Русский Журнал / Обзоры /
www.russ.ru/culture/20021030_zasl.html

Жизнь и смерть в театре
Григорий Заславский

Дата публикации:  30 Октября 2002

Чем дальше события, тем спокойнее и вальяжнее аналитика и комментарии. Это естественно. Чтобы подумать, нужно время.

Теоретики принялись обсуждать, почему "взгляд" террористов пал на мюзикл, почему конкретно - на "Норд-Ост". Получается, что мюзикл пал жертвой нападавших, поскольку бандитам хотелось уничтожить жизнеутверждающий жанр, а "Норд-Ост" оказался еще и русским, то есть патриотически заряженным, мюзиклом. Цель очевидна.

Почему только тем, кто по роду службы призван отражать и предупреждать нападения террористов, это в голову не приходило? Или все эти умозаключения - от лукавого?

Если согласиться с той логикой, которую задним числом пытаются приписать чеченским боевикам, придется усомниться в том, что нападение в его конкретных формах целиком спланировано именно в Чечне (тем более - в арабских странах Ближнего Востока). Профессионалам вполне достаточно было бы удобно расположенного, желательно вдали от центра, одиноко стоящего здания и спектакля, собирающего около тысячи зрителей. По этим показателям, кроме "Норд-Оста", подходили еще два зала в Москве - театра "Сатирикон" и Дворца молодежи, где с недавних пор идет мюзикл "42-я улица".

Если согласиться с логикой, которую приписывают террористам, - про патриотический мюзикл, то придется согласиться, что во всяком случае на последнем этапе к "проекту" были подключены российские специалисты "по связям с общественностью" (если у террористов такие есть и они тоже пользуются их услугами). Потому что только изощренный злоумышленник, не раз встречавшийся с рекламой первого русского мюзикла, мог указать на него: в нападении на "Норд-Ост", конечно, чувствуется такая кривая и злая усмешка над чистыми чувствами каверинских "Двух капитанов" и их советским геройством. И любовью к правде etc.

В СССР любили говорить о мирных профессиях. Что там, мол, в Америке полный милитаризм, все бряцают оружием, а у нас - сплошь хлеборобы и учителя. Из чего потом складывались анекдоты про мирный советский трактор "Кировец" с вертикальным взлетом.

Театральный зритель - профессия самая что ни на есть мирная. И театральный критик - тоже (хотя страсти порой в нашем мире - нешуточные, а все войны - на уничтожение). Но какою бессмыслицей все вдруг становится, когда вдруг... Раз... И - почти все.

Почти 800 заложников (в начале событий их было уж точно не менее восьмисот). И - полная тишина в ответ. Можно вообразить, как бы уже разорялся Ельцин, представить Черномырдина, вновь кричащего кому-то что-то в телефонную трубку. Нынешний правитель безмолвствует, хотя в русском театре эта "реплика" традиционно - Пушкиным предначертано - отдана народу.

Была такая фраза, которую и сейчас, кажется, повторяет диктор каждый год 9 Мая, перед минутой молчания, - что нет, мол, такого дома, такой семьи, которой бы не коснулось горе Великой Отечественной.

Тут семисот-восьмисот человек оказалось "достаточно", чтобы все в Москве почувствовали свою причастность. Волнуются, конечно, и в Петербурге, в БДТ публика приходит тоже в волнении, тоже не так, как обычно. В Драматическом театре имени Станиславского поставили "рамку" и премьеру "Гамлета" задержали на полчаса. В Театре имени Образцова вышло распоряжение администрации не выпускать публику в антракте курить в театральный тамбур, и милая бабуля, дежурная на контроле, перекрыла металлическими скобками стеклянные двери... Меры безопасности усилены, надо полагать.

В фойе одни говорят громче, другие - тише, но и те, и другие - не так, как вели бы себя в ситуации "до".

Но в Москве у каждого почти в зале с заложниками оказался кто-то знакомый. Если не родственник, то родственник родственника, родственник знакомых.

Вот теперь они оказались в больнице, а кого-то уже выпустили. А кто-то - так и не проснулся. Саша Розовская сидела рядом со своими друзьями, с Кристиной и с Арсением Куриленко, сыном замечательной актрисы театра "У Никитских ворот", моей однофамилицы Вики Заславской. Когда пошел газ, они чуть пригнулись, - террористы запретили заложникам спасаться при штурме и ложиться на пол. Потом их вынесли из зала. И про Сеню Куриленко говорили: "Мальчик спит". А потом родителям сказали: "Сеня не проснулся". И опять нам ничего не говорят: немецкие врачи самостоятельно проводят экспертизу, говорят, что газ - обычный. На основе обыкновенного медицинского наркоза. Просто люди, просидевшие без движения больше 50 часов, не выдержали такой дозы снотворного.

Если газ - не страшный, почему не сказать об этом? Почему не назвать его формулу?

Что делать, я не знаю.

Я знаю только, что в такой ситуации нужно говорить. Что-то говорить. Говорить с людьми. Говорить, а не молчать. У нас молчат: власть не знает, что сказать своему народу. Народ не хочет общения с властью, довольствуясь "телефонным правом", пока не перекрытым ("Это - не телефонный разговор", - говорили прежде).

Когда жертв больше ста человек, люди должны скорбеть открыто, не только по телефону. Не обязательны, да и вряд ли помогут лозунги, требующие уйти в отставку правительство или хотя бы начальников тех специальных органов, которые знали и не предупредили (а в том, что знали, сомневаться не приходится). Но, например, во Франции, вообще - в Западной Европе, есть такая форма - молчаливой демонстрации. Когда лозунгов нет, есть люди, которые не могут не выйти на площадь и должны почувствовать солидарность с другими людьми.

После "Гражданского форума" и долгих дискуссий о гражданском обществе, трагедия на улице Мельникова показывает, доказывает, демонстрирует очевидное: гражданского общества в России нет. Нет. И слова о его существовании - только слова.