За прошедший год в Эрмитаже и вокруг него произошло столько событий, что даже и не знаешь: какое - важнее. Строительство собственного фондохранилища и открытие нового входа в музей с Дворцовой площади. Скандал вокруг возвращения Балдинской коллекции и создание Попечительского совета. В городе с легкой руки Эрмитажа появились целых два новых музея - Гвардии (военно-исторический) и фарфора (лирико-социальный). А в программе дельнейшей жизни музея под названием "Большой Эрмитаж", которую сам же Пиотровский определяет, как "умеренно-амбициозную" - и реконструкция Восточного крыла Главного штаба, и создание музеев - геральдики в Константиновском дворце, письменности и делопроизводства - в здании Архива военно-морского флота, а в совсем уж отдаленных планах - музея археологии в одном из близлежащих зданий, принадлежащих войскам МВД. Три дня и одна ночь бесплатного посещения Эрмитажа стали популярнейшей акцией петербургских юбилейных торжеств и даже то, что с нового года цена льготного билета поднялась с 15 до 100 рублей в городе восприняли спокойно: зато появился один день в месяц бесплатного посещения музея. О том, как, "на что" и для кого существует крупнейший художественный музей России - беседа с директором Эрмитажа.

Русский Журнал: Как выживает Эрмитаж в нынешней непростой для культуры экономической ситуации? Хотя он и называется Государственным музеем, но когда вы озвучиваете цифры бюджета, то оказывается, что почти на треть он состоит из денег, которые Эрмитаж зарабатывает самостоятельно. Кроме того, в его жизни появились спонсоры, которые помогают организовывать выставки, покупают экспонаты и т.п.

Михаил Пиотровский: Щукина и Морозова нельзя назвать спонсорами, они были коллекционерами, которые покупали картины, предполагая, что их авторы в будущем станут великими. И доля спонсоров в нашем бюджете невелика, самая большая доля - это то, что сам Эрмитаж генерировал. Спонсоры тоже входят в эту статью бюджета. Они сами иногда к нам приходят, но приходят уже в ту обстановку, которую сам Эрмитаж создает: она привлекательна для спонсоров. И доля их не так велика, значительно больше доля тех денег, которые мы сами зарабатываем, заставляя людей платить за билеты, за лицензии и т.п. Вот сейчас одна кинокомпания будет платить за то, что снимала в Эрмитаже, иначе бы мы на нее подали в суд. Когда мы делаем выставку за рубежом, то заставляем платить компенсацию, как если бы они платили западным специалистам. Если мы делаем выставку у нас в музее, то делаем ее бесплатно. Мы действительно генерируем половину своего бюджета: государство не в состоянии оплачивать все нужды Эрмитажа, да и не только наши, но наши - особенно. Даже Франция теперь дала свободу некоторым из своих крупнейших музеев: государство не может содержать их на сто процентов. А еще недавно они содержали свои музеи полностью и, соответственно, не давали им никакой свободы. То есть Лувр сдавал все свои деньги Министерству культуры Франции, а оно потом делило: что Лувру, что не Лувру. Ну вот, глядя на нас, они возмутились и стали требовать свободы. И ее получили.

РЖ: На одной из пресс-конференций вы говорили о том, что деятелей культуры волнует попытка государства контролировать внебюджетные средства, которые учреждения культуры зарабатывают самостоятельно.

М.П.: Это другой вопрос. Государство не в состоянии содержать культурные учреждения, поэтому мы и должны зарабатывать самостоятельно. А не потому, что это в природе существования музея. Мы зарабатываем, потому что иначе музей не сможет существовать. В свое время государство культуру достаточно невежливо бросило в волны свободы, практически отказавшись от своих обязательств по ее содержанию. Но мы, используя возникшие удобные моменты и живучесть музеев вообще, смогли из этой ситуации выкарабкаться и нашли разные внебюджетные способы, которые позволяют нам выжить. Государственные субсидии увеличиваются не намного. То, что вторая половина бюджета вся принадлежит музею, означает, что мы все увеличиваем (почти до предела) ту сферу, в которой можно зарабатывать самим. Когда стало очевидным, что мы добиваемся успеха, то это вызвало раздражение. Успех, как известно, вызывает раздражение у окружающих, особенно, у тех, кто предполагал, что нам придется много лет стоять на коленях и просить денег. У государства. А что такое государство? Это разбойник с палкой.

