Александр Сергеевич Соколов был единогласно избран на пост ректора консерватории после того, как не по своему желанию ректорский кабинет покинул его предыдущий хозяин, Михаил Овчинников. Музыковед, доктор искусствоведения, Александр Соколов был избран ректором в марте 2001 года на общевузовской конференции Московской государственной консерватории, в которой участвовали руководители всех кафедр известнейшего музыкального учебного заведения. До того Соколов работал проректором по научной и творческой части.

Предыдущий ректор Михаил Овчинников был уволен осенью 2000 года приказом министра культуры Михаила Швыдкого с очень странной формулировкой "за однократное грубое финансовое нарушение".

---

РЖ: Разговор о консерватории редко связан с очередным выпуском или набором студентов. В лучшем случае это столетний юбилей Большого зала консерватории. О том, что происходит в консерватории, публика узнает, когда случается пожар или меняют ректора. Почему, на ваш взгляд, так случилось, что два года назад поменялся ректор Московской консерватории, а не так давно и Санкт-Петербургской? Это действительно связано с какими-то финансовыми злоупотреблениями?

Александр Соколов: Если говорить всерьез, то Петербургская и Московская консерватории вместе со всей страной переживали очень сложные моменты, да и продолжают их переживать. Разумеется, были такие ситуации, в которых руководство консерваторий искало выход из проблем финансовых и хозяйственных... Поскольку во главе консерватории стоят и стояли музыканты, то неудивительно, что они попадали в зависимость от тех консультантов, которых доверительно брали себе в помощники. В Московской консерватории были совершенно очевидные и серьезные просчеты, которые привели к закономерному итогу: швейцарский счет, который до сих пор держит значительную сумму консерваторских денег. И нет никакой надежды на их возвращение. Целый ряд паразитирующих организаций долгое время "откачивали" деньги из Московской консерватории. Конечно, всему этому надо было положить конец. Поэтому решение о смене руководства было объективным, в самой консерватории именно так и считают. Я не берусь говорить о деталях жизни Петербургской консерватории, могу только сказать, что на протяжении 20 лет ее возглавлял чрезвычайно достойный человек - Владислав Александрович Чернушенко, народный артист Советского Союза, замечательный дирижер и педагог. Но и он также не хозяйственник, не администратор, и в его руководстве были, наверное, серьезные ошибки. Тем не менее, проводить прямую аналогию между ситуацией в Москве и Петербурге нет оснований. В Москве дело закончилось судебным процессом с очень некрасивыми выпадами в прессе, а в Петербурге все перемены прошли достаточно спокойно. Владислав Александрович после 20 лет управления консерваторией по собственному желанию передал этот пост также очень достойному преемнику - Сергею Павловичу Ролдугину, который сейчас имеет возможность воспользоваться уже другой ситуацией, привлечь команду профессионалов. Я, как и он, смотрю на эти вещи достаточно трезво и не беру на себя те функции, которые не предполагает мое собственное образование. Я - музыковед, поэтому трижды проверю, прежде чем введу какое-то серьезное новшество в консерватории. Наш ученый совет за два года привык к тому, что самые серьезные проблемы решаются при его участии.

РЖ: Не страшно ли вам, человеку, который занимался и продолжает заниматься наукой, браться за работу, в которой, в общем-то, большую часть времени уходит на хозяйственные вопросы, а не на искусство?

А.С.: Вы совершенно правы в том, что, будучи на этом посту, нужно от очень многого отказаться, и прежде всего - от собственных планов творческого порядка. Я стараюсь использовать буквально каждую минуту. Сейчас для меня как родник свежей воды лекционный курс, который я продолжаю читать у музыковедов, встречи с моими дипломниками, аспирантами. Сам для себя, для своей работы я уже почти ничего не успеваю делать, хотя за прошедшие два года все-таки одну книгу написал, сейчас она уже в издательстве. Конечно, это работа с утра до вечера, причем работа системная. В каком-то смысле она мне, может быть, более понятна, чем, скажем, музыкантам-исполнителям, у которых совершенно другой профиль мышления, он и должен быть у них другим. Я же как музыковед стараюсь видеть все во взаимосвязи. Насколько это удается, не мне судить, но во всяком случае два прошедшие года, по-моему, привели к некоторым положительным результатам, к коим можно отнести действительно новые страницы в истории Московской консерватории. Например, у нас появился Попечительский совет, в который вошли самые элитные силы политики, культуры и бизнеса, в том числе отечественные компании "Аэрофлот", "ЛУКОЙЛ", а также "Siemens", - это настоящая, реальная поддержка консерватории, а не просто представительство. Появилась Ассоциация выпускников консерватории. Воспитанники Московской консерватории рассеяны по всему миру, и всем она небезразлична. Когда был пожар, это сразу стало очевидно: со всех сторон звонили и предлагали помощь, в том числе даже те воспитанники, которые ушли от музыкальной профессии, а таких тоже немало. Помимо материального, думаю, здесь не менее важен и психологический момент. И я счастлив, что эту организацию возглавил Владимир Ашкенази, достойнейший музыкант, воспитанник консерватории. Еще мы создали Клуб друзей консерватории, тоже весьма интересную структуру, куда входят не музыканты, а люди, культурно причастные к Московской консерватории. Первая акция состоялась недавно в Большом зале в честь Леонида Рошаля. Леонид Михайлович - пример человека глубокой культуры, тяготеющего к музыке, и в частности - к Московской консерватории.

