"История - это попытка человечества осознать свою культуру"

(Йохан Хейзинга)

"Мне задают вопрос: зачем вы в своих текстах так издеваетесь
над людьми? - а я отвечаю: это не люди, это буквы"

(Владимир Сорокин)

"Святость", от которой тошнит...

Старые, еще советских времен диссиденты постепенно вымирают. Давно нет Сахарова, погибли в лагере Галансков и Марченко, сразу после освобождения умер в Париже Виктор Некипелов, утонул Кронид Любарский, несколько дней назад не стало Александра Гинзбурга. Да что там, всех не перечислишь.

Стареют, болеют и уходят, а вслед им летят ругательства и проклятия.

Интересно, что про каждого конкретного человека, попадающего в поле внимания СМИ, ничего плохого не говорится, даже скорее наоборот... Лепят из живых людей, что-то такое тошнотворно-идеальное в лучших традициях большевистской пропаганды - причем, делают это из рук вон плохо, бездарно, а потом сами же восстают против вымышленного образа, атакуя его еще более замшелыми стереотипами.

Разберем эту схему на недавнем примере.

Вот слащавый до приторности голосок Елены Курляндцевой (ТВС "Итоги", 21.07) рассказывает об Алике Гинзбурге, умершем несколько дней назад в Париже:

"...светлая личность,... Он в свое диссидентское время, не то чтобы олицетворял, или символизировал, он его во многом слепил сам по меркам своей совести... Гинзбург знал ответ на сакраментальный вопрос русской истории: что делать вообще и что сейчас мне делать... Самиздат, Хельсинская группа, Солженицынский фонд помощи политзаключенным. Все это начиналось с него, это три его срока: два, пять и восемь лет...

... Вот уж биография, так биография.... С Гинзбурга диссидентство начиналось как движение..."

Напомним, что до этого диссидентство (в исполнении говорящих с придыханием журналистов) уже начиналось с "процесса над Даниэлем и Синявским", с "демонстрации на Красной площади в августе 1968, когда группа смельчаков бросила вызов...", с "первого номера "Хроники текущих событий", которая стала чуть ли не ленинской "Искрой" диссидентского движения...

Дальше пошло еще круче.

Писатель Феликс Светов сообщает, что "в истории России, во всей тысячелетней истории, в общем, диссидентство - это одно из самых поразительных явлений".

Затем уже начинаются странности. Вещает все тот же Светов:

"Когда судья спросил у Гинзбурга место его рождения, он сказал: "Архипелаг Гулаг". Ваша национальность? - "Зек".

Это уже похоже на дешевый эпатаж. Можно себе представить, что человек в сердцах говорит нечто подобное, но зачем же предъявлять нам это в качестве эталона поведения.

Дальше вступает Людмила Алексеева - руководитель Московской хельсинкской группы, которая после того, как жена Андрея Сахарова Елена Боннэр взяла "деньги Березовского", заняла в глазах государственных СМИ место "патриарха диссидентского движения", буквально - "стояла у истоков" (ОРТ, РТР, 20.07).

Л.Алексеева с милой непосредственностью перевирает зэковскую формулу: "Не верь, не бойся, не проси" и переходит к вопросу о "последнем суде", перед которым уже предстал Александр Гинзбург.

Высокопарно и претенциозно из вполне живого человека лепят икону, чтобы потом когда-нибудь низвергнуть ее в иконоборческом восторге (см. "Быков-quickly-38").

Вся эта профанация, поддерживаемая сюсюканьем Е.Курляндцевой, начисто забивает более человеческие комментарии Владимира Буковского (так же, между прочим, "стоявшего у истоков...") и Веры Лашковой, которая и вообще была подельницей Гизбурга при его первом аресте.

Нечто подобное проделали с диссидентами и в начале перестройки, когда вернувшиеся из лагерей и ссылок люди, стали на очень короткое время объектом восхищения - "совесть страны". Почти по Чернышевскому, писавшему в хрестоматийном "Что делать?" о "соли соли земли". (Это не опечатка. Чернышевский, если кто забыл, имел в виду, что Лопатин и Кирсанов - "соль земли", а пошедший дальше них Рахметов - "соль соли").

