Русский Журнал
/ Обзоры / www.russ.ru/culture/20040616_sb.html |
"Я знаю, где живет Сид Барретт" 13 полемических тезисов о церковных перспективах русской рок-культуры Иеромонах Григорий (В.М.Лурье) Дата публикации: 16 Июня 2004 0. Intro (можно скачать отсюда музыкальный файл и сделать саунд-треком во время чтения)
1. Мы не откроем Америки, если скажем, что сейчас уже выработались, хотя и не до конца, быть может, "проговорены", две противоположных позиции при ответе на вопрос, кто более в русском роке для матери-церкви ценен. Теперь есть регулярные фестивали "Рок к Небу" - и это один ответ. И у нас есть название для этих фестивалей - придуманное, как говорят, самими организаторами (спасибо Максиму Жерновому из группы "Вереск" за его любезное сообщение): "Попса в небеса". - Это другой ответ, хотя и имплицитный. Мы сейчас попробуем его эксплицировать. 2. Слоган "Рок к Небу" обозначает идею понятную и прямую. "Рок к Небу" - это когда выходит Кинчев и кричит: "Мы православные-е", подразумевая, что аудитория, привыкшая кричать вместе с ним "Мы вместе", будет кричать вместе с ним и любой другой лозунг, даже пусть и про православие. А потом, есть надежда, часть этой аудитории будет и в жизни подражать своему Но идея "Рока к Небу" шире Кинчева. Пока "Мы православные-е" кричит только он один, к нему в компанию добавляются, как их называли большевики, Итак, идея "Рока к Небу" препарируется как блюдо из двух компонентов: Кинчев как аппетитный и сильно пахнущий кусок мяса и солидные рокеры двадцати- и тридцатилетней выдержки, но не имеющие собственного резко определенного религиозного вкуса, - как гарнир. Будет фестиваль стареющих рокеров, постепенно подбирающихся ко все более высоким концертным площадкам, даже ко Кремлю, и - мы уже не сомневаемся:
Ничего не напоминает? Если мы находимся внутри русской культуры, то напоминает - и очень даже. 3. Русской светской литературе (поэзии, музыке...) не так много лет, и за свои годы она не так часто подходила к православию близко, чтобы параллельные ситуации не были памятны для тех, кому это интересно. Одна такая ситуация была в XVIII веке, во времена Державина, и завершилась уже в 1830-е, дав двух антиподов: один из которых безраздельно воцарился в литературе, а другой, полностью уступив литературное поле боя вражеской партии, стал одним из главных - едва ли не самым главным - возобновителем русского монашества на Афоне, а через это - и афонского монашества вообще, которое возродилось в XIX веке после разорения от греко-турецкой войны 1821-1829 гг. только благодаря русским. Первый, который остался в литературе и оставил литературу за собой, - Пушкин. Второй - князь Ширинский-Шихматов, ближайший ученик адмирала Шишкова, принявший в монашестве имя Аникита. Князь нашел способ избавиться в своей общественно значимой деятельности от давления культуры своего общества, но весьма символично, настолько, что для этого ему пришлось эмигрировать из страны... Вторая параллельная ситуация была на сто лет позднее, с 1860-х по, грубо говоря, 1917-й, и именно она представляет близкую историческую параллель ситуации сегодняшней. Там тоже было два главных героя, чьи имена стали символическими уже для современников: Достоевский и Константин Леонтьев. После Достоевского и Леонтьева ничего нового уже не было: деятели "Серебряного века" и эмиграции только пережевывали то, что сказали эти двое, а в литературе советского самиздата восторжествовало религиозно плоское "шестидесятничество", на смену которому как раз и пришла так называемая (весьма условно) русская рок-культура. 4. Так что мы тут немного скажем про Достоевского и Леонтьева. Достоевский придумал князя Мышкина и старца Зосиму. Некоторым понравилось, а Леонтьев, наоборот, написал едкую статью. А в письмах он, еще хуже, - пересказывал, как оптинские монахи смеялись над разговорами монахов в "Братьях Карамазовых". Когда все белибердяевы встали грудью на защиту "религии любви" Достоевского от "религии страха" Леонтьева, а Леонтьев стал-таки любимым писателем тех немногих выходцев из интеллигенции, которые поверили в обыкновенное православие - то самое, которое, действительно, начинается отнюдь не с любви, а со страха, - позиции двух православий в современной русской культуре определились. Любители "любви" нашлись и в духовной среде, а любители православной строгости - и в светской. Из последней вышел лучший русский богослов XX века: новомученик Михаил Новоселов, а среди первых был антипод Новоселова едва ли не по всем богословским вопросам митрополит Антоний Храповицкий, ставший в эмиграции первым главой Зарубежной Церкви. Митрополит Антоний обожал Достоевского и не любил Леонтьева. Впрочем, в той же самой Зарубежной Церкви нашелся человек, который лучше всего разъяснил интеллигентной публике, почему христианство Леонтьева - а не Достоевского - является-таки правильным: это был архимандрит Константин Зайцев. Его брошюру о Леонтьеве, недавно переизданную (в составе двухтомника "К.Н.