РЖ: Последствия пожара удалось ликвидировать? Говорили, что ничего страшного не произошло: чуть-чуть пострадали два учебных класса.

А.С.: Не совсем так. Страшного, действительно, не произошло, хотя пожар мог иметь необратимые последствия. Зданию уже больше 100 лет, оно деревянное, более того, внутренние перекрытия специально, из акустических соображений, заполнены легковоспламеняющимся материалом, и если бы пожар начался ночью, тогда было бы нечего восстанавливать. Но, к счастью, это произошло в вечернее время, все сразу обнаружилось, очень хорошо среагировали и наша внутренняя служба, и пожарные, и МЧС. Выгорела фактически одна вертикаль в основном учебном корпусе - классы, находящиеся друг над другом на втором, третьем и четвертом этажах. Но из-за того, что было использовано очень много воды, пострадали не только эти классы, но и ряд других помещений. Сразу взяться за ремонт было невозможно не только из-за финансовых проблем, причиной тому послужили и некоторые технические особенности: надо было все просушить, исследовать состояние перекрытий. Только сейчас мы получили экспертное заключение о том, что предстоит действительно очень серьезный ремонт с заменой перекрытий, летом мы к нему приступим. Но это локальное пространство, которое нисколько не помешает нормальному течению учебного процесса.

РЖ: В советские годы музыканты не имели возможности выезжать, и высококлассные специалисты уходили в музыкальные школы, уезжали в глубинку. Наверное, это было хорошо, потому что дети там получали достаточно приличное образование и имели возможность поступить в консерваторию буквально на равных с теми, кто заканчивал центральные музыкальные школы и училища.

А.С.: Дело не только в том, что был затруднен выезд за границу, было еще так называемое обязательное распределение. То есть для того, чтобы получить диплом об окончании консерватории, нужно было сначала дать письменное согласие на распределение куда-то на периферию и прожить там определенное время. Таким образом, оказалось заполнено все советское пространство, потому что ехали не только в российскую глубинку, но и в республики. Кто-то возвращался, но большая часть этих музыкантов с отличной музыкальной родословной оставались там, обзаводились семьями, возникали какие-то личные пристрастия. Во всяком случае, и сегодня мы продолжаем получать проценты с этого капитала, среди наших абитуриентов около половины - это конкурентоспособные молодые музыканты из провинции. Если раньше мы видели, что среди первокурсников явно преобладают москвичи, то сейчас примерно половина на половину. И причина именно в том, что их великолепно готовят вдали от столицы, причем в некоторых случаях они получают даже более полное образование, поскольку на талантливом мальчике или девочке сосредотачивается весь творческий потенциал его педагога, а в Москве он распыляется.

РЖ: Совершенно очевидно, что сегодня на многих музыкальных конкурсах около половины участников - это представители стран Юго-Восточной Азии, то же самое - и среди студентов консерватории. Недавно я был на каком-то концерте, и у меня возникло ощущение, что часть студентов - это люди, которым просто хочется получить дополнительное образование. То есть, не имея, может быть, на то достаточных оснований, но имея возможность заплатить за обучение, они приходят и учатся в Московской консерватории, получая довольно качественную "торговую марку".