Самое пикантное, что самим диссидентам все это было совершенно не нужно, они просто не понимали, как это остановить, и не обращали внимания.

Ответ по закону жанра, еще более замшелый...

Такие бездарные мифы не могут жить долго и, естественно, получают ответную реакцию, так сказать, "по законам жанра" - в виде полного развенчания. Вспомните анекдоты про Ленина еще советских времен типа - "а мог бы и бритвой по глазам".

Похоже, именно это стремление к "срыванию всех и всяческих масок" (тоже, кстати ленинская формула из "Лев Толстой как зеркало русской революции"), подвигло неизбывно юного Дмитрия Быкова ("quickly-38") поставить диссидентов-правозащитников в один ряд с большевиками-ленинцами:

"Русская трагедия в том, что самые отвратительные персонажи тут всегда были вне зоны критики, - потому что сидели. Находись они в поле легальной дискуссии - про них бы к десятым годам ХХ века никто бы не вспоминал" - это, надо понимать, про большевиков. А вот дальше...

"А скольких диссидентов произвели в святые, не вслушавшись в то, что они несут и к чему призывают! Но спорить эти господа не умели, ибо у них был один аргумент: "Вы смеете критиковать нас, когда мы без пяти минут в Потьме!". Государство сделало многим из них ценнейший подарок - канонизировало: последствия расхлебываем до сих пор..."

В том же духе "наезжает" на диссидентов и Илья Мильштейн ("Грани.ру", 22.07), которому удивительным образом удается совместить слащавость Елены Курляндцевой - по отношению к Александру Гинзбургу (что понятно - об умерших или хорошо, или ничего), со злобными нападками на остальных (наверное в порядке психологической компенсации), потому, надо полагать, что они еще живы, или если не живы, то уже давно - и, следовательно, это уже неважно (последнее относится к Петру Якиру и Звиаду Гамсахурдиа, действительно выступавшими с покаянием по телевизору).

Мильштейн идет в своем постмодернистском задоре дальше Быкова (в историческом смысле) - он вытаскивает на обозрение публики уже не большевиков, а "нечаевщину" - Достоевского, "бесовщину", "подпольных крыс" и пр.

"Любое из самых благородных побуждений создаваемое движение сопротивления почти обречено на "мерзость подполья", и наши диссиденты не избежали этой участи... Иные заговорщики сами загоняли себя во мрак, строго по Достоевскому. Мрачноватая атмосфера заговора оборачивалась позже светом юпитеров на гэбэшных пресс-конференциях, где вчерашние герои каялись и сдавали всех подряд. Бесовщина была нормой социалистического общежития: и наверху, и там, где можно встретить только крыс".

Шестидесятники создали миф о диссидентах и выжали из него все, что смогли

Отметим, что диссидентский миф изначально культивировали именно шестидесятники.

Впрочем, до перестройки, шестидесятников никаких не было. Это слово запустили в обиход в конце 80-х так называемые пассивные инакомыслящие - дети "ХХ съезда", не ставшие диссидентами, и их более молодые последователи, перезимовавшие застой "с фигой в кармане".

Когда началась перестройка, они разом вспомнили, что тоже "всегда были против", и быстро придумали себе название, чтобы не отставать от "диссидентов". Очень быстро эти два понятия стали слипаться в непонятную формулу "диссиденты и шестидесятники", потом "диссиденты-шестидесятники". В общем, как бы это одно и тоже.

Но вернемся в 70-е.

Тогда разница между диссидентами и шестидесятниками состояла в том, что первые жили так, как хотели. Их позицию можно описать формулой Льва Толстого - "Не могу молчать!". Не могу - и не буду. Молчание равноценно соучастию, одобрению. Простая и понятная позиция. Можно сказать, нравственный императив.

При этом никакой общей политической платформы и программы реформ у диссидентов не было. Никто просто не верил, что это может понадобиться. Речь шла всего лишь о наборе элементарных требований - демократия, свободы слова, соблюдение законов.

