Эдуард Лимонов ровно год отсидел в 24-й камере лефортовского замка. Встает с подъемом в 6 утра, ложится с отбоем в 22. Во время часовой прогулки во дворике при всякой погоде отжимается, приседает, бегает на месте. Обвиняется в вынашивании антиконституционных планов и, соответственно, закупке оружия со товарищи. Получает множество писем со всего света, в основном - сочувственные. Несколько часов в день пишет в соседней камере, если дозволяет лефортовское начальство. За этот год начал и закончил несколько книг. До лета их издаст питерская "Амфора". Нехорошо так говорить, но бросается в глаза, написаны они не в пример лучше последних его, конца 90-х, сочинений, и наверняка встанут в ряд безусловных побед, вроде "Дневника Неудачника" или "У нас была великая эпоха". От чтения "Другой России" и, особенно, "Книги Воды" впечатление, будто кто-то провел влажной губкой по сухой белесой доске, вернув авторскому языку, юмору и отчаянию все первоначальные достоинства. Когда ты сидишь дома и законно обладаешь псевдонимом "Лимонов", не всегда важно, что именно отдаешь издателям, растет внутренняя инерция, рынок ее поощряет, провоцирует, пока все из тебя не выжмет. Другое дело, когда отжимаешься в лефортовском дворике и по совокупному обвинению тебе грозит двадцать три года несвободы. Всякая инерция исчезает.

Большинства моих знакомых не могут внятно ответить, почему он туда попал? От робкого и подловатого: "Самореклама" до совсем уж беспомощного: "Всегда хулиганил". Когда пишешь статью, трудно отделаться от соблазна простых и "остроумных" объяснений. Вспоминается, что одним из любимых фильмов Эдуарда был "Лион-киллер", вот, мол, и заигрался с оружием, как любимый герой. Вертится в голове также умение Лимонова загораться страстью там, где у других не выходит. Как-то он сказал: "У нас не понимают, что такое политика, митинги, от них устают. Я после митинга чувствую прилив здоровой агрессии, эйфорию и эрекцию".

Но подобные "объяснения" я оставляю для более благополучных и легкомысленных времен.

Чей арестант?

Культовые заключенные, так или иначе попавшие в узилище за политику, есть в большинстве цивилизованных стран. Лимонова уместно сравнивать с гражданами США: краснокожим правозащитником Пэлтиером, афроамериканским журналистом Абу Джамалом или с итальянским профессором Тони Негри. Каждый из них стал не только лицом на модной майке, но и символом большого политического мифа. "Пэлтиер" читай "сопротивляющиеся резервации", "Абу Джамал" - непокорные чернокожие, Негри - упрямые внепарламентские левые. Все они активно продолжают писать и выступать, отрабатывая взятые на себя роли. Что будет подразумеваться под фамилией "Лимонов", если суд его не оправдает, а даст-таки несколько из тех самых совокупных двадцати трех?

Националисты так и не признали его своим, слишком "нетрадиционен", да после размолвки с Жириновским он не очень-то и старался, изображая "патриотов-державников" либо номенклатурными боярами-нарциссами, либо галлюцинирующими рунологами-свастиковертами. С левыми не лучше. Дружба с Анпиловым окончилась взаимными обвинениями в провокаторстве. Во вступлении в зюгановский блок партии Лимонова отказали, КПРФ дважды выставлялась против него на выборах, в Твери и Георгиевске, и дважды выиграла. Сейчас это повторяется в Дзержинске, где заключенный писатель зарегистрирован кандидатом. Если бы зюгановцы отказались сейчас от борьбы и пропустили Лимонова в Думу, это прибавило бы им гораздо больше весу-престижу, чем еще одно депутатское кресло, но вряд ли в их партии кто-то так думает.

То есть ни обобщенным мучеником "русского народа", ни "красным узником" Лимонов не станет. И слава богу. В новом веке ему не остается ничего, кроме как стать символом свободы слова, независимости суждений и поведения, безотносительно к национальности и актуальной политике. Независимость эта обоюдоострая, и от "демократской конъюнктуры", которой всем вроде бы прописано придерживаться, и от приторно авторитарной системы путинских времен, метко определенных Дмитрием Быковым как "жэковский реваншизм".