А.С.: Прежде всего, мы никогда не берем только из-за денег. В Московской консерватории высокий конкурс не только среди российских музыкантов, но и среди иностранных. В тех случаях, когда мы не хотим брать человека именно по тем соображениям, которые вы изложили, мы сразу об этом заявляем на консультациях - и до экзамена дело не доходит. Если речь идет о недостаточной подготовке талантливого человека именно для Московской консерватории, то мы рекомендуем ему поучиться в нашем училище или в каком-то другом учебном заведении - это уже альтернатива, которую каждый из них может использовать. В целом же это характерная тенденция сегодня во всем мире. Если, допустим, в Америке вы взглянете на симфонический оркестр, то увидите, что в нем азиатских лиц значительно больше, чем европейских. Сложилось это, разумеется, не за год и не за два. Причины здесь разные, в том числе и культурологические. Влияние европейской цивилизации на восточные страны очевидно. Это иногда даже вызывает тревогу за собственное, родное наследие, как это особенно видно в Японии, но, тем не менее, там очень органично прививаются побеги европейской культуры на их древе. Поэтому сегодня на международных конкурсах приходится говорить уже не просто о технически оснащенных музыкантах, а о музыкантах, очень интересно интегрирующих разные культурные пласты. То же самое можно сказать о наших студентах. Да, у нас учатся студенты из Южной Кореи, Японии, Китая, других стран азиатского региона, но это очень хорошие музыканты. Конечно же, здесь и финансовый момент, потому что люди эти богатые, они могут себе позволить обучение в разных странах, выбирают страны, часто переезжают из одной в другую, дополняя свое образование. Нам как раз хочется, чтобы обмен между европейскими странами не тускнел на фоне вот этого явного приоритета, и наши контакты во многом направлены на выравнивание ситуации, в частности, в Испании, в Германии... За последнее время я побывал и в Испании, и вот недавно был в Ганновере, договаривался с ректорами консерваторий...

РЖ: В Ганновере, по-моему, половина преподавателей - из России.

А.С.: Да. В Германии практически в каждом городе обязательно обнаружится российский профессор, и не один. В частности, в Ганновере преподает Владимир Крайнев. В нынешнем "недоборе" студентов из Европы виноваты и московские путчи, потому что европеец - человек осторожный, он выжидает и смотрит на бытовые условия, на политическую ситуацию. Эта кривая нарастания и спадов в приездах иностранцев в Москву была явно связана с кривой ситуации в самой российской столице по всем параметрам нашей жизни. Сейчас период стабилизации, хотелось бы не сглазить, - и у нас сейчас учится около 200 иностранцев. Это и студенты, и аспиранты, и стажеры... Сложилась хорошая устойчивая традиция обучения иностранцев.

РЖ: Есть ли сегодня такие понятия, как московская фортепьянная школа или скрипичная школа? Удается ли сохранить эти музыкальные традиции?

А.С.: Это сохраняется, и именно в сравнении с тем, что делается на Западе. Допустим, в том же самом Ганновере, о котором я уже упоминал, преподавательский состав формируется следующим образом: на основе открытого конкурса, куда приезжают музыканты из разных стран, их достаточно придирчиво отбирают, и, в конце концов, складывается весьма интернациональный состав. Это очень хорошая система, она гарантирует высокий уровень. Но тем не менее, здесь есть и оборотная сторона: нет именно того, что вы называете школой. Есть очень хорошие условия для выбора конкретного педагога и обучения у него, но школа - это больше, чем один педагог, это некая генетика, некая атмосфера, которая впитывается неосознанно. В дальнейшем, когда музыкант уходит, начинает свой самостоятельный путь, он начинает ощущать полученное образование как фундамент, который его в дальнейшем поддерживает. В Московской консерватории традиция преподавательского набора иная: она не закрыта для конкурса извне, но этот конкурс чрезвычайно придирчивый, можно сказать, что 9 из 10 преподающих в консерватории кровно с ней связаны, они носители ее традиций и культуры. В каждой профессии есть своя волнистая линия нарастания и спадов, как в любом живом организме всегда бывает какая-то доминанта, которая потом сменяется. Скажем, был период совершенно потрясающих взлетов скрипичной школы, когда в консерватории одновременно работали Ойстрах, Коган, Янкелевич и Цыганов. Работали четыре скрипичные кафедры, каждая из которых - сияние, вершина. Сейчас именно за счет тогдашнего взлета стабильно держится уровень, работают великолепные педагоги, но на первый план выходит в этот момент вокальная школа. Петербургская школа тоже придерживается такой же концепции педагогики: нужно стараться передать от старшего поколения младшему некоторые незыблемые основы, куда входит понимание стиля, формы, звукоизвлечения, массы профессиональных оттенков. И когда они уже начинают выстраиваться в исторически прослеживаемый ряд, я думаю, это и есть богатство. Это и есть школа.