Леонтьев: Pro et Contra"), так и хочется дать каждому, кто интересуется темой христианства в русской литературе. Обо всем этом я говорю не для того, чтобы уйти в невесть какие исторические глубины, а для того, чтобы дать перспективу, в которой, мне кажется, нужно смотреть и на современные проблемы христианства в русской культуре. "Достоевский" и "Леонтьев" - это не два человека, а два маркера, два символа совершенно разного отношения к христианству. Понятно, что моя точка зрения - "леонтьевская". Она структурно отличается от "Достоевской" вот в чем: для Достоевского за Леонтьевым никакой правды не существовало (см. упоминания Леонтьева и его "ереси" в черновиках к "Дневнику писателя"). Для Леонтьева - совсем не так: он говорил, что Достоевский - писатель "даже весьма полезный". Я объясню своими словами: некоторые штуки - тут лучше прямо сказать, что это именно те герои и стороны жизни, которым посвящен роман "Бесы", - у Достоевского прямо замечательные. Видно, что знает человек, о чем пишет. Некоторые другие (см. выше) - совсем не такие, но даже это не так уж вредно: все равно, какая-никакая, а реклама православию: человек сначала заинтересуется, а потом, может быть, разберется... 5. Итак, вот и я говорю: что БГ, Шевчук и даже Кинчев - каждый из них "очень полезен". Если бы Гилмор не научился играть на трубе без "мелкой лажи", никакого Пинк Флойда бы не было. Но если продолжать аналогии с русской литературой начала XX века, совокупное значение фестивалей "Рок к небу" аналогично Первому съезду Союза советских писателей в 1934 году, где Кинчев играет роль Максима Горького, а почтенные БГ и Юрий Шевчук - роль писателей-попутчиков, которые там тоже сидели в зале. (Хочется схулиганить и продолжить аналогию, сравнив диакона Андрея Кураева с Н.Я.Бухариным. Но, конечно, не буду: дай ему Бог здоровья.) Конечно, это все равно лучше, чем "пролетарские поэты" образца 1920-х годов. Такие, если они пишут на христианские темы, все больше обслуживают баптистов и адвентистов. Быть советским писателем - это чаще всего означало обязательный минимум профессионализма, как во всяком профсоюзе. Вот и сейчас РПЦ МП пытается учредить профсоюз православных рокеров, хотя бы неформальный, с которым дальше можно будет бороться если не за монополию в "русском роке", то за места на сценах и в радиоэфирах. Ну и пусть ее - пытается. Тот, кого хотят глушить аплодисментами поклонников Кинчева на съездах советских писателей, обитает в других местах:
6. Да. Религиозные вопросы начинаются только там, где кончаются все остальные. В том числе, о России, о национальной идентичности, о верности традициям предков... А также и о - поисках друзей, приятной компании, спутника жизни, преодолении одиночества... Особенно о преодолении одиночества: отношения с Богом определяются только и исключительно в одиночестве. Точно так же, как и вопросы смерти. Серьезный разговор о Боге как раз и начинается - если начинается вообще - с разговора о смерти:
7. Если продолжать разговор серьезно и о серьезном, то было бы неплохо перевести дух и перенастроиться. Вот пока в качестве камертона (это опять Свин):
8. Если подходить к художественной культуре "по-леонтьевски", то совсем не следует ожидать от нее предначертания пути в Царствие Небесное. Для этого есть другие книжки. Пусть лучше она занимается не тем, чего не знает, а тем, что знает, - то есть вместо сахарного старца Зосимы и экстатических выкриков "мы православные-е", пусть лучше, как однажды удалось Достоевскому, пишет про "бесов". Это ей ближе знакомо, и здесь ее экспертный голос всегда будет ценен. Всякие сентиментальные старцы Зосимы и вообще светские суррогаты христианства, в том числе национально-патриотические, плохи тем, что в больших дозах они приводят к отравлению организма - если не будут им вовремя отторгнуты. Реально стоящая перед каждым человеком проблема его собственной смерти и его собственного выбора (или отвержения) Бога забалтывается в "клубе по интересам" - тусовке людей, собравшихся ради чего-то совсем другого - неважно, чего именно. У человека, который приходит спросить о смерти и жизни, а получает ответы о России, о тонкостях человеческой души, о художественной литературе и даже о Церкви, возникает, прежде всего, ощущение неуместности. И подавляющее число этих разговоров - неуместно на самом деле. Церковь должна лишь уметь объяснить таким людям необходимость самой себя - но тут для нее всякие непрошеные попутчики только помеха. Церковь сможет объяснить себя лишь тогда, когда ее смогут увидеть совсем без всякого балласта культуры, политики, гуманизма, антигуманизма, национализма, антинационализма и вообще всего "человеческого, слишком человеческого". Все перечисленное может быть и бывает для Церкви инструментом - для каких-нибудь грубо технических целей, - но Боже упаси принять эти слесарные инструменты за части тела Христова. В этой задаче нет ничего невозможного: есть люди - их не особенно много, но они есть, - которые не нуждаются в том, чтобы их заманивали в Церковь всякими надеждами приятного человеческого общения. Для таких людей всякие инфантильные шоу, подобные фестивалям "Рок к Небу", равно как и всякие нетрезвые утопии в духе Достоевского, - бывают только отталкивающими. Тем не менее, в Церкви они нуждаются, хотя слишком часто не знают, что то, в чем они нуждаются, - это и есть Церковь. 9. Церковь есть установление не человеческое, а божественное, хотя и невозможное без свободного человеческого участия. Необходимость и даже неизбежность ее существования объяснить очень просто, если только исходить из того, что индивидуальный поиск Бога может приводить к цели, то есть к Богу.
