Про Грузию забыв неосторожно,
Поэтом быть в России невозможно,

- эти строчки были фоном юбилейного вечера поэта 21 июля в Тбилиси, в Государственном академическом театре оперы и балета имени З.Палиашвили. Написанные на огромном белом полотне, напоминающем по размерам плакат, они оттеняли каждое слово. Как повторял юбиляр, это "неслыханная близость" и взаимная любовь двух поэзий. Случай сам по себе уникальный: Евтушенко - единственный русский поэт, который захотел отпраздновать свой юбилей в Грузии, столь любимой и так часто им воспеваемой. (Пожалуй, можно просто вспомнить еще одно, первое пышное празднование юбилея русского поэта - единственное в его жизни - в Грузии: 30-летие Пушкина. Что-то есть особое в этой стране, которая любит справлять дни рождения поэтов...) В Тбилиси он прибыл 19 июля и сразу отправился в Багдади - на празднование дня рождения Маяковского. С Грузии Евтушенко начал свое поэтическое путешествие. С родины поэтов на свою собственную, "самую теплую станцию "Зима".

Наверное, не случайно он считает именно этот свой день рождения самым памятным. Такого подарка ко дню рождения, по его словам, как приглашение в Багдади, чтобы сдвоить дни рождения с Маяковским, у него не случалось. Для него поездка в Грузию - большая честь. (И вручение ему Ордена чести символизировало это.) И еще: "Честь, - скромно и ненавязчиво заметил Евтушенко, - потому что Маяковский - великий поэт". ("В эхо ваше,/грузинские квеври,/как багдадский подросток,/я верю".) Тут же подспудно, слыша слова нашего современника о сдвоенности, возникают соответствующие ассоциации: не скрывается ли здесь мысль о равновеликости? Влияние поэзии Маяковского на творчество Евтушенко безусловно. Это чувствуется не только в архитектонике стиха, но и в подборе лексики. И даже в некоей пафосности, которой не лишены стихотворения Евтушенко, но которая, увы, в отличие от его великого литературного учителя, не всегда уместна. Взять хотя бы известное стихотворение поэта "Неразделенная любовь", где есть удивительные строки: "любовь неразделенная смешна,/как профиль Сирано де Бержерака". Но следующие за ним четверостишья разбавляют концентрацию смысла, снижая остроту и точность: "Один мой деловитый соплеменник/сказал жене в театре "Современник":/"Ну что ты в Сирано своем нашла?/Вот дурень! Я, к примеру, никогда бы/так не страдал из-за какой-то бабы..." И дальше идет небольшой срыв в пафосность (хочется вспомнить слова Г.Горина, что здоровая ирония лучше ложного пафоса): "Мужчина, разыгравший все умно,/расчетом на взаимность обесчещен./О, рыцарство печальных Сирано,/ты из мужчин переместилось в женщин".

"Поэтом неразделенной любви к женщинам и революции" назвал он на вечере Владимира Маяковского, с чтения стихов которого ("Я верю в силу слов, я верю в слов набат...") и начал свое выступление. Попутно Евтушенко отметил в собственных стихотворениях и влияние другого, противоположного по взглядам и стилю поэта: Есенина.

Вспоминая об исторически сложившихся отношениях России и Грузии, о поэтических традициях, Евтушенко верит, что его нынешний приезд в Грузию еще и надежда. Надежда на улучшение взаимоотношений между двумя странами.