РЖ: В Московской консерватории существует факультет композиции. Чем вы руководствуетесь, когда принимаете, или, наоборот, отказываете человеку в возможности учиться на этом факультете сегодня, когда, в общем-то, половина практикующих композиторов работает не как Михаил Иванович Глинка, с пером и нотной бумагой, а на синтезаторе, когда вопрос творчества и авторства вообще размывается?

А.С.: Отчасти вы правы. Действительно, проблема авторства очень глубока, и сегодня она становится особо актуальной. Мы как бы вступаем в новую эпоху анонимности письма. Это - очень сложная проблема. Если говорить о воспитании композитора, то это одна из самых таинственных сфер. Во-первых, как правило, в композицию как в профессию приходят уже после овладения какой-то другой музыкальной специальностью. Специфика образования композитора, которая предполагает глубочайшее освоение основ музыкальной ткани, гармонии, формы, вообще часто не может быть обеспечена сразу на первом курсе, поэтому на композиторском факультете существует подготовительное отделение. Это, мне кажется, о многом говорит. Ведь у нас нет подготовительного отделения для скрипачей, виолончелистов, пианистов, потому что они уже абсолютные профессионалы, когда стремятся к нам поступить, а вот у композиторов такое отделение есть, так же как есть оно у вокалистов, потому что голос тоже приходит в результате мутации; иногда человек, который почти не имеет музыкального образования, вдруг наделяется природой редкостным даром, и этот дар не должен погибнуть, он должен быть развит. Именно поэтому у вокалистов и композиторов есть подготовительные отделения. А дальше начинается работа над штучным товаром, то есть с композитором больше, чем с кем-либо другим, педагог работает один на один. Вообще, в консерватории процент индивидуальных занятий самый высокий, поэтому наше образование - самое дорогое; лекции есть, но они тоже проходят в небольших группах. Вот тут как раз особенно важно понятие школы, потому что в композиторском деле передача основы мастерства ни в коем случае не должна деформировать или подчинить себе индивидуальность студента, необходимо чувство особой ответственности. Некоторые замечательные композиторы решительно уклонялись от преподавания композиции. Например, София Азгатовна Губайдулина, когда я ее заманивал в консерваторию, совершенно откровенно сказала: "Я не могу преподавать, поскольку я себя чувствую обессиленной в результате работы и, более того, чувствую себя неуверенной, когда пытаюсь объяснить, как надо, ведь я сама точно не знаю, как это выразить". Это - сфера не формализуемого педагогического мастерства, поэтому композиторы - это совершенно особая категория.

РЖ: Вы как-то способствуете тому, чтобы молодые музыканты играли музыку студентов факультета композиции?

А.С.: Да, и очень. Дело в том, что Московская консерватория знаменита, прежде всего, развитием классико-романтического исполнительского искусства, может быть, в какой-то степени еще барочного. Сейчас в консерватории возникла кафедра современной музыки - это совсем новое образование, которое рассчитано на вовлечение исполнителей в проблематику сегодняшней композиции. В аспирантуре появилось специальное направление, которое сосредоточено на ансамбле новой музыки, где играют те, кто уже закончил консерваторию по классической специализации. Уже умея вроде бы все на своем инструменте, они как бы заново его осваивают, входя в мир современной музыки. И здесь на первом плане контакт композиторов и исполнителей, то есть мы привлекаем ныне здравствующих композиторов для того, чтобы они воспитывали тех музыкантов, для которых они пишут. Ведь имеется масса проблем, вопросов, которые нужно объяснять: в современной музыке совершенно другой нотный текст, часто непохожий на тот, к которому они привыкли; другие законы обращения с инструментом.

РЖ: Именно в музыке сейчас широко распространяются мастер-классы, многие уповают на их воспитательную силу, целые учебные заведения строятся на смене мастер-классов, пропагандируют себя как такие вот экспериментальные площадки, где можно повстречаться с мировыми светилами. Да даже и пьеса написана уже на эту тему. Вы верите в учебно-воспитательную силу мастер-классов?

А.С.: Верю. Причем я вижу в них некоторое дополнение к той системе, которая остается незыблемой, и это ни в коем случае не замена. Прежде всего, это хорошо проявляет себя, если мы хотим привлечь мастера, которого нельзя вовлечь в длительный процесс общения со студентами, ведь даже периодическое соприкосновение с ним обогащает. У нас в консерватории проводят мастер-классы Мстислав Ростропович, Евгений Нестеренко, то есть те мастера, которые не работают у нас, но, тем не менее, всем известны и могут дать невероятно много даже при кратком соприкосновении.

Беседу вел Григорий Заславский