|
||
/ |
Антропология эпитафий Дата публикации: 12 Марта 2004 Умер великий Пан! Кричали наяды. Нимфы кричали. Его больше нет, он не сдюжил, он нынче не с нами. Наверное, кончина значительного человека, интеллектуально влиятельной, харизматической личности, неизменно должна порождать определенные "некрологические" экзерсисы, вызывать письменную активность "данников духовных", потаенно связанных с усопшим. Таким безвременно умершим, оказался, к несчастью, Сергей Сергеевич Аверинцев, академик, византинист, библиофил, интеллектуал, "внутренний эмигрант". Летом прошлого года на славистическом семинарии одного западноевропейского старинного университета некий тамошний знаменитый профессор изрядно обескуражил вопросом меня: "Did you hear? Averintsev passed away". Я, удивленно: "Really? He was not that old... What a bad fate..." Оказывается, Сергей Сергеевич уже давно и тяжело болел, слухи о его состоянии активно циркулировали в околоакадемических кругах Западной и Центральной Европы, благо, его непосредственное физическое soma находилось поблизости, в городе Вене. Вспоминается замечательная композиция Анны Герасимовой - хармсоведческой ученицы Мариэтты Омаровны Чудаковой, а в мiру битницы и рок-дивы ("Умки"), автора одноименной композиции:
Думается, что вспоминать твою королевскую спесь - нелегкая задача некрологиста, подвизающегося на грустной ниве воздаяния последней почести Сергею Сергеевичу. В массово-общественном сознании имя Аверинцева прочно угнездилось в лунке неотменимого "плюсквапарфекта", рядом, если не с Афанасьевым-Пыпиным, то, уж точно - Виктором Максимовичем Жирмунским, родным дедом Что может, к примеру, современный старшеклассник сказать о поле деятельности этого человека? Этих людей? Немного. Немилосердно мало. Но, вместе с тем, людям, деятельно озабоченным состоянием собственного Ума (чтобы не сказать Духа) пристало менее податливо следовать за веяньями новейших мод (о чем предостерегали многие, включая очаровательного журналистского непоседу Оноре де Бальзака). Виктор Владимирович Ерофеев, выморочный могильщик советского худла, помнится, агрессивно (и на наш взгляд абсолютно неоправданно) хулил покойного, не щадя завистливого живота своего, сардонистически уязвлял и клял во всех смертных. По Ерофееву (тоже "филологу", защитившему советскую диссертацию о новолитературных изысках того времени) Аверинцев оказывался "филологической попсой" - натужным зеро безблагодатного дискурса усопших фигурантов присного филогенеза. Но кем оказался ныне сам Ерофеев? Мы не решимся спекулировать на то ли православном, то ли кафолическом отношении покойного к Нему, не будем и зубоскалить по поводу невинных "закидонов" покойного филолога, утверждавшего, дескать Иисус Христос знал латынский язык. Непонятно, однако, в качестве кого: то ли как В своем вдумчивом звуковом тексте, посвященном смерти С.С. Обидно, что радиоведущий никак не рефлектирует по поводу того, почему и как разрешали Аверинцеву писать на все эти столь притягательные "странные" темы. В чем заключалась внутренняя механика подобного (цензурного) избирательного процесса? Ведь кое-кто наверняка сознательно принимал подобные "диссонирующие" с общим курсом решения. И мы даже знаем, как может называться та московская площадь, где этот "кто-то" мог располагаться. Вы никогда не пробовали, в году, эдак, скажем, семьдесят втором, написать статью о Карле Густаве Юнге и послать ее прямехонько в Вопросы Философии? Вам бы ответили? Вас бы напечатали? Как такой текст "должен быть написан"? Вопрос явно не в референциях. Какими титулами и степенями надо было обладать, для публикации в тогдашних В.Ф. такой статьи? Или, дело вовсе не в научном звании? Кажется, определение "разрешенной Фронды", как бы ни маркировать эту функцию, в какие бы благозвучные словеса ее ни одевать, вполне применимо к той роли, которую вольно или невольно исполнял для советских властей предержащих покойный ученый-просветитель. Парамонов ограничивается вязким трюизмом: "Судьба самого Аверинцева сложилось, можно сказать, благополучно. Он не только не страдал при советской власти, но и дожил до ее падения". И только? Вот и Андрей Немзер в своем любимом "Времени Новостей" Между тем, едва ли не лучшим некрологистом усопшего Аверинцева оказался, на мой взгляд, Константин Крылов. Его Можно упомянуть и Мало кто заметил, что у С.