблему шире - картина получается неоднозначная.

К заявлениям Гергиева о том, что Мариинский чуть ли не лучший оперный театр мира, все уже привыкли. Но дирижеру, достигшему высот карьеры - выше Метрополитен-Опера заведения нету (во всяком случае, по гонорарам) - хочется двигаться дальше. На наших глазах, почти как в советские времена, оперное искусство, деньги и власть вросли друг в друга, да так, что стали подобны сиамским близнецам. Интересы крупных корпораций ("Балтика", "Кока-Кола", "Даймлер-Крайслер"), одиночных инвесторов-миллионщиков (Альберто Вилар), банковского капитала (Всемирный банк реконструкции и развития, ряд отечественных банков) и президентских структур сходятся в Мариинском, как точке встречи, которую изменить нельзя. Оперный жанр престижно поддерживать, опера овеяна ореолом высокой духовности и облагораживает в глазах общества каждого, кто оказывается в сфере ее предпочтений. Культура вообще обладает замечательным свойством оправдывать и отчасти прикрывать всякого рода кулуарные встречи, семинары, негласные соглашения. (Многим еще памятна никак не афишировавшаяся в СМИ встреча в Мариинском представителей отечественного бизнеса, политиков-экономистов и представителей фирмы "Даймлер-Крайслер", на которой два года назад мелькали лица Чубайса, Кудрина, Березовского). Культура для тяжеловесов в политике и экономике - как расписная китайская ширма: красива, загораживает от нескромных взглядов и в обиходе предмет полезный.

Этим-то престижем культуры, как понятии, эксплуатирующимся в относительно нейтральной области примирения разнонаправленных интересов, широко пользуется руководитель Мариинского театра. Его амбиции явно и недвусмысленно переросли и возможности Мариинского театра и, в целом, область чисто художественных устремлений, так что никто не будет удивлен, если следующим его шагом станет прорыв в чистую политику.

Валерий Абисалович - менеджер, что называется, от Бога; он ничуть не менее гениален как менеджер, чем как дирижер. Сверхчеловек, точь-в-точь соответствующий определениям Ницше, он уже давно стоит по ту сторону добра и зла. И потому судить его по принятым этическим меркам бессмысленно: не та система координат. Архитектурные проекты Мосса в широком смысле как раз осуществляют гергиевское стремление к тотальной материализации сверхчувственной идеи в виде рукотворного памятника самому себе. Не опошленный грубым портретным сходством, но воплощающий в циклопических абстрактных конструкциях кубов и параллелепипедов саму идею непреходящего величия. В этом смысле проект Эрика Мосса вполне отвечает идее заказчика: чего-чего, а дерзкого величия в будущих клубящихся прозрачных формах, пренебрегающих, как несущественными, законами всемирного тяготения, хватает.

Захватывающие моссовские игры с пространством во вполне косном музеевидном питерском архитектурном контексте могут не только преобразить грязноватую улицу Декабристов, но и абсолютно переинтонировать его отягощенную трущобами ауру. Тихая пушкинская Коломна, где со времени великого наводнения, кажется, ничего экстремального не случалось, может превратиться в туристическую Мекку, а Питер - обрести окно; не в Европу, нет, но в будущее: некую дерзновенную и качественно новую архитектурную перспективу, которая не помешала бы городу, традиционно воспринимаемому как умирающий мегаполис, населенный пенсионерами. Городу, всеми помыслами обращенному в славное и величавое имперское прошлое, истово поклоняющемуся достопамятным руинам и творениям Растрелли и Кваренги, словно они-то и есть главная и непреходящая ценность бытия.

Гергиеву, неистовому пассионарию, чужд взгляд на бытие, как на историю. Он воспринимает жизнь не как данность, не как статику, но как становление, движение, устремление. Гергиев - человек процесса; что, впрочем, неудивительно: он музыкант, а вся музыка и есть процесс становления формы. Ему чужда любая адаптация к предлагаемым условиям, он активно, даже агрессивно преобразует среду сообразно своим целям. Он ненасытен как в своей жажде действия, так и в неиссякаемой жажде дирижирования. Одного театра, как точки приложения, ему уже мало: маэстро намерен переинтонировать весь архитектурный антураж Театральной площади.

