Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / < Вы здесь
Не впадая в уныние
Дата публикации:  27 Декабря 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Так вышло, что я был членом жюри премии "Букер - Открытая Россия" по итогам 2004 года. На самом деле букеровский год длится от мая и до мая. Это не значит, что литературные новинки, не номинированные на премию или изданные во второй половине 2004 года, прошли полностью мимо меня. Но, понятно, именно букеровский сюжет занимал меня более всего. В основном этот сюжет отразил самые заметные литературные события года.

Одним из главных событий стал выход дебютной книги рассказов Олега Зайончковского "Сергеев и городок". Повествователей такой силы у нас не появлялось давно. И давно не было столь взбудораженной реакции на появление нового имени. Достаточно вспомнить выступление в сети члена жюри Никиты Елисеева, по недоразумению принявшего пародийное описание умонастроений провинциального городка за умонастроение самого автора и обвинившего Зайончковского в провинциальном нацизме. Критики сравнивают Зайончковского с Довлатовым и с Шукшиным. Я сравнивать не берусь, но Зайончковскому удалось создать свой просторный, свежий и упругий художественный мир на давно освоенном литературой и, казалось бы, полностью исчерпанном, едва ли не вытоптанном пространстве захолустного русского городка. Включение Зайончковского в шестерку финалистов, при том, что книгу рассказов назвать романом можно лишь с большой натяжкой, было вполне естественным, особых дебатов не вызвало, даже Никита Елисеев не слишком жестко возражал. Могу добавить, что Зайончковский в ходе обсуждения кандидатуры лауреата премии признавался основным конкурентом Аксенова.

И все же именно Аксенову премия была присуждена - причем единогласно и единодушно. О Вольтере Аксенова, Екатерине Аксенова, о восемнадцатом веке Аксенова, об Истории Аксенова, знающей, вопреки известному трюизму, сослагательное наклонение, об его литературной игре уже говорено-переговорено. Я хотел бы напомнить об одной из линий романа. Отслеживая повадки и судьбы двух приятелей, Мишки и Николая, Аксенов умудрился вплести в повествование о веке восемнадцатом мысль о повадках и судьбе своего поколения. Русские шестидесятники века двадцатого отличаются от нас, грешных, именно неотвязной мыслью об особости своего поколения, непрестанной рефлексией по поводу его особой судьбы и особенной миссии. И вот пришло время итогов. Итоги печальные (других, наверное, и не бывает), самоупоение прошло, изменился ракурс, писатели-шестидесятники обретают новое дыхание.

Это относится и к роману Александра Кабакова "Все поправимо". Романа о том, что несвобода - не только несчастье, навязанное извне. Она еще и грех. И за него приходится расплачиваться. Я до сих пор жалею, что не сумел убедить членов жюри включить роман Кабакова в короткий список премии. Споры были долгими, в итоге предпочтение было отдано книге Петрушевской - перевесом в один голос.

Кабаков написал лучшую книгу в своей жизни, может быть, главную книгу. На "круглом столе" в РГГУ он заявил, что не желает этой книге такого же массового успеха, как "Невозвращенцу", и даже предпочел бы, чтобы "Все поправимо" прочли немногие, но необходимые читатели. И я его хорошо понимаю.

Свою лучшую книгу написал и букеровский финалист Анатолий Курчаткин. "Солнце сияло" - довольно редкий нынче роман. Современный литературный герой по преимуществу - это некое вместилище смыслов, это alter ego автора или же развернутая антропоморфная метафора. Герой Курчаткина прежде всего человек, с которым читатель готов себя соотнести, которому готов сочувствовать. И, закрывая роман на последней странице, задаешься только одним вопросом - что с этим парнем будет дальше? К слову сказать, "Солнце сияло" - это первое зрелое повествование о судьбе молодежи, начавшей самостоятельную жизнь в начале девяностых, и о первых итогах этой жизни.

Не вполне оцененным (и все же жюри "Студенческого Букера" включило его в свою шестерку финалистов) остается замечательный роман Марины Вишневецкой "Кащей и Ягда, или Небесные яблоки". Пока разговор о нем идет вокруг мифопоэтических поисков Вишневецкой. Разговор неглупый и неизбежный, но пока не идущий вглубь. Придет время поговорить и об экзистенциальной сути этого романа-сказки об обреченности любви.

Студенты вручили своего "Букера" роману Андрея Геласимова "Рахиль". При этом "Рахиль" не попала даже в короткий список основного Букера. Произошло то, что, по-видимому, происходит почти всякий раз, когда обсуждается книга уже прославленного писателя. Он, вопреки уставу премии, невольно соревнуется не только со своими конкурентами, но и с самим собой. Стоит лишь членам жюри признать меж собой, что предыдущие его книги были, пожалуй, покруче, - и премиальные шансы понижаются. Это произошло с "Рахилью" Геласимова. Это произошло и с интереснейшим романом Алексея Слаповского "Качество жизни". Впрочем, с романом Петрушевской, куда более слабым, нежели ее предыдущие работы, произошло обратное. Он вошел в короткий список. И рад бы сказать, что исключение подтверждает правило, но не скажу, потому как не рад.