С. было досадно мало своих авторски написанных от начала до конца книг. Их ведь явно не больше десятка. Страсбургский профессор Михаил М.Мейлах насчитал более восьми сотен именных публикаций С.С. Интересно, сколько из них чисто научные, и сколько из них монографические? Все помнят дважды изданную "Поэтику Византийской литературы", а по слухам, понравившуюся самому Р.О.Якобсону. Мало кто вспоминает о замечательной аверинцевской первой книге, о биографическом жанре Плутарха. И, разумеется, практически никто уже совсем не упомнит о важнейшей сборочной книге, изданной в монументальном издательстве Москвы - в Языках Русской Культуры А.Д.Кошелева. Вообще, как ни странно сие признавать, Аверинцева досадно мало по-настоящему читают. Особенно молодые. Особенно в Сети. Не читает его, по видимому, и Константин Крылов. Ведь, читать "какие-то его книги", "не любить", слишком роскошествующая и боле чем абстрактная позиция для объективного хроникера, если не сказать архивариуса. Текст Крылова выигрывает в сравнении со, скажем, "поминальными заметками" Михаила М.Мейлаха, хотя бы в том, что не называет Аверинцева "Сережей" (как постоянно делает Мейлах, демонстрируя окружающим собственную дружескую интимо-близость с величественным византийствующим усопшим). Не рискуя, тем самым, схлопотать упрек в неоправданном амикошонстве. И пусть, в ответ на это, нам скажут, дескать, М.Мейлах "называет Аверинцева тем именем, которым привычно звал его при жизни", все равно, думается, приличествующий случаю статут смертельной Торжественности и определенного (как же без него?) официоза должен бы пресечь на корню любые игривости, если таковые возникли на подкорке вдохновенного некрологиста. Впрочем, текст Константина Крылова - консерватора и человека, тоже далеко не безупречен. Не совсем понятно, для чего ему понадобилось формально подтверждать состояние С.С. в качестве "официального ученика А.Ф.Лосева". С другой стороны, разве мы можем так уж однозначно пенять Крылову на это заключение, если "даже" Аза Алибековна Тахо-Годи, в уже своем Топик этот, конечно, весьма запутан, однако, до нас дошли (опубликованы в лосевской исихастской книге "Имя" (СПб, 1997, стр.512) стенографически записанные В.В.Бибихиным мемуарности Лосева, где он вполне недвусмысленно сказал буквально следующее : "Аверинцев - не знаю. Ничего не знаю и знать не хочу кто он." Разве это - декларация зачисления в классическое антиковедческое или философское "ученичество"? Едва ли, едва ли. Вместе с тем, текст Крылова полон достоинств, главнейшим из которых может считаться, вероятно, некий "неавтоматизм исполнения", своеобычный взгляд малотривиального размышления-на-заданную-тему. Во всех словах, которые Крылов избирает для описания роли и места покойного в отечественной "истории ментальностей", в том принципе "рассказа", который оказывается узаконен для данного ракурса некрологического письма, сквозит искренняя попытка понять. Наиболее адекватно, дистанцируясь от хора "посвященных", бытуя человеком стороны, персонажем непересекающихся пространств. То что покойный во многом писал и работал "для посвященных", для своих gruppies, ни для кого не являлось секретом Стоит сказать, что своего рода "идеальным некрологическим текстом" о С.С. явилось Жаль, только, что она, (вероятно, по примеру Михаила Мейлаха), использует все те же уменьшительные имена в своем тексте, где появляется "Дима Быков", что уже лучше, конечно, чем "Сережа Аверинцев". Веселее от этого, однако, почему-то не становится. Примечания: "...Книга обращена к вполне конкретным читателям, совсем недавно еще заполнявшим интеллигентские салоны, московские по преимуществу - к поклонникам Аверинцева, его способа мысли, способа говорения и способа умолчания."
|
|
|
||