Поэтический вечер начался с голоса - собственно говоря, с чего еще начинается стихотворение? Голос Евтушенко рассказал, как после одного ковбойского вечера поэзии в стране Нового Света американец ему в машине включил грузинские песни, и поэт заплакал от счастья. Пел Руставский хор, он и открыл вечер. Сначала голос - потом пение. Все необходимые составляющие стихотворения, с одной стороны, и эффектные актерские способы заинтересовать и привлечь внимание зрителя, с другой. Предварив выступление поэта, грузинский драматург Лаша Табукашвили вспомнил слова Резо Амашукели: "Мы любим Россию Чехова, а не Чехоева, - и добавил: - Мы любим Россию Евтушенко". По несчастливой случайности, сказал он, грузины сожгли его знаменитую дачу, располагавшуюся в Абхазии, на которой, кстати, как однажды заметил поэт, были написаны его лучшие северные стихи, "Братская ГЭС". (Автор статьи помнит эту роскошную по своему убранству дачу в Гульрипши, где из окон виднелись кресла в форме креста, а во дворе стояли две небольшие круглые клумбы, на которых по-русски и по-английски - в тот период третьей женой поэта была англичанка - было написано "Станция Зима". Кстати, Евтушенко и там по-особому и с размахом справлял свой день рождения, жаря шашлыки прямо на берегу моря и приглашая всех проходящих мимо.) Поэт посвятил ряд произведений трагическим событиям того времени, а также своему погибшему в Абхазии другу, и это стихотворение звучало со сцены оперного театра по-русски и по-грузински. Л.Табукашвили рассказал, что Евтушенко приютил у себя на московской квартире грузинских беженцев и стал крестным одного из них.

В зале сидел президент, на сцене поэта поздравляли дорогие гости: актриса Софико Чиаурели и писатель Джансуг Чарквиани. Возникло такое ощущение, что все празднование проходит пышно и у кого-то дома - о чем не преминул упомянуть поэт: он чувствует себя в домашней обстановке. Это был поэтический вечер, превращенный в концерт. Некое прекрасное застолье с песнями, танцами, барабанами и заздравными речами, расширенное до масштабов театральной аудитории.

В определенном смысле поэтическая часть оказалась грузинским зеркалом его вечера в Политехническом 18 июля. Также была исполнена песня Лары, которую он сочинил на музыку Мориса Жара к фильму "Доктор Живаго". Эту песню отважился не только написать, но и спеть и в Москве, и в Тбилиси (с русской певицей в России и грузинской в Грузии) сам поэт. Евтушенко прочел - уже не спел - "Песню Атоса" из своего сценария, в котором мушкетеры не гоняются за бриллиантами, а восстают против царя, и сказал, что в Грузии для него всегда Атосом был прошедший лагеря и многие тяжкие испытания Чабуа Амирэджиби (автор "Дата Туташхиа"). Также звучали старые и новые стихи поэта, в числе последних, под музыку Шостаковича, связанную у поэта, впервые услышавшего ее в 9 лет, в 1942 году, с его первой любовью, он прочел "Ленинградскую симфонию". Он прочел и свои "шлягеры" - заученные назубок старые и действительно хорошие стихи: "Со мною вот что происходит...", "Любимая, спи".

Он и в 70 лет остался верен себе: цветастая одежда, немыслимого вида кепка. Впрочем, на сцене Евтушенко был одет более скромно, чем накануне в Москве. По его словам, когда он пишет, он молод ("Девочка, меня любить не стоит -/ведь в моей мальчишечьей душе,/с хрипом кровь отхаркивая, стонет/кто-то умирающий уже.//Ну а кто-то прыгает бесенком/в полумертвом теле босиком/и в полубреду моем бессонно/надо мной смеется, стариком...").

Совмещать несовместимое ему хочется не только в поэзии, но и в жизни. "Сопряжение далековатых идей", говоря словами М.Ломоносова, не в поэзии, а в жизни для Евтушенко не является чем-то неосуществимым, нереальным, эстетически и этически неприемлемым. Так, он уверен, что надо восстановить празднование Дня поэзии и отмечать его, к примеру, во Дворце спорта (!) или на площадях.

Стихотворные строки он уподобляет ступеням из медвежьей берлоги (напомнив, что как-никак - он все же сибиряк), по которым карабкается вверх. Его оптимистическое кредо - слова А.Камю: "Любая стена в конечном счете - это дверь".