Вторые, то есть шестидесятники, обосновывали свою позицию логически - "Сопротивление бессмысленно". Весьма известный и уважаемый ныне журналист, тогда еще - студент, говорил в начале 70-х: "Всего этого дерьма еще нашим внукам хватит".

То есть речь шла все-таки о "дерьме", а не о "долгой счастливой жизни". И у некоторых такое положение дел вызывало дискомфорт.

"Все они были еще совсем молоды и полны сил. Ощущение бесчестья мучило их и угнетало, словно дурная болезнь. Шатающийся басок Галича обжигал их совесть... Надо было идти на площадь. И бессмысленно было идти на площадь. Не только и не просто страшно - бессмысленно!" (Борис Стругацкий "Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики").

Отметим, кстати, что никто так не поносил советскую власть (в узком кругу, разумеется) как шестидесятники, как бы мстя ей за все - невозможность самореализации, убогий быт и непреодолимый страх.

Тогда и начались все эти романтические слюни про "возьмемся за руки, друзья" и "обманутых детей ХХ съезда" - пассивность компенсировалась прекраснодушием. Они с умилением пели Окуджаву:

Нам время подарило
Пустые обещанья.
От них у нас, Агнешка,
Кружится голова

Рефлексия диссидентов была более здоровой. Они сами иронизировали над собой. Шутливый тост - "За успех нашего безнадежного дела!".

Немного пафоса, например, в песнях Галича:

И как прежде, не проще,
Время пробует нас...
Можешь выйти на площадь
Смеешь выйти на площадь,
В тот назначенный час,
Где всегда по квадрату
В ожиданье полки.
От Синода к Сенату,
Как четыре строки.

И тут же откровенное ерничанье Юлия Кима:

Ах, как узок круг этих революц'онеров.
То-то так легко их окружили во дворе.
И тоже - вне народа, и тоже - для примера,
И дело происходит в добром старом декабре.

Когда началась перестройка, вернувшиеся из лагерей, морально и физически изможденные диссиденты не могли, да и не хотели конкурировать с благополучными, занимавшими хорошие позиции и имевшими связи шестидесятниками.

Некоторые диссиденты прямо говорили, что они "свое дело сделали", что они не политики, и в новых условиях собираются просто жить нормальной жизнью. Незначительная их часть пошла в депутаты, кто-то снова занялся любимой правозащитой. Словом, ушли в тень.

На виду был А.Сахаров, а после его смерти - С.Ковалев, и это создавало иллюзию присутствия диссидентов во власти (законодательной) и существенного влияния их на происходящие события.

Фактически же перестройка стала "временем шестидесятников", которые полезли из всех щелей под песни Окуджавы. Оказалось, что диссидентам нечего противопоставить им даже в песенном жанре. Галича давно не было в живых, а Юлий Ким скатился в "шестидесятничество" - вспомните его "Московские кухни".

Шестидесятники начали играть роль "властителей дум" - вполне положительных, умных и респектабельных, особенно на фоне "видной диссидентки" Валерии Новодворской. Это была, поистине, находка - постоянно всюду мелькавшая Новодворская дискредитировала диссидентов, превращала их в маргиналов.

Садистский оскал постмодернизма

Новый вызов - разрушения новых же кумиров - оформился в постмодернистском дискурсе сразу же после августовского путча. Вехой стала появившаяся в начале сентября в "Независимой газете" статья Дмитрия Галковского, в которой он назвал защиту Белого дома "торжеством постмодернизма".

Сейчас разговоры о пиаре и "театральности" власти стали общим местом, но тогда - сразу после "великой победы" (еще даже Ельцин не уехал на отдых), формулировки Галковского производили впечатление "холодного душа", а порой звучали просто кощунственно, как если бы нынешние анекдоты про Ленина начали рассказать сразу после штурма Зимнего.

Вообще-то, в подобном подходе есть что-то садистское - разрушаются не только символы и старые клише, естественные реакции живых людей вырываются из контекста и препарируются в безвоздушном пространстве. "Не люди, в буквы".