РЖ: ?

М.П.: Как нас учат социальные науки, это и есть основная функция государства: оно отбирает у людей то, что они производят или создают, то, чем они владеют, и затем за это должно им что-то давать взамен, соблюдать некие правила и поддерживать порядок в стране. Это как таможня: стоит на дороге и заставляет отдавать.

РЖ: Насколько я знаю, вы достаточно ангажированный государством человек...

М.П.: Конечно.

РЖ: Вы член Президентского совета по культуре, комиссии по Государственным премиям, да и вообще, согласно социологическим опросам, один из самых влиятельных людей в сфере культуры. Удалось ли вам реально на что-либо повлиять в сфере культурной политики государства?

М.П.: Не думаю, что могу оказывать большое влияние на государственную политику, даже в сфере культуры. Государственная политика - дело сложное. И в сфере культуры у власти тоже свои интересы. Но что я пытаюсь сделать, так же, как и все мои коллеги, - так это создать ясную картину роли государства в области культуры. Государство, бросив нас на произвол судьбы, решив, что мы ему не нужны, теперь увидело, что мы "выплыли". В результате некоей свободы появились какие-то деньги и возможность самостоятельного существования, а не только на субсидии государства. В этой ситуации появляется большой соблазн отобрать те деньги, которые мы научились зарабатывать, и те возможности, которые у нас появились. Тогда и начинается разговор о том, что все наши доходы являются частью государственного бюджета. Это неправильно с моральной точки зрения: этот бюджет существует для того, чтобы культура сохранялась и передавалась из поколения в поколение. У государства нет других задач. Ну еще помогать бедным и защищать границы - вот и все. Поэтому морально неверно говорить, что все, что зарабатывает культура, - это часть доходов государственного бюджета. Но еще хуже следующий этап подобных рассуждений: то, что зарабатывают учреждения культуры должно стать частью расходов государственного бюджета. То есть сколько ты заработал, настолько меньше тебе должно дать государство. Вот это очень опасно, потому что нам и так еле-еле удается удерживаться на культурной стезе и не пускаться в чистую коммерцию: ставить деньги во главу угла, как то, ради чего должно работать учреждение культуры. А многим уже и не удается. Это очень плохо. Тогда мы станем коммерческими, и тогда забудется все то главное, ради чего, собственно говоря, мы и существуем. Какие бы деньги мы ни зарабатывали и какие бы пышные церемонии ни устраивали, главное - это воспитывать последующие поколения. Ведь культура - это то, что отличает человека от нечеловека, это ненаследуемая память поколений. Она усваивается только через обучение, через вещи, предметы, книги. Это то, чем и занимаются музеи и что они пытаются дать людям на протяжении всей их жизни. Борьба за понимание этого и есть наше участие в государственной политике, связанной с культурой. Мы все стараемся - не только один я - говорить об этом достаточно громко. Мы вступаем не раз и не два в разные конфликты. Думаю, что наша позиция должна внушать уважение к людям культуры и изменять представление о них, как о нищих, забитых существах, которые за любую "подачку" должны быть благодарны. Я часто говорю: мы не просим и нам не помогают, с нами сотрудничают, если это посторонние, или выполняют свои обязанности, если это государство. Попросить мы можем совершенно постороннего человека: "Не купите ли нам картину?"

РЖ: Вы имеете ввиду историю с покупкой Владимиром Потаниным "Черного квадрата" Малевича для Эрмитажа?

М.П.: Нет, там было по-другому. Мы вместе заранее обсуждали, как можно купить эту картину. С "Интерросом" у нас настоящее партнерство. А у государства мы не просим, а - требуем. Мы требуем, чтобы нам выделили деньги на то или на другое, без чего мы не можем существовать. Требования имеют разные формулировки, но это все равно - требования. Для деятелей культуры очень важно не чувствовать себя бедными родственниками, особенно, в сфере государственной. Мы - это вершина того, чем может гордиться и государство, и страна, и нация. Не мы - люди, а мы - те культурные институты, которые существуют в России. Не просто вещи, находящиеся в музее, а сам Эрмитаж как явление русской истории и культуры. Такая позиция, как мне кажется, правильна, она, конечно, может вызывать много разных неудовольствий, но в основном должна вызывать уважение.