Уйдут ли в случае обвинительного приговора молодые сторонники Лимонова в пресловутое "прямое действие" по примеру своих кумиров - эсеров, красных бригад, черных пантер? Вероятность приличная: счетчик на первой полосе их газеты отмеривает дни заключения вождя вполне серьезно, а исполняющий обязанности, работник морга и поэт Тишин, говорит в передовице: "На выбранном пути нас устраивает любая судьба". Уйдут - не уйдут? В прямое или кривое? - пусть гадают спецслужбы. А вот Лимонов в случае посадки становится символом свободомыслия без вопросов. Привет Радищеву, Чернышевскому, Солженицыну, Витухновской, в зависимости от предпочтений читателя.

Другая и Эта

Если Россия нужна Лимонову Другая, стало быть не нужна Эта? Лимонов, он вообще - против чего? Думаю, точнее всего сказать: против "девятнадцатого века", который у нас снова настает. Недаром самые энергичные и злые наезды в новых его книгах именно на изучаемую в школе "чеховщину, толстовщину и достоевщину", точнее, на их обволакивающую и тормозящую функцию в нынешнем обществе. Конечно, Лимонов выступает не против того позапрошлого века, который был да сплыл и никак возвратиться уже не может, но против его второго издания, необходимого жэковскому реваншизму вместо прежней неуместной "идеологии КПСС". Лимонов против России, читающей и смотрящей про сыщика Фандорина, пускающей слезу под Баскова, лакомящейся конфетами "Коркунов", а по будням разливающей под каторжную лирику "Русского шансона". Против России, понятой сквозь "Сибирского цирюльника", не даром лимоновцы столько раз бомбили Михалкова порченными яйцами, хотя формально повод был другой. Против России, новая идентичность которой выматывается из старого антикавказского лубка, воплощенного теперь в "солдатских" телесериалах и новом балабановском кино. Отсюда, кстати, и демонстративная дружба Лимонова с "ваххабитом" Гейдаром Джемалем, после ареста вождя ставшим для партии кем-то вроде крестного отца и большого брата. В тюремных своих тетрадях Лимонов не раз жалеет, что князь Владимир выбрал не ислам, и намекает, что не все еще потеряно. Эта Россия прикрывает новым "девятнадцатым веком" окончательное присоединение к третьему миру, странам мировой капиталистической периферии, "большой деревни" глобализма. Весь этот "Коркунов" необходим населению, дабы как-то подсластить сию неприятность и оправдать действия сложившейся в 90-х элиты. В учебниках истории не новая сия песня называется "Реставрация". Не удивительно, что система, украшающая себя подобным образом, нуждается не только в шоколадном Коркунове, оперном Баскове, литературном Фандорине, кинематографическом кадете Толстом, но и в зловещих карбонариях-заговорщиках, винить коих в "нестроениях" было доброй чиновничьей традицией в России позапрошлого века. Карбонариев срочно разыскивают и первых уже повыловили, Лимонов - только самый заметный из них. Дальше "заговорщиков" будет больше, сомневаться не приходится.

"У нас была великая эпоха" - Лимонов не про девятнадцатый век писал. Да и перед тем, про что писал, всегда испытывал скорее эстетическую завороженность и вряд ли согласился бы переехать в те времена. Именно в этом их разница с неудавшимся геноссе Анпиловым. "И спишь, бля!" - помню, сказал Лимонов и радостно зажмурился, - про волшебный запах начищенных офицерских сапогов отца, запавший в душу из детства. Эта реплика стала моим ключом к его пониманию "несравненной сталинской эры".