Метод взят на вооружение и используется до сих пор.

Вот, С.Ковалев по мере сил пытается остановить войну в Чечне - и получает по полной с двух сторон. Киселев на НТВ делает из него "друга Дудаева", Павел Грачев - "врага народа". Круг легко замыкается и на патриотической волне последних лет начинает доминировать формула Грачева.

И так во всем. Личные взгляды и особенности характера случайно оказавшегося рядом с властью человека препарируются, обобщаются и экстраполируются в прошлое - "Все они такие, и всегда такими были".

Читай - "врагами народа", "пособниками Запада", "крысами их подполья", "прекраснодушными придурками".

Взявшие от перестройки все, что смогли или успели, шестидесятники ушли в тень. На виду в качестве "мальчика для битья" по сей день остается Сергей Ковалев, "странности" которого оттеняет олицетворение "демшизы" - Валерия Новодворская.

Казалось бы все - можно остановиться.

Ан, нет - за дело берутся либералы. Устроенный ими "перформанс", когда Чубайс, Гайдар, Немцов и пр., в буквальном смысле "взявшись за руки", распевали Окуджаву (речь идет о попытке "правого реванша" осенью 1998 года, сразу после убийства Галины Старовойтовой), выглядел уже как полное извращение.

Сегодня на наших глазах разыгрывается еще одно действо, схематично повторяющее некоторые, связанные с зашитой прав человека сюжеты застойных времен. Я имею в виду "Дело Сорокина". Фабула проста - возбуждается дело, правозащитники протестуют, ПЕН-клуб готов оказать поддержку, правда пока не сделали заявления Хельсинкская группа и "Эмнисти-интернешн", но Госдеп США за "обиженного" уже вступился. Осталось осудить и обменять на российского шпиона.

Уже, как и в застой, сформирована оценка в адрес вступившихся за Сорокина правозащитников - "черт знает кого защищают, нет чтобы за народ заступиться, которому зарплату не платят". Читай "страшно далеки они от народа". И Запад вовремя поспел.

Все сходится, только нет главного - собственно защищаемой ценности, как нет Христа на демонстрируемой в галерее Гельмана репродукции ивановского "Явления Христа народу".

Не удивлюсь, если все это затеяно в целях полного профанирования идеи правозащиты, срывания не только "масок", но и "кожи". Такой специальный "перформанс", необходимый для "сдвига точки сборки" у отсталой публики.

Вроде доведения до логического конца лермонтовского "кто-то камень положил в его протянутую руку" путем давания по морде (вместо подаяния в руку) нищему, да еще и в день Светлого Христова Воскресения (чтобы символизм акции был очевиден всем). Именно это, если верить апокрифам, проделал в Пасху с нищенкой маркиз де Сад.

Старые диссиденты весь этот постмодернизм "в гробу видали"

Все эти "перформансы" и виртуальные выверты практически никак не влияют на жизнь нормальных (или рядовых, или простых, в общем непродвинутых) людей, включая и тех, кто подпадает под определение "бывшие советские диссиденты".

Начнем с того, что многие из них не любят это иностранное слово - бессмысленную кальку с английского "dissidents", что в буквальном переводе означает "несогласный", "инакомыслящий".

Будучи нормальными живыми людьми "старые диссиденты" ныне живут частной жизнью - работают, растят внуков и т.д., и не принимают на свой счет выпады СМИ.

Никогда не претендовавшие, в отличие от шестидесятников, на роль "властителей дум" (они решали совершенно другие задача, связанные с личным выбором), диссиденты совершенно не беспокоятся из-за того, что не поспевают за маневрами власти и общественного мнения и не дают ответы на новые вызовы. Словом, продолжают жить свою собственную жизнь, точно так же, как делали это всегда, что на свободе, что в лагере, что в ссылке.

Линия поведения тех, кто продолжает заниматься правозащитной деятельностью, остается, как правило, взвешенной и спокойной - они совершенно не стремятся вписаться в "постмодернистский дискурс", чего не скажешь о правозащитниках новой формации и шестидесятниках, которые всегда должны быть "впереди на лихом коне, и первыми куда-то там ворваться...".

