|
||
/ |
Неизбывная песнь козлов-3 Дата публикации: 14 Января 2003 Трагедия - исчезающий вид в "Красной книге" Красной империи Прежде чем перейти к современной российской трагедии, имеет смысл оглянуться на советскую драматургию. Казалось бы, проще всего было этот период проскочить. Принцип социального оптимизма тому виной либо что-то еще, но с точки зрения трагедийного жанра годы с 1917-го и до семидесятых напоминают выжженную равнину, а всякая пьеса, проходящая по разряду трагедии, в итоге оказывается не более чем миражом. "Оптимистическая трагедия" Вишневского на деле была революционной мистерией. Булгаковские "Дни Турбиных" при ближайшем рассмотрении оказываются разновидностью домашней (буржуазной) драмы. Даже пьесы об Отечественной войне так и не поднялись до античных высот - возможно, потому, что знание о неизбежности победы и заведомая правота нашего дела лишали борьбу героев с Роком личностной окраски. К трагедийной планке приблизились, пожалуй, лишь две вещи поздних, усталых, пессимистических 70-х годов - Вряд ли случайно, что именно Он хотел знать все от и до, Автор Казалось бы, все компоненты налицо; только запасись терпением, соберись с духом и напиши не балладу, а хотя бы драму в стихах. Но поэт-"иноходец" скакал на иных просторах, присматриваясь к повестям и киносценариям, а не к драматургии. Говоря о последних годах советского театра, нельзя не вспомнить о "Шагах командора" Постановкой пьесы в Театре на Малой Бронной Ерофеев остался недоволен: "Чудовищно не понравилось... Нельзя же урезать, так урезать-то..." Хотя, скорее всего, дело было не в режиссерских купюрах: вместо трагедии у автора вышел больничный анекдот; блаженным и пьяненьким пациентам было хорошо и в здешнем мире, а их пинками выпроваживали в мир горний, под неумолчный рокот мизерабельных шуток. Без вины виноватые Ретроспективно просматривая отзывы о современных постановках классических трагедий, начинаешь думать, что кризис трагедийного жанра в отечественном театре стал хроническим и виновны в этом все участники театрального процесса. О режиссерах:
Об актерах:
Редко-редко встречаются и положительные отзывы:
Но и на этот оптимизм, как правило, находятся свои скептики:
Получается: либо современный театр не способен играть трагедию, либо жанр этот изжил себя - просто потому, что не осталось публики, способной его всерьез воспринимать. Жизнь после смерти Едва ли не главная проблема 90-х годов прошлого века заключалась в том, что современная драматургия была оторвана от театра, бежавшего от актуальности как черт от ладана. Не потому ли первое бессоветское десятилетие не родило по сути ни одного нового режиссера, вышедшего из пеленок "подающих надежды" или сумевшего перепрыгнуть планку своей первой громкой постановки. Между тем в "нетрагедийные" для театра 90-е годы жанр трагедии получил новое рождение. Хранительницами его, как это часто бывает на Руси, стали женщины. Но... они же оказались в роли ласточек, которые не сделали весну. К примеру, "Чистое сердце", беспредельно безнадежная трагедия Ольги Михайловой, одного из самых радикальных сегодняшних российских драматургов, не нашла не то чтобы своего режиссера, скорее - продюсера. (Запоздалый реванш - снятая по написанному Михайловой в 1994 году сценарию картина "Лунные поляны" получила главный приз последнего Киношока, а член жюри, директор Пушкинского музея Ирина Антонова, назвала ее "классической античной трагедией".) Столь же строго выстроенная по классическим образцам трагедия в стихах поэта и драматурга Елены Исаевой "Иудифь" была поставлена Григорием Данцигером в Центре драматургии и режиссуры, несколько лет шла с аншлагом, но стену молчания критиков пробить не сумела и оказалось выведенной из репертуара - как раз в канун вручения автору премии "Триумф". Теперь новоприобретенным поклонникам Исаевой остается лишь гадать о том, как выглядела на сцене первая с конца XVIII века подлинно классицистическая российская драма. И все же сегодня российская драматургия ощутила вкус к трагедии. Показательно, что даже две абсурдистские пьесы отечественного театра, написанные на рубеже тысячелетий - " Сквозь густой налет жанровости, часто воспринимаемой как "чернушность", прорывались к трагическому началу пьесы екатеринбургской драматической школы во главе с Попыткой возврата к античной трагедии с ее ритмикой и хором как голосом Судьбы стали короткие пьесы Иннокентия Афанасьева, представленные на практикуме "Премьера", любимовских показах и щелыковском семинаре СТД (в частности, одноактовка "Памапа" об "умственно отсталом сыне генерала Рохлина", где тема убийства мужа женой представлена как абсолютное нарушение абсолютного закона, расплатой за которое может стать только проклятие над всем родом). Но настоящий концептуальный прорыв в общественном мнении был совершен уже в третьем тысячелетии: драматургически - Михаилом Угаровым, режиссерски - Кириллом Серебренниковым. Серебренников сумел отшелушить от сигаревского " Угаров, напротив, едва ли не впервые после "Заперев Илью Ильича в его "домике", он, в сущности, переосмыслил гончаровский роман как трагедию, совершающуюся в нетрагическое время, - пишет в блестящей рецензии на постановку Трагедия как перспектива российского театра В отличие от героев античной или шекспировской драмы, современный трагический персонаж осознает бессмысленность своих действий. Для него безумие или стремление к смерти - тест на подлинность, попытка выяснить, насколько разумна действительность, бегство из тупика, в который загнали его и мир всеобщий прагматизм, возвращение к себе истинному. Герой пытается ожить, а для этого ему нужна смертельная игра. Игра в трагедию. Но аристотелевская трагедия - уже пройденный этап. Современный театр возвращается к еще более ранним временам, к Эсхилу и его предшественникам: Фриниху, Пратину, Херилу, наконец, к подлинному отцу трагедии - Феспиду. Все чаще главным героем в современном театре, как и во времена его возникновения, становится Хор. Один-два персонажа - стандарт для многих новых пьес. Характеры, действие, перипетии - все эти наработки становятся архаикой, как в начале XX века анахронизмом в живописи оказались перспектива, академический рисунок, сюжетность и прочие достижения изобразительного искусства времен Ренессанса. На 2537-м году своего существования трагедия отчетливо движется к первоначальному синкретическому состоянию, когда она была скорее музыкой, танцем, ритуалом, нежели нынешней story. Есть уже первые зримые приметы этого поворота вспять: " Но эту ступень развития российской - да и мировой - трагедии - еще предстоит осилить и только потом - описать. Очевидно одно: до той поры, пока в мировом сознании сохранится хотя бы островок европейского мировосприятия с его восходящей к древним грекам верой в конечное торжество справедливости, трагедия как жанр будет востребована. До тех пор, пока зритель будет ощущать себя агнцем на заклании, его душа будет вновь и вновь подпевать неизбывной "песни жертвенного козла".
|
|
|
||