Второй раз французский хореограф Жозеф Надж становится любимцем российской критики. По результатам опроса журналистов, пишущих о театре, его "Войцек" признан лучшим зарубежным спектаклем года. Такое два года назад произошло с наджевскими "Полуночниками" по Кафке. И вот теперь снова.

Награда эта не выражена в денежных единицах, но дорогого стоит. Чтобы пластический спектакль обошел обойму драматических постановок, а драмкритики отвернулись от любимого дела и обратили взоры к искусству телесности, нужно что-то большее, чем просто "хорошая работа". Режиссер такого спектакля должен иметь глаз хирурга и чутье экстрасенса. Ему необходимо попасть в нерв современного театрального процесса, и, что еще важнее, в точку схода современных представлений о том, какой должна быть идеальная постановка - прежде всего полиэмоциональной. Чтобы обязательная ирония не заглушала живого чувства, а чувство, в свою очередь, не командовало бы жесткой концепцией. Чтобы зрителя мороз по коже пробирал, но и ростки нежности тоже пробивались. А жизнь представала бы по полной программе: во всей красе ее фатального абсурда и в жалости к доле "человека разумного", чья главная примета - отсутствие разума.

Именно такие спектакли сочиняет Жозеф Надж, венгр из Югославии, ныне живущий в Орлеане. Его восточноевропейское детство прошло в захолустье, где никогда ничего не случалось, отчего внутренняя жизнь от природы впечатлительного ребенка сконденсировалась до поэзии, компенсируя статику внешнего. Когда Надж приехал в Западную Европу и начал ставить хореографические спектакли - он чутьем художника ухватил, что именно надо добавить к нюансам собственной чувствительной души. И точно отформатировал врожденную поэтичность, заключив ее в рамки французской суховатой рациональности. Получилось то, что надо. И "Войцек", и другой спектакль - "Время отступления", показанные на недавних гастролях в Москве, существуют в режиме скрытой, стыдливой тоски по гармонии, сменившей недавний разухабистый постмодернизм.

Трагифарсы Наджа вполне укладываются в формулу "все гениальное - просто". Его исполнители и он сам владеют сценическим движением так свободно, что кажется, будто они вообще не артисты и не танцовщики, просто некие личности, гипнотически действующие на зрительское подсознание: публика в зале ощущает беспредельную естественность каждого жеста, шага, контакта. При этом Наджу нет нужды завлекать зрителей ни общедоступным "реализмом", ни, наоборот, нарочитой "продвинутостью" своего театра. Хореограф создает зрелище, в котором любая аллегория и любой символ непременно будут прочитаны как знак исконной житейской правды. И наоборот, обыденные ситуации и предметы, из перечня которых, собственно, и состоит спектакль, зритель непременно возведет в смысловой куб. И получится то, ради чего стоит ходить в театр: обыкновенное чудо.