Не учитывая этого мотива, классификаторы вечно будут проходить мимо, ломая перья по поводу: левый он или правый, играет или серьезно? Императив Лимонова - идти против воли истеблишмента, и, между прочим, он делал так всегда. Начав в 70-х как поэт, выступил против советской стерилизации языка и вообще образа жизни. Оказавшись в результате на Западе, мгновенно послал тамошние эмигрантские понятия, завязав публичную дружбу с разными "красными" и "рабочими партиями". В 87-м, когда только ленивый не разоблачал сталинских репрессий, издал "Эпоху". Когда начало считаться, что либерализм - синоним ума, делал в "Убийстве Часового" рекламу Чаушеску и боснийским сербам и печатался в парижской "Идио", временно подружившей всех ультраправых и ультралевых "мракобесов". Переехав в Москву, публиковался у Чикина-Проханова и вступил к Жириновскому, в 93-м был на антиельцинских баррикадах. С Дугиным расстался из-за придворной, при всей ее готике, сути дугинской идеологии. Сегодня, на пике православной моды, подписывается за ислам и с пониманием пишет о люциферите Чарльзе Мэнсоне. На фоне культа семейных ценностей призывает отказаться от моногамии и жить "общинами сексуального комфорта". Наступающему "девятнадцатому веку" он противопоставляет все, что можно противопоставить, - от штурмовиков Рэма и хунвейбинов Мао до ситуационистких арт-провокаций и панк-революции.

Принципиальная противоположность любому дискурсу окружающей власти в стиле десятилетней давности панк-хита "Я всегда буду против" часто понимается на уровне: "А обязательно всегда против ветра?". Хотя, если подумать, приходят в голову экзистенциалистские рассуждения о не меняющейся сущности системы, жонглирующей пустопорожними брендами и, соответственно, о постоянном характере антисистемы, тоже вынужденной регулярно перекрашивать вывески, чтобы остаться самой собой.

Лимонов с такой "нигилисткой" версией своей деятельности вряд ли согласится. Он совершенно искренне говорит у себя в редакции о "повторе парламентского прорыва Жириновского" или о "повторении пути товарища Че". Дело не в рефлексии Лимонова, но в очевидной извне многолетней логике его поступков и текстов. В конце концов, декларируемые нами цели не более чем инструмент самосохранения в будущем. Чтобы воображать себя честным, нельзя, пожалуй, осознавать настоящую механику своего поведения.

В конце 90-х Лимонов собрал под своим запоминающимся флагом не безответственную богему, не озлобленных бритоголовых и не истеричных леваков, а тех, кто менее или более осознанно противопоставлял себя дискурсу системы, транслируемой на общество атмосфере, и для кого это противопоставление было важнее всех прочих дел. "Другая Россия" - не проект будущих преобразований, но автопортрет таких людей. "Революция - сейчас!" - называется книга Ильи Стогоffа, на треть посвященная лимоновцам. Название подсмотрел друг Стогоffа, философ Секацкий, в сортире Сорбонны: модный там антиглобалистский лозунг.

Как бы лично ни осознавал свою общественную деятельность сам Лимонов, большинством он всегда будет восприниматься как писатель. На недавнем, 59-м, дне рождения, красиво отпразднованном в отсутствии тостуемого в Музее Маяковского, близкий его приятель Игорь Дудинский назвал НБП лучшим произведением писателя. Лучшее для писателя - это ведь наиболее характерное, точнее всего выражающее личную миссию, не так ли?