Вот три примера последних дней.

"Мемориал" (там много относительно молодых сотрудников, но тон задают "старики") в подчеркнуто корректной форме заявил о своем разочаровании в сотрудничестве с властью. В спокойной форме указаны причины - невыполнение обязательств по Чечне, драконовский закон об альтернативной службе и т.д.

И вот правозащитник новой формации, хотя и не очень молодой, руководитель "Фонда защиты гласности" Алексей Симонов комментирует ситуацию вокруг "Дела Сорокина". Действия "Идущих вместе" названы "бунтом онанистов" ("Новые известия", 12.07).

А вот шестидесятник, автор "Пушкинского дома", Андрей Битов - "Да, сами они задроченные совершенно онанисты, поэтому у них на каждое слово встает" ("Газета", 12.07).

Такой вот дискурс и такая "свобода слова".

О "мерзости подполья". Илье Мильшейну, лично... в порядке ликбеза

Отличительной чертой диссидентов советского времени была открытость. Они и выделялись из всей массы инакомыслящих тем, что не боялись прямо говорить о своих взглядах и требовать соблюдения законов, хотя бы тех, что есть. Главным лозунгом первых демонстраций, ежегодно проходивших на Пушкинской площади 5 декабря, в день принятия действующей тогда Конституции, было требование - "Соблюдайте ваши законы!".

Так же открыто они поддерживали родственников репрессированных. Сейчас такое внимание к этому вопросу может показаться странным, но тогда на фоне бесконечных историй о том, как в 30-е и 40-е бывшие друзья отворачивались от жен и детей "врагов народа", это было очень важно, потому что означало отказ от постыдной практики времен "большого террора", не говоря о том, что семьи репрессированных действительно нуждались в помощи.

Институализация помощи арестованным и их семьям произошла в апреле 1974 года, когда было объявлено об учреждении А.Солженицыным "Общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям" и названо имя официального распорядителя фонда, которым стал Александр Гинзбург. Практика официального объявления имени распорядителя Фонда продолжалась и в дальнейшем.

Редакции большинства самиздатских изданий были заявлены на титульном листе. В 1974 году заявила о себе и редакция "Хроники". Это было сделано для того, чтобы пресечь откровенный шантаж КГБ - произвольные аресты по обвинению в издании "Хроники", угрозы посадить некоего конкретного человека, если выйдет следующий номер.

Чуть позже были организованы Комитеты помощи жертвам психиатрических преследований, защиты прав верующих, Хельсинкская группа. Это была вполне конкретная работа, итогом которой были юридически обоснованные жалобы и протесты на действия власти, всегда подписанные их авторами.

Все делалось открыто.

Что касается покаяний "под светом юпитеров на гэбэшных пресс-конференциях", то их за почти 20 лет было немного.

В 1972 году сломались Виктор Красин и Петр Якир.

В 1978 покаялись Звиад Гамсахурдиа и священник Дудко.

Одновременно, в Киеве начал сотрудничать со следствием смертельно больной и умерший через несколько месяцев Гель Снегирев. Но об этом эпизоде Мильштейн вряд ли осведомлен - никаких публичных акций не проводилось. Человек в мучениях умирал от рака, а власть играла на этом.

В 1980 пошел на диалог с властью и пересмотрел свои экономические взгляды один из редакторов "Поисков" Виктор Сокирко - но тут тоже обошлось без пресс-конференции.

В 1983 додавили, шантажируя женой и только что родившимся ребенком, сотрудника Фонда Солженицына Валерия Репина.

И все. Больше ничего не было. А этих шести эпизодов мало, чтобы делать такие сильные обобщения. Сидело-то одновременно (полюбопытствуйте в архивах "Мемориала", где есть списки Фонда Солженицына) несколько сотен человек.

Цена свободы и самоуважения была дорогой, некоторые не выдерживали, и не нам их судить.