Дебют Евгения Гришковца в прозе пока что состоялся лишь с точки зрения книготорговли. Продажи "Рубашки", слава Богу, растут. Коммерческий успех был заслуженно гарантирован работой Гришковца для театра и на театре. Но это еще не проза. Это - на полпути от монопьесы к прозе. Проза имеет и иные средства повышения голоса, нежели нагромождение восклицательных знаков, иные способы понизить голос или разнообразить интонацию, нежели разная длина многоточий. Задача прозы в этом смысле - быть самодостаточной, не полагаясь на возможное чтение вслух. Проза при чтении вслух должна терять, а не приобретать. "Рубашка" по объему информации, скорее, развернутый рассказ, нежели роман. Он слишком мало в себя вместил - из-за того, наверное, что время на сцене бежит иначе, чем в прозе.

В том, что Гришковец прорвется к настоящей прозе, я не сомневаюсь. Он слишком талантлив, чтобы не пройти этот путь до победного конца. И я слишком благодарен Гришковцу, чтобы усомниться в его удаче на новой дороге. (Я благодарен ему за то, что он едва ли не в одиночку выводит театр из состояния режиссерско-сценографического нарциссизма, возвращает его на прямую дорогу, к прямому посланию зрителю о жизни.)

Шагнуть из театра в прозу - риск не меньший, нежели из прозы в поэзию.

И риск оправданный. Тому подтверждение - проза Леонида Зорина. Выход "Забвения", выход романа "Горбунов и Горчаков" и, наконец, выход двухтомника Зорина-прозаика в издательстве "Время" - целая цепь ярких событий, отмеченных именем драматурга, сумевшего стать прекрасным прозаиком.

Выходя за пределы букеровского сюжета, я приветствую книгу и Майи Кучерской "Современный патерик". У этой книги уже есть не то чтобы трудная, но нервная судьба. Кучерская, будучи человеком, как это принято говорить, воцерковленным (тяжелое и не вполне внятное слово; и чем провинилось перед нами слово верующий?), пишет о людях церкви. Но ее рассказы - не жития. Необычность (если соотносить с законами агиографии) и неизбежность (если говорить о законах художественной литературы) ракурса, при котором любовь и благоговение сочетаются с юмором, с элементами пародии, привели не только ко все возрастающей популярности книги Кучерской, но и вызвали агрессивное непонимание части читателей.

Русская литература почти всегда была идейно озабочена вопросами религии, местом и образом церкви. Проблема в том, что батюшки и монахи практически никогда не были естественной частью художественного пространства русской литературы. Они всегда были чем-то вроде инопланетян. Русские писатели либо падали ниц перед ними, любо над ними издевались. Но в любом случае поп в русской литературе, даже и у Лескова, - это своего рода пришелец, живущий своей особенной, либо потешной, либо завидной, но, во всяком случае, отдельной, не близкой жизнью. Сколь ни был бы религиозно истов (идейно - неистов) в своем православии Достоевский, его отец Зосима скорее ангел, нежели человек. Скорее идея, нежели персонаж. Скорее король, нежели подданный. Скорее вождь, нежели обыватель. Его невозможно представить себе бредущим по пыльным улицам Скотопригоньевска с тем, чтобы зайти в лавку и купить бублик (и дело тут не только в том, что старец не покидает стен монастыря). Его невозможно представить зашедшим в трактир или в гостиницу и совершенно случайно, но искренне вступившим в спор с Иваном Карамазовым - да хоть бы и о слезе ребенка. Его удел - символический жест и изрекаемая истина... Его невозможно представить одним из нас. Вот чёрта представить человеком - это другое дело, это запросто...

Странное дело, но самые теплые страницы о русском попе написал атеист Антон Чехов. "Святой ночью" и "Архиерей" - повествования о живых людях среди живых людей, причем их жизнь или живость не означают непременно слабость и греховность, на проявления которых так вроде бы и хочется указать пальцем; нет, это именно жизнь среди живых, со всею слабостью, греховностью, поэзией и силой живых людей...

Я отказываюсь понимать ярость противников книги Кучерской.