РЖ: Вы лично общаетесь с Владимиром Путиным на Президентских советах?

М.П.: Да, конечно.

РЖ: Вы его пытаетесь в чем-то убедить?

М.П.: Ну не могу сказать, что мы уж так общаемся: я сижу и все время в чем-то его убеждаю. Я просто пытаюсь что-то объяснить.

РЖ: А как вообще проходят эти советы? Президент же не ради собственного удовольствия собирает большое количество не последних в области культуры людей...

М.П.: Нужно сказать, что Владимир Путин внимательно выслушивает всех людей, которые входят в Президентский совет. Если вначале он произносит речь, которую ему написали, то дальше делает заметки, живо реагирует на все, что говорят, и свою финальную речь произносит, исходя из своих собственных идей. Все услышанное он "впитывает", а уж - что принимать как руководство к действию - это уже его собственное решение. Путин не из тех людей, которых можно так просто уговорить или убедить.

РЖ: Могли бы вы привести конкретный пример разрешения какого-либо конфликта, связанного с культурной политикой, скажем, на Президентском совете?

М.П.: Это происходит не на Президентских советах. Есть разные формы действий. Одна из них - это более широкой использование общения с прессой. У нас было несколько ситуаций, когда выходившие правительственные постановления практически лишали нас возможности использования внебюджетных средств, особенно тех, которые приходят от спонсоров или меценатов, что означало, что все эти каналы финансирования культуры полностью прервутся. И мы настойчиво и открыто обсуждали все вопросы - и с правительством, и с прессой. Эти вопросы снимались, постановления менялись, потом они "сбоку" попадают в законы. Через несколько лет. Но через несколько лет уже и ситуация менялась. Президентский совет - это немного другое. Он собирается не часто. Его задача не принимать решения, а представить Президенту наиболее полную картину всех проблем, которые существуют, и побудить принять "большие" решения. Думаю, что "мелкие" решения осуществляются другими путями.

РЖ: Что вы имеете в виду под "большими" решениями?

М.П.: Опять же не решения, а обсуждения. Мы все немного "зациклены" на бюрократической схеме: приняли, постановили и т.д. Ну, например, на одном из первых Советов обсуждались проблемы детской культуры и участия государства в стимулировании создания литературы для детей. Это как раз то, что у нас провалилось в страшные дебри, потому что это та область, в которой нужны государственные поддержка и контроль за тем, чтобы все выполняли свои обязательства. Конечно, никакой революции не произошло. И все равно лучшие детские книжки сейчас пишутся на Западе. Хотя еще вопрос: кто как относится к Гарри Поттеру? Думаю, что перелом тоже произойдет, будут и у нас писаться хорошие детские книжки. Еще до этого Совета было подсчитано, что практически все телекомпании не выполняют своих обязательств, которые существуют во всех договорах: выделять детским программам определенное количество времени. Нас попросили не акцентировать на этом внимание на Совете, мы лишь упомянули об этой проблеме, но потом произошли проверки Министерства информации и печати, которые исправили ситуацию. Вот таким образом это происходит. Или - на предыдущем Совете обсуждался важный вопрос: нерешенные взаимоотношения между государством и свободными художниками. Госзаказ или свобода? Все хотят быть свободными, но при этом получать деньги от государства. Совершенно ясно, что тут должны быть критерии. Есть вещи, которые государству нужны, и оно на это выделит большие деньги, и кто-то этот заказ должен реализовать. На коротком поводке, как было в советское время. Есть вещи, в которые государство не должно соваться, но тогда и художник ничего от государства не может требовать. На рынке или без рынка, создает он вечное или работает на потребу публике. И есть сфера социальная с какими-то очень важными вещами, где никакого дохода и быть-то не может, где государство должно помогать, взамен себе ничего за это не требуя. Я имею в виду, в значительной мере, музеи, библиотеки, школы, искусство для детей. Такого общественного договора, из которого всем стали бы понятны правила игры (как это было в советские времена), у нас пока еще нет.

РЖ: Вы имеете в виду Закон о культуре?