В одном Мильштейн прав: любая деятельность под давлением репрессивного аппарата, мягко говоря, утомляет. И ставит перед необходимостью скрывать технические подробности - иначе ничего не сделаешь. Сразу придут с обыском и все отнимут, но это ничего общего не имеет с "подпольем" и "заговором".

Открытость была главным принципом правозащитного движения, и это касалось не только писем и заявлений, но и общего стиля поведения. И это все вместе влияло на окружавших диссидентов людей.

Одна участвовавшая в издании "Хроники" и работе Фонда Солженицына дама, служившая в обычной советской конторе, рассказала, как струхнули ее сослуживцы после того, как гэбэшники первый раз попытались поговорить с ними об ее "антиобщественной деятельности" - не то чтобы не здоровались (не 30-е годы, чай), но разговаривать перестали и даже домой на день рождения к сослуживице не позвали. А через год, видя, что эта дама по-прежнему ведет "нехорошие" разговоры по телефону, пишет письма в прокуратуру и не стесняется сообщить, что "опоздала, потому что было на допросе", осмелели. И вот уже ее начальница отказалась в очередной раз идти на встречу с гэбэшником, заявив, что если надо, пускай сам приходит.

О "канонизации" и ее последствия. Дмитрию Быкову, лично...

Возвращаясь к приведенной выше цитате из Быкова, хочется спросить, так кого из старых диссидентов канонизировало государство? Какие такие страшные последствия этой канонизации мы все сейчас расхлебываем?

Наверное, Сахарова, который умер в декабре 1989? Так ему слова в Верховном совете не давали сказать. Он ведь никакого реально влияния на принятие решений не оказал. Да, писал о "стране и мире" и "общечеловеческих ценностях", а теперь вот принято стало считать, что никаких общечеловеческих ценностей нет, что у всех свои интересы. Ну, будем считать, что заблуждался человек, честно заблуждался.

Но кто заставил Горбачева принять эту точку зрения про "общечеловеческие ценности" и под ее прикрытием сдать без всякой компенсации все, что можно сдать? Сахаров-то был правозащитником-идеалистом, а Горбачев - опытным уже политиком. Генсеками так просто не становятся

Еще Сахаров (единственный, кстати) открыто возражал против ввода войск в Афганистан и заплатил за это ссылкой. Но кто в стране поддерживал эту войну? А разве Сахаров вывел войска без всяких условий, не потребовав даже выдачи пленных?

Еще один "кумир", надо думать, Солженицын? Ну вернулся, ну проехался через всю страну. Имеет право - давно не был, да и уехал не по своей воле. Ну, повыступал немного по телевизору и стал снова затворником. Никто на его планы "обустройства России", так же как на более раннее "Письмо вождям Советского Союза", никакого внимания не обратил. Какие от него последствия?

Кому еще особую честь оказывали? Демонстрантам 1968 года. И где они все? Могу рассказать. Большинство - после отсидки или психушки - еще в начале 70-х уехали из страны. Сегодня в эмиграции живут Файнберг, Горбаневская, Литвинов, Дремлюга. Двое - Делоне и Бабицкий умерли, Лариса Богораз, совсем уже старая, тихо живет в Москве.

Что касается "святости", то это не к государству, а к шестидесятникам и к журналистам типа Елены Курляндцевой. Впрочем, об этом все сказано выше.

Или вот еще, вы пишете - "... спорить эти господа (диссиденты) не умели, ибо у них был один аргумент: "Вы смеете критиковать нас, когда мы без пяти минут в Потьме!".

Это просто неправда.

Во-первых, споры велись непрерывно - слава Богу, было что обсудить. Возможно, вы не помните, что люди в те годы задыхались в идеологическом вакууме. Ни на один вопрос не было ответов, да и сами вопросы еще только формулировались.

Две самые заметные фигуры (Сахаров и Солженицын) находились в состоянии спора по принципиальному вопросу - о пути развития страны. Их имена принято склонять вместе, а между тем общего между ними мало - только плохое отношение к советской власти. И это всем, кто дал себе труд почитать то, что они писали, очевидно. Если не вдаваться в детали, их тексты напоминают полемику западников и славянофилов.

