- Сергей Николаевич! Вы ректорствуете в Литературном институте с 92-го года. Как изменились абитуриенты за это время?

- Каждый год по мере того, как падает престиж профессии писателя, я удивляюсь, какое количество безумцев хотят повторить этот путь. Ведь замах Литературного института очень велик: во-первых, выявить себя, во-вторых, иметь хоть какую-то возможность прикоснуться к бессмертию. Все-таки Россия - особая страна. Такой уж смешной народ эти русские! Мы хотим думать о вечном, о том, как сконструировать свой мир. Мы не склонны к восстаниям до поры до времени, но высказаться по поводу власти в печати до сих пор готовы. Потом, ведь накоплена такая гора блистательных памятников литературы, что в этой сокровищнице хочется покопаться. И в течение года приходят люди, смотрят на дом. Представьте, что это такое - поучиться в доме, который описан у Булгакова в "Мастере и Маргарите", в доме, в котором родился Герцен. Между прочим, кафедра русской литературы у нас находится в комнате, где родился Герцен. Интересно, что занятия проходят в аудитории, где жил Андрей Платонов. Кстати, издательский отдел находится в комнатах, где жил Осип Эмильевич Мандельштам. Это место само по себе намоленное. Сидишь на втором этаже в аудитории, смотришь в сквер и думаешь: "Да, все те же самые белые деревья, о которых писал Евтушенко". Кстати, мы ведь два года назад выдали ему диплом об окончании Литературного института. Его мама очень интересно на это отреагировала. Выдать диплом ему было не так просто, я чуть ли не 160 подписей должен был поставить, потому что дипломы мы просто так не даем.

- Он плохо учился?

- Да. У него были хвосты по экономике. Пришлось ему кое-что досдавать. Скажем, у него были нелады с немецким языком. Но теперь он свободно говорит и на английском, и на итальянском, и, по-моему, на испанском, так что все эти оценки ему поставили. Когда мы вручали ему диплом, приехала его старенькая мама. Она взяла диплом и сказала: "Ну, слава богу, Женя. Наконец, ты получил диплом о высшем образовании. Советское образование, как известно, самое лучшее в мире!".

- Вы как-то реформируете образование? Это ведь сегодня так модно.

- Мы сделали все возможное, чтобы эти реформы свести до минимума. То ли я человек из советского периода, то ли я мальчик из крестьянской семьи, который первым в семье получил высшее образование, и чрезвычайно это ценю, то ли я вспоминаю свои университетские годы и то, что я прогулял, пропустил и не восполнил. Но когда я пришел в институт, то отменил всякое свободное посещение, у нас очень жестко с дисциплиной, у нас читает крупнейшая профессура. Была такая вольность в Литературном институте, кое-что мы недопреподавали. Все это закончилось. Мы ввели латинский язык. Первый курс у нас, как в медицинском институте: латинский, история древнего мира, история Греции - это базовые предметы для литературы. У нас в понедельник закончились государственные экзамены по русской литературе. Не принято это, но поставили восемь "двоек".

- Да, вы известны тем, что вы отчисляете людей с четвертого курса!

- Я не могу выпустить студента, который придет в издательство, и окажется, что он не знает русской литературы. Причем "двойки" получили даже ребята, которые неплохо пишут. Что поделаешь, это правила игры. Как медицинский институт не может выпустить врача, который не способен выписать рецепт, так и мы не можем выпустить писателя, который роман напишет, но рецензию в газету не сможет. Жизнь тяжелая, но это на их благо. Кстати, наш институт был единственным в стране, в котором никогда не преподавался научный атеизм. Сейчас преподают крупные ученые, работают крупные поэты, известные писатели.

- При советской власти считалось, что самый "блатной" факультет - переводческий, если вы согласитесь с таким определением. Сейчас как?