Конечно, Евтушенко не мог не преподнести свой юбилей. Ему не просто 70. Ему, как он сказал, вспоминая слова своих американских студентов, zero seven - ноль семь, иначе говоря, если добавить еще ноль, получится сплошная бондиада, особенно учитывая тот факт, что поэт объехал за свою жизнь 94 страны и о каждой написал (а как же иначе: Евтушенко - именно такой поэт, который не мог не отметить свое пребывание на всех континентах земли поэтической строкой). Но чувство иностранности, которое непременно появляется после написания стишка, когда, по выражению Бродского, все люди на улице кажутся иностранцами, независимо от языка, на котором говорят, не свойственно Евтушенко. Его манера зачастую чревата чрезмерной публичностью и демонстрацией своих взглядов, и это далеко не отстраненный взгляд философствующего метафизика, но видение изнутри: национальный поэт размышляет о внешних событиях.

Его стихи зачастую рассчитаны на слезу, мелодраматичны, актерство в них заложено уже изначально. Часто он даже мешает своей выработанной актерской манерой чтения собственным стихам. С точки зрения привлечения внимания - чего в первую очередь, кажется, ему хочется на своих вечерах, - это выгодно и верно. Но вдуматься и полностью, как говорится, отдаться стиху - вряд ли. Слышишь манеру, а не суть.

Но залу и нужно было другое. Вряд ли сегодня, когда многие подустали от бесконечного прагматизма, на который вынуждает нас жизнь, от необходимости элементарного выживания и возникающей от разъединенности тоски - не по мировой, а уже просто по культуре, - вряд ли можно с уверенностью сказать, хорошо это или плохо. "Будто я в перевернутом СССР", - написал он как-то в одном из своих стихотворений. И подобные настроения, так же, как и чувство сопряженности, были у сидящих в зале тбилисского оперного театра, горячо принимавших поэта. Голод и жажда услышать что-то далекое от политики и быта и близкое сердцу соединили зал в одного большого читателя большого поэта. Поэт читал, ему внимали. В конце вечера, когда сцена была переполнена актерами, танцорами, певцами и цветами, он даже присоединился к грузинскому многоголосью - во всяком случае, визуально, став в один ряд с поющими руставцами.

Евтушенко, по сути, стремится к хрестоматийности, и порою ему это удается. Его афористические строки цитируют и знают все (для сравнения: Бродского однажды спросили: "Поэт в России - больше, чем поэт..." А как в Америке?" - на что нобелиат ответил: "В Америке он просто поэт, и это куда почтеннее"). Ну а каждый читающий житель Грузии (и не только, хочется надеяться) знает его стихи, посвященные Тбилиси. Эти строки прочла и Софико Чиаурели: "В Тбилиси есть особенная прелесть./На этот город звезды засмотрелись... Кто уезжал, тот знает непреложно -/уехать из Тбилиси невозможно.//Тбилиси из тебя не уезжает,/когда тебя в дорогу провожает".

Вместе с Джансугом Чарквиани они со сцены говорили о братстве двух культур, о том, что из Грузии никогда не "уйдет" имя Евгения Евтушенко.

* * *

Так получилось, что вице-спикер Государственной Думы России, возглавляющий парламентскую делегацию, прибывшую в Грузию как раз в это время, В.Лукин именно в Тбилиси поздравил поэта с юбилеем. Он, по окончании юбилейного торжества, продираясь сквозь толпу журналистов, прошел в уединенную гримерку поэта. Возле дверей с намерением поздравить цветастого символа эпохи в это время стояли и некоторые другие члены делегации, в числе которых была известная ранее актриса, а ныне активный член КПРФ Елена Дрaпеко. Заодно, в процессе ожидания, она с нескрываемым ужасом поинтересовалась: так же ли, как раньше, в Грузии по графику к ночи отключают свет или нет, а то пешком подниматься на 14 этаж в резиденции, где они остановились, - это уже слишком. Стоявшие рядом успокоили ее, сказав, что графика как не было, так и не предвидится во всех смыслах. Не всем удалось поздравить поэта - он выглядел уставшим и очень спешил, но за всех неуспевших высказать свои чувства впоследствии сказал господин В.П.Лукин. Выражая общую мысль и ощущения присутствовавших в тот день на празднике поэзии, в частности он отметил, что такого единодушия, какое он увидел на вечере Евтушенко, он давно не помнит. Театр был заполнен до отказа, и атмосфера в зале лучше всяких слов показала, сколь близки и нужны друг другу два народа, вопреки всем политическим разногласиям.