С появлением второй сцены наконец-то можно будет начать реконструкцию главной. Не секрет, что театральная машинерия порядком поизносилась и вообще, находится на уровне ХIХ века: нет даже поворотного круга.

Почему автором проекта стал именно Мосс, тоже понятно. У Гергиева давно налажены разветвленные отношения с артистической элитой Америки и, в частности, с Лос-Анджелесом, где оперным театром руководит его друг и соратник Пласидо Доминго. Главные же архитектурные творения Мосса красуются именно в Лос-Анджелесе.

Конкурс проектов, проведенный в Бетховенском фойе Мариинского театра, был закрытым: из официальных лиц присутствовал г-н Анвар Шамузафаров, председатель Комитета по строительству, и представители городской администрации. Журналистов до стендов, где были развешены картинки, не допустили; почему-то был приглашен Сокуров, видимо, призванный Гергиевым для поддержки моссовского проекта. Что предпочтет Сокуров, человек с развитым художественным вкусом, было очевидно: из двух представленных проектов, местный, принадлежащий Олегу Романову, представителю ЗАО "Российская финансовая компания" был, по отзывам специалистов, убог по замыслу и почти не разработан технически. Реальной конкуренции моссовским фантазиям он составить не мог.

Конечно, макеты и компьютерные модели, представленные заокеанским автором, при первом же беглом взгляде повергают в шок. Слишком уж парадоксальны выверты архитектурной мысли, слишком непривычны объемы и формы, откровенно бросающие вызов консервативно ориентированному сознанию. Инаковость будущих построек, чуждость контексту, и даже отрицание его воспринимаются как эстетический взрыв, с которого, быть может, начнется новый этап развития городской среды.

Сам проект выглядит так: через Крюков канал, протекающий позади Мариинского, переброшен вогнутый стеклянный мостик. Он соединит старое здание с новым: огромным параллелепипедом, выше основного здания, к которому под углом в 90 градусов прилегает второй, так что основной корпус здания выглядит как гигантская литера "Г". Фасад здания возвысится на противоположной набережной Крюкова канала, на месте нынешнего Дворца культуры, средней школы и пары жилых домов, которые еще предстоит расселить. Внутри угла, составленном из параллелепипедов, брошены, словно диванные подушки, три аморфных объема из матового стекла, один над другим. Мосс сам придумал этим "подушкам" удачное название: bags with the garbage (мешки с мусором). В них-то и разместится вторая сцена.

В Новой Голландии предполагается выстроить огромный стеклянный наклонный куб на ножках, внутри которого расположится куб поменьше и непрозрачный. Оправой куба станут краснокирпичные стены и арки бывшего склада, часть которых предполагается сохранить.

Сейчас поговаривают о том, чтобы признать недействительными (или недостаточными) результаты закрытого конкурса. В воздухе витает уже почти созревшая идея о проведении нового, открытого конкурса, в котором бы приняли участие и такие крупные архитекторы, как Рэм Куулхас и Леон Крие, а также отечественные мастерские.

Однако уже очевидно, что гергиевская идея не пропадет втуне. В том, или ином виде она будет воплощена - иначе Гергиев не был бы Гергиевым. В конце концов, можно привести расхожие примеры из истории, которые в эти дни не вспоминал, разве что ленивый: Эйфелеву башню, символ Парижа, строительство которой вызвало смуту в обществе и множество демонстраций протеста; Центр Жоржа Помпиду, с его пресловутыми разноцветными канализационными трубами, пущенными прямо по фасаду - сколько тогда было возмущенных воплей и полемики; наконец, стеклянные пирамиды во дворе Лувра, по поводу которых роптать не перестали до сих пор...

Ныне все названные объекты лишь придали пикантности городскому ландшафту и послужили к вящему его украшению. Не так ли пойдет и процесс "вживления" моссовских запредельных фантазмов в исторический облик города.

• Страница Эрика Мосса
• Госстрой хочет переселить Мариинку в "мешок с мусором"
• Информационный сервер Госстроя России