- Наверное, я могу академически с этим согласиться. Там же ведь не было переводческого в нашем понимании этого слова. На этом факультете переводили с языков народов СССР: литовский язык, молдавский... - и туда шли дети крупных писателей. Как раз последние два дня я думаю, как ужесточить перевод именно туда. Переводческий факультет у нас набирается семинарами. Один год мы набираем французский, другой - испанский, третий - английский... Но на этот факультет тоже не так просто поступить: надо сдать сначала работу, потом выполнить письменное задание, которое проверяется тут же публично нашими преподавателями, а потом еще нужно сдать кучу экзаменов. Раньше это все могло "вариться" в кабинете ректора, а сейчас везде полная гласность.

- Я бы хотел с вами поговорить не только как с ректором, но и как с писателем. Если широкая не читающая публика обсуждает достоинства и недостатки романов "Лед" и "Гексоген", то читающая публика обсуждает ваш "Дневник", который вышел в конце прошлого года. На мой взгляд, это беспрецедентный во многих отношениях случай, когда живой человек пишет достаточно откровенно и жестко об окружающих его людях, с которыми у него вполне дружеские вроде бы отношения. И этот "Дневник" не вызывает ощущения фальсифицированного дневника, то есть дневника, который пишется с самого начала для печати. Как отношения с людьми после этого?

- Никогда в жизни я не предполагал, что буду его печатать. Писал я дневник уже Бог знает сколько, со дня смерти своего близкого товарища Юрия Визбора, с которым я вместе работал. Литература - вещь достаточно жестокая. Перед тем, как печатать, я задумался над тем, что такое писатель. Он ведь всегда стремится дать какой-то реванш. Я достаточно много всего в жизни вынес, как вы знаете, вплоть до сожженной квартиры, когда я стал ректором Литературного института. И я не считаю необходимым что-нибудь корректировать в своих дневниках. Писатель должен дать реванш. Мы люди терпеливые, мы терпим в жизни один удар, второй удар, но рано или поздно мы должны где-то адекватно поступить.

- В чем отличия сегодняшних студентов?

- В основном я ощущаю огромные недоработки школы. По большому счету, учителя недорабатывают с гуманитарным образованием. Мы все время пытаемся воспитать некий придаток к нашей экономической жизни - функционального человека. Любую функцию можно довольно быстро человеку привить, любому навыку довольно быстро можно научить, а вот навык широко мыслить, навык восприятия жизни, диалектического ее понимания дается в школе. У учеников вдруг возникает конфликт на первом курсе, скажем, с историей древнего мира или с историей Греции. Почему? Пирамида Хеопса, Рамзес II, Верхний Египет, Нижний Египет - мы все это знали.

- А сегодня они могут все это увидеть.

- Но они эти слова не артикулируют. Может быть, они читали об этом в Интернете, но им не кажется, что это таинственная и интересная жизнь. И в этом, конечно, виновата школа. Когда приходят студенты и плохо знают русскую литературу... Конечно, они замучены этим в школе, но они не чувствуют красоту русского стиха, они мало знают наизусть. Человек должен знать определенное количество формул, потому что на их основе вызревают его собственные формулы. Вызревают формулы отношения к добру, к совести, к государству, к женщине, к матери... Русская литература учит сочувствию. Где это сочувствие? Есть недостаток духовной жизни. Нужно заниматься книгой, надо все время работать над собой. Ведь спортсмен для того, чтобы поднимать тяжести, каждый день работает. Балерина для того, чтобы испытать восторг на сцене, каждый день как проклятая потеет в зале. Почему мы должны получать удовольствие просто так? Хотите духовной жизни, извольте работать.

- Студенту, который учится в Литературном институте, нужно писать каждый день?

- Есть такое правило, что прозаик должен писать каждый день. Получается не всегда хорошо, но мозги должны работать всегда. С моей точки зрения, проза - это мысли, мысли и мысли, а не только компоновка слов. Надо нарабатывать на собственном опыте, а потом твой духовный мир начинает сам работать на тебя.

Беседу вел Григорий Заславский