Партия практического экзистенциализма

Мы имеем дело не с политической, а с экзистенциальной оппозицией, своеобразной версией социального гностицизма, что отнюдь не означает ее несерьезности и безопасности для системы, в отдельных ситуациях - скорее наоборот. Именно так, игнорируя формальные отличия, смешивая пафос Сиэтла 99-го, парижского 68-го, немецкого 33-го и российского 17-го годов, можно навербовать несколько тысяч довольно решительных молодых людей. Аналитики, реально представляющие себе социальную ситуацию, то есть осведомленные о "виртуальности" и "административности" большинства наших блоков-партий, знают, что построить такое движение "снизу" при повсеместном противодействий властей всех уровней - дело безнадежное, однако же Лимонову со товарищи оно удалось. Своими силами распространяемая два раза в месяц десятитысячная газета, полсотни отделений по России, захваты соборов, офицерских клубов и крейсера "Аврора", закидывание коктейлем Молотова множества посольств и культурных центров, "избиение" цветами Горбачева, принца Чарльза и певицы Валерии, повсеместные попытки срывать чужие политические съезды и редакционные вечера, упрямое участие в выборах всех уровней - всего этого и многого другого не инсценируешь с полусотней сподвижников. Только тех, кто из НБП сидит в данный момент или сидел в недалеком прошлом, насчитывается около сотни. О разных административных взысканиях и эфэсбэшных проработках я скромно умолчу. Меньше всего партия похожа на фэн-клуб и больше всего - на армию без оружия. За "оружие", было оно в реальности или только "могло быть", Лимонова и собираются привлечь. Пару лет назад один следователь ФСБ как только меня ни склонял поучаствовать в этом цареугодном деле.

В неофициальном гимне "Действительные члены НБП", сочиненном известным радиоголосом и певцом Георгием Осиповым, называются Бакунин, Мэнсон, Карлос, который Ильич Рамирес, террорист-одиночка, - то есть снова чисто экзистенциальные фигуры, политический смысл которых если и был, то давно изъят из оборота.

Есть, между прочим, европейское по происхождению мнение, что интеллектуал, и в частности - писатель, как раз таки и нужен для критики, диагностики, тестирования системы, выяснения ее возможностей, тупиков и границ, а не как развлекающий себя и других скоморох или придворный метафизик. В этом смысле Лимонов - западник, тут крайне правые со своим "нюхом" правы как никогда. Просто он не западник НАТО, МВФ, экономики Фридмана-Хайека и повсеместных Диснейлендов, а западник традиций гражданской самостоятельности - вспомним Паунда, Бретона, Пазолини, поголовную "левизну" сюрреалистов, поголовный "фашизм" футуристов, да и нынешних: Чака Паланика, Стюарта Хоума, Бена Элтона, Наоми Кляйн и прочих литераторов, скопом записываемых в "антиглобалисты".

Правда, такая позиция допускается системой лишь до тех пор, пока слова и тексты остаются словами и текстами и не ведут к "прямому действию". То есть попадать за решетку - судьба внимательного читателя, близко воспринявшего твой текст, а тебе, писателю, уготовано почетное место "чистого интеллектуала", которому "многое прощается". Лимонов решил для себя этот вопрос очень давно, задолго до того, как взял в руки автомат, мегафон или древко флага. Позиция "радикального мыслителя", подстрекающего других из кабинета, ничем не отличается для него от роли трусливого провокатора.

Как сказал о нем на недавней пресс-конференции "Амфоры" Павел Крусанов: "Не много есть людей, способных взять на себя посланную им ношу, удержать ее и нести".

Письма на волю и обратно

Лимоновское письмо Путину из Лефортово, изданное отдельной брошюрой и гуляющее по стране, напомнило мне обращение Бакунина к императору из Алексеевского Равелина, но не схожестью, а поразительным контрастом. Михаил Александрович опереточно каялся и выражал полную благонамеренность, Лимонов, напротив, критикует и дает советы. "Вы затянули не те гайки и не туда повернули руль" - озаглавлено обращение. То есть у Бакунина была надежда. Имело смысл использовать "иезуитчину", на которую они с Нечаевым позже так часто будут рассчитывать. Лимонов, предлагая все перерулить иначе, явно ни на что не рассчитывает, кроме пропаганды своих идей, не иезуитствует, не кается. Отсутствие иллюзий в отношении системы позволяет быть спокойным и честным. Тот девятнадцатый век давно закончился, наступает новый, и между ними есть разница. Николай Первый исчеркал бакунинскую исповедь сотнями ядовитых замечаний. Если есть желание разобраться, пишите Лимонову на бумаге в СИЗО Лефортово. Е-мейлы там пока не предусмотрены.

• Сочинения Эдуарда Лимонова