Идея Церкви противоположна идее всех человеческих объединений - культурных, социальных, патриотических и каких бы то ни было. Все человеческие объединения предполагают частичный отказ от своего "я" ради единения с людьми, а идея Церкви, наоборот, запрещает ориентироваться на людей, а требует соединения только с Богом. А дальше уже само это единение с Богом приводит к выстраиванию таких отношений со всеми людьми, которые продолжают отношения с ними Бога, а не твои собственные. Поэтому Церкви нечего бояться индивидуализма тех, кто не хочет кричать ни "мы вместе!", ни "мы православные", не интересуется утопиями о Святой Руси, не верит в гуманизм, не верит в человеческую мораль и даже не верит в саму Церковь. Последнее - неверие в Церковь - поправимо, если Церковь сумеет о себе сказать сама, без посредников, которые обычно включают ее голос в грязной записи на неправильной скорости. Все остальное из перечисленных видов неверия - это та трезвость и та адекватность реальности, которые суть добродетели естественные, но без которых не будет и добродетелей вышеестественных, то есть христианских. 10. Те, кто безуспешно пытаются прорваться к православию мимо заслоняющих его балаганов "Рок к Небу", давно уже сами сформулировали, почему они не верят Достоевскому. Вслушаемся (лучше именно вслушаться, а не только прочитать глазами: сами интонации и сама музыка задают особый настрой):
Это Янка Дягилева (1966-1991) - крестившаяся самостоятельно в сознательном возрасте, но так и не ставшая прихожанкой никакого храма. О "вселенской любви" здесь поется именно о той, о которой говорил Достоевский в "Пушкинской речи", называя ее, правда, не "вселенской", а "всемирной". Янка обратилась к той же теме, что и Леонтьев в той самой, упомянутой выше и столь нелюбимой у русской интеллигенции статье "О всемирной любви": "Христос, повторяю, ставил милосердие или доброту личным идеалом; Он не обещал нигде торжества поголовного братства на земном шаре... Для такого братства необходимы прежде всего уступки со всех сторон. А есть вещи, которые уступать нельзя". Именно из-за этих "вещей, которые уступать нельзя", христианская жизнь на земле всегда будет войной. Достоевский не верил в главного противника на этой войне, хотя хорошо знал его имя, которое даже сделал названием своего самого совершенного произведения: "Бесы". Но реальные бесы - это совсем не люди из романа Достоевского, а именно те нематериальные силы, которые внушили самому автору "Бесов" под видом евангельской проповеди проповедь какой-то - совсем не той, что происходит из страха Божия, - "всемирной любви". При всем различии жанров и художественных совершенств, насколько более зрело, если смотреть с христианской точки зрения, написала Янка - все в той же песне, - правильно указав и на лукавую суть этой проповеди любви и покоя, и на ее настоящий источник, так и оставшийся неведомым Достоевскому:
Поэтому те, для кого Янка Дягилева - их собственный внутренний голос, задающий самые главные в жизни вопросы, - требуют совсем не того "молока" (а я бы сказал - "манной каши"), с которым, следуя апостолу Павлу, сравнил Достоевского Леонтьев в своей знаменитой статье (ср. 1 Кор. 3, 2 и Евр. 5, 12). 11. А что же есть та самая "твердая пища", которую нужно рекомендовать вместо "манной каши" - пусть и "очень полезной" - Достоевского? Если смотреть в пределах горизонта светской художественной культуры, хоть русской, хоть какой угодно, - то и смотреть нечего. Можно только повторить: не следует от художественной культуры требовать указания пути в Царствие Небесное, подразумевая заодно требование от писателя-музыканта дара пророка во вполне библейском смысле этого слова. Библейским пророком поэт не будет никогда, а светских пророков нам и так уже хватило за нашу культурную историю. Это только самому поэту может казаться, что, когда его потребует Аполлон, он перестает быть погружен в заботы суетного света. А на самом деле - еще вопрос, какие из этих забот более суетные. И заодно - пророком какого бога поэт становится: помнится, Аполлон - это имя идола самолюбования, а христиане этимологизировали это имя от