М.П.: Тут кроме Закона должен быть некий общественный договор, правила которого всем понятны. У нас в советское время были отдельные законы, "тяжелая" система всяческих запретов, но правила игры были достаточно ясны: делаешь одно - получаешь поощрение, делаешь другое - попадаешь в лагерь. Сейчас такой точной системы не существует: то государство обижается на то, на что оно не должно обижаться, потому что в этой сфере оно ничего не делает - и пусть себе не вмешивается, то культура обижается на то, что государство ей не помогает или помогает мало. Это вопросы, которые обсуждаются и постепенно принимают какие-то формы, в том числе и формы законодательные.

РЖ: А что вы думаете о Законе о меценатстве?

М.П.: Мы все время бьемся над этим. Я же считаю, что никакого Закона о меценатстве не нужно: его невозможно "пробить", долго и сложно, и все будут подозревать меценатов в отмывании денег. Нужно маленькое и тихонькое добавление в Налоговый кодекс, дающее правильные льготы тем, кто дает деньги на хорошие дела. И все. Этого добиться легче, хотя тоже трудно. А широковещательная борьба за Закон о меценатстве все равно ни к чему не привела.

РЖ: Добиться добавления в старый Кодекс легче, чем нового Закона, но ведь все равно пока никто еще ничего не добился.

М.П.: Да мы и не должны ничего добиваться. Как только интеллигенция начинает чего-то добиваться, у нее все плохо получается. Научные сотрудники не должны руководить государством. Как исторический опыт показал. Мы должны заострить проблему, найти способы ее обсуждения и сами найти способ ее протолкнуть. Это только часть проблемы, как вы понимаете. Мне кажется, что мы сумели добиться некоего большего понимания проблемы, но сразу же ничего, конечно, не добьешься. Причем понимание должно быть обоюдное: как для президента, так и для тех, кто с ним разговаривает. Следующим важным Президентским советом был тот, который был связан с ЮНЕСКО. Мы сами себе поставили задачу: как может Россия, которая сохранила свою культуру, быть донором ЮНЕСКО? Не ждать чего-то от ЮНЕСКО. От ЮНЕСКО ждать нечего. Это находящаяся в кризисе международная бюрократическая организация, которой мы еще можем дать толчок и вытащить из кризиса. Недавно туда вернулись американцы, которые тоже могут ей помочь. Так что же Россия, используя наш новый опыт, может дать ЮНЕСКО, кроме того, что у нас великие памятники? Нами был предложен целый набор вещей, которые могут превратиться в хорошие интересные инициативы: полный набор компьютерных каталогов всего, что у нас есть, чтобы люди знали не только Пушкина, Достоевского и Московский Кремль, а и многие другие памятники. Плюс - громадная сфера нашего опыта выживания в условиях рынка, сохранения или несохранения "лица" в этих условиях. На Западе все живут в условиях рынка, но там рынок "мягкий", и большая части мира еще не знает, как можно сочетать великую миссию культуры и то, что нужно существовать в условиях вечной нехватки денег. Опыт двадцатилетней российской борьбы за выживание уже может быть использован и в СНГ, и в Европе, и во всем мире. Кстати, именно это мы и делаем сейчас в проекте "Эрмитаж-ЮНЕСКО": сейчас уже этап, когда мы все то, чему сами научились и что сумели сделать, доносим до специалистов из других стран на разных семинарах и симпозиумах.

РЖ: А проект "Декларации прав культуры" родился тоже из совместной работы с ЮНЕСКО?

М.П.: Нет, он существовал и раньше, но особенно стал пропагандироваться (и не только мной) в связи с войной в Ираке: стало ясно, что в нашей цивилизации отсутствует понимание того, что у культуры есть свои права, отделенные от прав человека. Мы даже поняли то, что совсем недавно было совсем еще не понятно. Это не само собой разумеющаяся вещь: что у человека есть весь тот набор прав, который сейчас признается. Права человека противоречат правам нации, правам другого, правам государства и так далее. Но нашлась схема, в которой это существует и работает. Так же и с правами культуры. Это может даже уравновесить права человека. Когда человек будет знать, что кроме его права взять и убить, скажем, кого-то, кто ему не нравится┘

РЖ: Но такого права у человека нет.

М.П.: Ну, допустим, что оно есть.

РЖ: Но как же оно может быть в христианском мире, в котором люди живут по заповедям?