Глобальные проблемы типа "судеб страны" и "смысла жизни" обсуждались, и весьма жестко, невзирая на лица. Павел Литвинов (участник демонстрации на Красной площади в августе 1968) отделал "кумира" Солженицына за его "Образованщину". Журнал "Поиски" вообще был заявлен как площадка для дискуссии.

Были и конкретные проблемы.

Знаете ли вы, что после того, как в 1972 году издателей "Хроники" начали шантажировать, они были вынуждены решать весьма непростую задачу - что делать, чтобы и не уступить шантажистам, и не подставить невинных людей. Итогом споров стало официальное заявление о составе редакции - это осложнило работу, но стратегически диссиденты реально переиграли власть. И "Хроника" продолжила выходить, и шантаж прекратились.

Отступничество В.Сокирко (он был освобожден из-под следствия в 1980, после того, как вступил в диалог с властями и пересмотрел свои взгляды по экономическим вопросам - никого не "сдавал", публично не каялся) спровоцировало полемику, не утихавшую несколько месяцев (и устную, и письменную).

Этот список можно продолжать бесконечно.

Миф о том, что последним аргументом диссидентов был - "Вы смеете критиковать нас, когда мы без пяти минут в Потьме!", придумали те "инакомыслящие", которые, живя "с фигой в кармане", просто стеснялись критиковать диссидентов.

Это они не смели критиковать тех, "кто без пяти минут был в Потьме", и тем самым сформировали миф о "непогрешимости диссидентов в силу исключительности их положения". Миф этот, - повторяю, не диссидентами созданный, - носил деструктивный характер. И здесь уместно говорить об ответственности общества, а не о вине диссидентов.

Не слыша содержательных возражений, на фоне роста давления со стороны власти, к середине 80-х диссиденты действительно начали замыкаться в себе, превращаться в некую почти закрытую "секту".

Но это происходило в ситуации, когда из диссидентов уже реально начали делать "врагов народа". Валерию Репину предъявили 64-ую статью УК - это измена Родине, наказание - вплоть до смертной казни. Под ту же статью подгоняли и распорядителя Фонда Солженицына Сергея Ходоровича. Никакого моратория тогда не было. У власти был Андропов. Это сейчас из него сделали "первого реформатора", а тогда все почувствовали "закрутку гаек". Одних сажали, других отлавливали в рабочее время в кинотеатрах и магазинах. О том, что через 4 года начнется перестройка, никто тогда не знал.

А прогрессивная общественность, не смея вмешаться ни в общий процесс, ни в травлю диссидентов, со страхом и любопытством наблюдали за "боданием" кучки смельчаков с властью. Позднее, уже после перестройки, она компенсировали свои комплексы, обвинив во всех смертных грехах тех, кто был, может быть, и не умнее, но уж точно - смелее и честнее, чем они.

Еще немного про "ужасные последствия".

Разве вы, господин Быков, не понимаете, что именно бесхребетность оседлавших перестройку шестидесятников способствовала тому, что ключевые позиции захватила всякая нечисть?

Взять хоть писателей - "властителей дум". Вот Битов, позволяя себе малопристойные комментарии, обещает Сорокину поддержку ПЕН-клуба. А знаете ли вы, как реагировал в 1994 году тот же Битов, а вместе с ним и призывающий "взяться за руки" Окуджава на попытку нескольких членов этой организации избавить ПЕН-клуб от присмотра спецслужб.

Для справки, секретарем российского отделения ПЕН-клуба был человек, еще при советской власти курировавший вопросы, связанные с антисоветской деятельностью международного ПЕН-клуба. В качестве специалиста по этому вопросу он был откомандирован присматривать и контролировать писателей, когда власть в перестройку милостиво разрешить создать отделение этой организации в России.

Они - Битов и Окуджава - не захотели участвовать в изгнании из писательской организации гэбэшника. Сказали, что "противно".

Хотела бы я посмотреть, как курируемый спецслужбами ПЕН-клуб оказывает поддержку Владимиру Сорокину.