глагола, означающего разрушение и гибель. Библейские пророки в христианские времена - это... Тут надо перевести дыхание и все-таки решиться это сказать прямо: это святые отцы, написавшие книги о православном подвижничестве, и мимо этих книг никакая сознательная духовная жизнь в христианстве не будет возможна. Да, если хочешь жить по-христиански - надо как можно скорее научиться читать "Лествицу", Иоанна Кассиана, Добротолюбие и тому подобные книги. Скажут, что это книги "монашеские", а нормальным мирянам они ни к чему. Но это книги, написанные как раз теми, кто, по слову святого Григория Паламы, как раз и стал библейскими пророками в христианском мире, и как аудиторией первых был весь Израиль ветхозаветный, так и эти пророки обращаются ко всему Новому Израилю - то есть ко всем христианам, а не только специально к монахам. Такие книги только случайно попадали в библиотеки русских писателей вроде Достоевского, но даже и в этих случаях лишь по касательной затрагивали их сознание. Святоотеческая аскетика никогда не становилась у наших светских "пророков" структурообразующим элементом, несущей конструкцией всего мировоззрения. Они - даже Достоевский - не понимали, что это может быть нужно для современного человека, живущего в миру, да и духовенство тогдашнее, еще в меньшей степени, чем современное, в массе своей, этому не учило. Если и находились такие исключения, как Игнатий Брянчанинов, - то они были белыми воронами даже среди черного духовенства. Интересующемуся верой нужно помочь узнать именно веру - то есть догматику, а не что-то побочное, - а также научить главным навыкам эту веру хранить - то есть аскетике. ...И что же, сейчас давать эти книги, до которых, вроде как, даже и Достоевский "не дорос", панкам-рокерам? - Да. Потому что Достоевский - не "не дорос", а предпочел расти в другую сторону - в ту самую сторону, в которой православие может существовать только в виде маргинализированной субкультуры. Конечно, чтение "Лествицы" не получится сразу, но надо стараться научить в первую очередь именно читать "Лествицу", а не ходить в церковь в юбке или носить бороду.
12. Задача светской культуры - не в нахождении ответов на "главные вопросы", а в постановке самих вопросов - пусть и вообще без ответов (это лучше всего) или даже с ответами приблизительными и вовсе неправильными. Ее задача - разрыхлить землю под посев слова Божия, хотя, как известно, с таким же успехом во вспаханную землю попадают и плевелы. Но тут уж ничего не поделаешь: это ведь та проблема, которая была отмечена еще в Евангелии, и других способов ее решения, кроме евангельских же (Мф. 13, 24-30), искать бесполезно. Не надо поэтому прежде времени жатвы ужасаться всевозможному неправославию и даже кощунствам в современной культуре - и точно так же не надо умиляться елейности, религиозности и призывам всем скопом валить в православие. То и другое должно нам говорить только об одном: почва разрыхлена, в нее что-то посеяно - теперь будем ждать всходов. Наше дело - сеять, как апостол Павел, и поливать, как Аполлос, а взрастить сможет только Господь Бог (1 Кор. 3, 6-8). А светская культура для нас лучшая та, которая лучше вспахивает. То есть не та, которая сбивает людей в комья грязи ("мы вместе!"), а та, которая тоньше просеивает. Та, которая помогает осознавать потребность в религиозном содержании жизни, но не та, которая претендует на то, чтобы это содержание дать. Поэтому, например, Егор Летов - это хорошо, даже несмотря на его богохульные эксперименты, а "православный рок" - это сродни "православной психологии", "православной математике" и "мичуринской биологии". "Где живет Сид Барретт" - это зависит от точки зрения: что одним покажется последствиями наркомании, то другим кажется высшими интересами творчества. А на самом деле - все как в квантовой физике: результат эксперимента зависит от способа наблюдения. Если правильно поставить эксперимент, то даже последствия наркомании могут обернуться полезным для души. 13. Автопортрет рок-культуры еще 1986 года, принадлежащий кисти Умки, конечно же, остается справедливым:
- Вот пусть милиция и боится. А православным бояться нечего. |