М.П.: Мы уже давно не живем по заповедям. Скорее мы живем по закону: око за око, зуб за зуб. У нас много разных заповедей. Но если у одной страны есть право вмешаться в политику другой страны, посчитав, что там нарушаются права разных отдельно взятых личностей, то, кроме этого, еще есть право древних цивилизаций культуры - таких как Ирак, - которая сама по себе является ДНК нашей культуры. И при всех правах человека нельзя уничтожать памятники культуры. Это дилемма не простая: нужно ли бомбить собор, если в нем сидит вражеский пулеметчик? В течение Второй мировой войны ее тоже решали по-разному - и бомбили, и нет. Часто это зависело от человека, который принимал решения. И простых решений тут нет. И что-то должно уравновешивать ситуацию. Думаю, что может сработать та схема, которая прозвучала. Есть знак красного креста и полумесяца, который означает, что людей нельзя бомбить, что тоже не всегда соблюдают, а помимо этого еще и знак Рериха - три красных кружка, который означает, что памятник нельзя разрушать. В продолжение этих традиций и возникла Декларация прав культуры. Какие-то вещи должны быть в крови у каждого человека цивилизованного общества. Есть вещи, которые делать нельзя, потому что они могут нанести вред культуре, культурной ДНК нашей цивилизации, а не отдельного человека. Декларации, конечно, мало, многое надо сделать и в законотворчестве, и в психологии. Юристы, например, говорят, что только человек может быть субъектом закона, а культура - нет. Это, конечно, правильно, но при дальнейшем более глубоком размышлении и не совсем верно.

РЖ: И какой же выход?

М.П.: Ну, вот сейчас в Женеве группа юристов пытается разрешить этот юридический казус. Выход можно найти из любой ситуации, если, конечно, его искать. Это творческая работа.

РЖ: Дружеские отношения между Эрмитажем и "Интерросом" начались с покупки "Черного квадрата" Малевича?

М.П.: Нет, они возникли из небольших издательский программ, не менее важных, впрочем, чем покупка "Черного квадрата" Малевича. Мы возродили к жизни периодическое издание (раньше это был журнал) "Христианский Восток" - одно из лучших научных изданий, когда-либо существовавших в России. Оно и сейчас одно из лучших. Каждая статья издается на языке автора, используются шрифты от греческого до древнеегипетского и так далее. С помощью "Интерроса" мы начали издание архивных материалов музея - серию "Страницы истории Эрмитажа". Уже вышли тома записей Ученых советов Эрмитажа послереволюционного времени, сейчас готовятся тома архивных материалов о продажах коллекций Эрмитажа в Советское время. Постепенно мы нашли другие способы взаимодействия: "Интеррос" стал нашим главным партнером в развитии плана Большой Эрмитаж, в частности, в реконструкции Восточного крыла здания Главного штаба. Он стал спонсором ряда реставраций вещей и реконструкций помещений, эрмитажная выставка "Под знаком Орла" частично сделана на их деньги, оперативное бюро проекта было создано при их помощи. Он выступает нашим финансовым консультантом по проекту Большого Эрмитажа. Он оплатил половину стоимости ремонта Триумфальной Арки, а вторую половину - сам Эрмитаж. Это был миллион долларов с их стороны и столько же - с нашей. Он выступает бесплатным консультантом по готовящемуся проекту реконструкции Восточного крыла Главного штаба - в области его риэлторской и коммерческой реализации. Он был нашим консультантом при создании наших связей с музеем Гуггенхайма. Кстати, именно благодаря его советам мы смогли заработать достаточно денег, чтобы осуществить реставрацию к 300-летию города. Благодаря тому, что мы правильно заключили договора и соглашения. Мы постоянно работаем вместе. И где-то в середине нашего сотрудничества произошла покупка "Черного квадрата" Малевича. "Интеррос" хорошо знал всю ситуацию с банками, банкротствами, коллекциями... Вначале мы об этом просто поговорили, а потом решили попробовать получить эту картину для Эрмитажа. Доброе святое дело. Ну вот - получилось.

РЖ: Вам пришлось убеждать Владимира Потанина в необходимости этой покупки?

М.П.: Нет, убеждать не пришлось. Мы время от времени встречаемся и предлагаем друг другу целый набор разных проектов того, чтобы мы могли делать вместе. Он - свое, мы - свое. Летом, например, у "Интерроса" была общая идея: сделать сногсшибательную выставку в Париже. Нас пригласили в ней участвовать. Мы согласились и стали участвовать "по-эрмитажному": "вложились" туда значительно большим количеством и интеллектуальных возможностей, и музейных экспонатов, чем предполагалось изначально. Сейчас вариант этой выставки экспонируется в Эрмитаже. Происходят обсуждения: мы говорим, что нам было бы полезно и интересно, они говорят, что им. А затем выбирается то, в чем наши интересы сходятся. Из этих встреч родился и Попечительский совет Эрмитажа. Идея принадлежала главе "Интерроса" Владимиру Потанину. Он сказал: "Если вы хотите, чтобы я был все время обязан вам помогать, то надо меня обязать. Надо создать Попечительский совет, в котором буду не только я, но и другие члены, которых я буду заставлять давать деньги на развитие Эрмитажа". А дальше уже мы стали развивать его идею: сотрудничества частного капитала и государственного учреждения. Это же одна из главных проблем на данный момент мировой культуры вообще. В мире сейчас создается множество одновременно частных и нечастных организаций в сфере культуры. Они по-разному работают, и есть разные мнения насчет того, что из них может получиться. Но наш Попечительский совет - это пример того, как министры и бизнесмены могут совместно работать и решать, что будет с музеем, утверждать его бюджет, находить на него средства, а потом проверять, как этот бюджет выполнен.

РЖ: Вы выступаете в роли первооткрывателей в организации такого рода сотрудничества государственной и частной структуры - или подобная ситуация уже стала типичной для России?

М.П.: Думаю, что это ситуация типична для российской культуры. Мы, конечно, пионеры во всем. В данном случае в ситуации, которая типична для российских музеев, мы экспериментируем с вещами, которые применимы для реализации в музейной сфере. Например, с помощью голландских друзей Эрмитажа мы сейчас делаем компьютерную программу для учета музейных ценностей. Мы взяли самую популярную из существующих на Западе программ, сейчас ее русифицируем и включаем в нее все требования Министерства культуры России. Следовательно, когда эта программа будет готова, она будет приемлема для любого российского музея. Опыт нашего Попечительского совета, возможно, станет примером для других российских музеев. Ведь все создают разного типа попечительские советы. Но важно создать действующий совет, который будет не командовать музеем, а обеспечивать его частичное финансирование и создавать условия для его развития. Это не так просто сделать. Это и на Западе получается далеко не везде и не у всех.

РЖ: А как вы формируете свой совет? Вот, скажем, Владимир Потанин - член и даже председатель Попечительского совета, а Олег Дерипаска тоже спонсирует Эрмитаж, но он почему-то в совет не входит...

М.П.: Спонсорство и попечительство - это совершенно разные вещи. Члены нашего Попечительского совета: во-первых, два министра - Михаил Швыдкой и Алексей Кудрин, во-вторых, лорд Ротшильд, который руководит фондом развития Эрмитажа и Эрмитажными комнатами в Англии, в-третьих, Ганс Мерке - директор IBM в Европе, Африке и на Ближнем Востоке (у нас большой проект с IBM), в-четвертых, Джон Рассел - крупнейший западный художественный критик. А с Олегом Дерипаской мы только еще начали сотрудничать: с "Базовым элементом" у нас есть проект эрмитажных выставок в Сибири. Нам хочется показывать свои коллекции, фирме хочется хорошо выглядеть в том регионе, где у нее есть свои интересы. Это первоначальный этап сотрудничества. Возможно, Дерипаска и будет когда-нибудь членом Попечительского совета. Это же не происходит автоматически.

РЖ: Насколько я знаю, Михаил Ходорковский был и остается членом эрмитажного Попечительского совета...

М.П.: Да, и мы его не исключали, потому что никаких оснований для этого нет. Ситуация с Михаилом Ходорковским очень обидна для Эрмитажа: он только что стал членом Попечительского совета. С большими перспективами. Мы о многом вперед договорились, но вот теперь... "ЮКОС" был одним из главных спонсоров Эрмитажных комнат в Лондоне, финансировал одну из наших больших лондонских выставок в тот период, когда мы не могли для нее найти денег. Мы его активно уговаривали: надо вкладывать деньги и в российские выставки. "ЮКОС" практически спас нашу выставку в Липецке в ситуации, когда местные заводы не захотели поддержать ее проведение. Целый набор совместных акций привел в конце концов к его членству в Попечительском совете и к перспективам финансирования проектов для Большого Эрмитажа, которые теперь не могут осуществляться по объективным причинам: пока что мы не можем с ним обсуждать перспективы развития Эрмитажа. Хотя я думаю, что все еще обойдется и наладится...В принципе весь этот путь правильный...

РЖ: Чем завершилась ситуация с передачей Германии Балдинской коллекции?

М.П.: Пока ничем не завершилась. Правильное компромиссное решение не было вовремя доведено до широкой общественности, и потому, когда пошли слухи и разговоры о ее передаче Германии, то возник такой ажиотаж не информированной публики, что процесс был приостановлен, чтобы не создавать из этого совершенно нормального дела конфликтную ситуацию.

РЖ: А почему, по вашему мнению, вообще возник этот скандал?

М.П.: Там было все правильно решено. Балдинская коллекция не попадает под закон о перемещенных ценностях, поэтому она не может автоматически стать российской государственной собственностью, как многие из частных коллекций Германии, которые находятся сейчас в Эрмитаже и по закону являются собственностью России. Эта коллекция была вывезена нелегально, другое дело, что Балдин ее фактически спас, но юридически она была вывезена нелегально. При наличии доброй воли она может быть возвращена. Думаю, что для этого нужно было бы решение Государственной Думы, она может быть возвращена и решением российского Правительства. Конечно, не просто так. Там была достигнута договоренность о компромиссе: если коллекция возвращается в Германию, то двадцать лучших вещей - очень важных для Эрмитажа - остаются в России. Эта часть договоренности не была доведена ни до широкой, ни до узкой общественности. Думаю, что если бы подробности передачи были бы объявлены нормально, то не было бы и никаких споров: не продешевили или что-либо другое... Но сам принцип принятия компромиссного решения, которое удовлетворят обе стороны, был правильным. Я считаю, что все эти вопросы могут быть решены спокойно только при условии компромисса: что-то уедет в Германию, что-то останется в России. И все остаются довольны: нам остается то, что нужно нам, а в Германию поедет то, без чего Германия не может существовать. Есть вещи, которые очень важны для национального самосознания, а есть - которые интересны, но и не обязательны. Как витражи из Мариенкирхе во Франкфурте-на-Одере, которые были отданы Германии решением Государственной думы. Для Германии это святыни, самые старые витражи одной из старейших церквей, начало германской культуры, а для нас просто красивая вещь, которую, кроме всего, еще и никогда не выставить. Для этих витражей в России просто нет помещений нужной величины. Всегда могут быть найдены компромиссы, если хочешь проявить добрую волю, а не раздуть скандал. К сожалению, вокруг этих ситуаций слишком много людей, которым нужен скандал - и в России, и в Германии.

РЖ: В результате скандала ничего никуда не переместили?

М.П.: Да, ничего никуда не переместили, но и ничего нигде и не выставлено. Ничего хорошего не произошло. Вопрос не решен. Вопрос-болячка. Кто угодно может все время будоражить общественное сознание, а никакого решения проблемы нет. Хотя здесь есть общие проблемы и есть маленькие проблемы - их можно было все публично обсудить. И я думаю, что то решение, которое было найдено - а мы много времени потратили на это - было вполне приличным и нормальным. Конечно, в сфере культуры, а не в сфере политики.

РЖ: Каков портрет среднестатистического посетителя Эрмитажа?

М.П.: Гражданка России в возрасте от 30 до 40 лет. Примерно 75% посетителей - российские граждане, среди которых преобладают женщины. Кроме того, мы стараемся принимать как можно больше молодежи и детей. За год у нас бывает около 500 000 детей и студентов.

РЖ: Можно ли, исходя из этих цифр, сделать вывод о том, что основная функция музея в современном обществе все-таки образовательная?

М.П.: Да, основная функция музея воспитательно-образовательная. Для детей. Мы все работаем для них.

Беседовала Екатерина Ефремова

• Государственный Эрмитаж
• Lenta.ru Эрмитаж и Петергоф вошли в еврозону
• Росбалт В Петербурге открывается "Детский Эрмитаж"