До "Современного патерика" лишь паства и горсть мирян понимали, в чем обаяние и подвиг отца Иоанна (Крестьянкина) или Родзянко. Об отце Александре Мене знают все (популярность среди интеллигенции, тиражи книг, страшная и до сих пор не разгаданная смерть). Политическое, сильно затронувшее и церковь, противостояние неприятелей о. Меня с ним самим, с его духовными детьми и почитателями Майя Кучерская преодолела самым надежным способом - поэтическим. Вряд ли Крестьянкин, Родзянко и Мень, а также куда менее известные, но не менее удивительные приходские священники и монахи, не говоря уже о мирянах из книги Кучерской, во всем согласились бы друг с другом при иной встрече. Но вряд ли разумный читатель, закрыв книгу Кучерской на последней странице, не испытает чувство благодарности о. Меню, о. Иоанну, о. Василию и всем прочим попам и прихожанам, верующим или сомневающимся, высоким и смешным, святым и грешным - всем дивным персонажам этой книги. В раю, я надеюсь, не вздорят и не нудят, но весело поют во славу Того, Кто создал рай. Патерик - подобие рая. Патерик современный вольно или невольно напоминает о том, что и в современности, точнее сказать, в нашей общей повседневности, непременно проклинаемой и презираемой, можно при желании разглядеть подобие рая. Если не впадать в уныние. Один из циклов "Современного патерика" так и назван - "Чтение для впавших в уныние". Майя Кучерская ведает, что творит. Даже тогда, когда сочиняет совсем не страшную и не ядовитую назидательную сказку о попе-людоеде, которого ценит благочинный за то, что поп-людоед соблюдает пост. Суть назидания проста: повседневная живая жизнь чревата любым абсурдом и любыми курьезами, если всего лишь соблюдать предписания, но забыть о добре и зле. Так ведь - она живая жизнь! Людоеды, не вызывающие нареканий у начальства, в жизни встречаются, я знавал их немало. В смерти их нет.

В повести Захара Прилепина "Какой случится день недели", предъявленной "Дружбой народов" под занавес года, один из персонажей замечает: "Сюжет - это когда все истекает. А у нас все течет и течет". Поток литературы течет и течет. Немзер о ней пишет и пишет. А когда год истекает, складывается книга. Такая, как "Дневник читателя: русская литература в 2003 году". Став книгой, разрозненные статьи Немзера обрели сюжетную законченность. И стали единым событием.

Тот год, по мнению критика, был не самый удачный ("...Будущее букеровское жюри отдыхает. Выбирать ему пока практически не из чего" - это о романах года, "Здесь картина еще сумрачнее" - о прозе в целом, "Черные дни" - о состоянии нравов в литературном сообществе. Автору доверяешь тем более, что он не голословен: да, 2003 год был тощий. Однако же первое, что вызвал у меня "Дневник..." по прочтении, - это чувство исключительной насыщенности и многообразия литературной, гуманитарной и издательской жизни в современной России. И первый вопрос, который впору себе задать: какова же тогда эта жизнь в удачные и не тощие годы? Вопрос был бы ни к чему, как и всякая риторика, если бы не одно обстоятельство, длящееся и доминирующее. Его по инерции именуют нигилизмом. Это ошибка. Нигилизм исходил из неприятия реальности - при напряженных с нею отношениях, что было вполне логично. Нынешние "нигилисты" исходят из принципиального и осознанного невосприятия реальности - при завидной способности к ней адаптироваться. Суть реальности не в том, плоха она или хороша. Суть в том, что она есть и ее исчезновение недопустимо, пока мы в ней существуем. Конечно, дервиш не признает лес под горой, на которой он сидит, и саму гору реальностью - полагая и лес, и гору майей, мороком, фата-морганой. Думаю, он не прав, но большой беды в том не вижу. Беда новейших дервишей в том, что культура, литературная реальность, гуманитарный процесс - не лес, и не гора, не дождик из тучки. Это каждодневное и осмысленное усилие огромного количества людей, усилие созидания, усилие веры в необходимость созидания. Агрессивное неприятие той или иной работы может быть несправедливым, но может быть и продуктивным. Это работа критики. Агрессивно насаждаемое невосприятие созидания - всегда мертвенно. С нигилистом есть о чем поговорить. Можно и самому им стать по настроению или по убеждению. С дервишами, вот уже свыше десяти лет убеждающими нас в том, что ничего нет, говорить не о чем. Спроси их, где живем, они ответят: в после- жизни (вариант в до-жизни). Спроси: а что же происходит в этом "после", в смысле "до-"? Ответят: сумерки.

Вот почему всего лишь подробная констатация живой реальности в "Дневнике читателя" так важна читателю, уже порядком убаюканному разговорами о сумерках, но в силу естественного жизнелюбия не желающему в сумерках дремать или плутать.

...Я не рассказал об о стилизованном дневнике Марты Петровой "Валторна Шилклопера" - еще одном ярком дебюте, наряду с Зайончковским отмеченным коротким списком "Букера". Я почти ничего не сказал о прозе Захара Прилепина, ставшего настоящим открытием в новейшей прозе. Я еще не прочел последнюю прозу Дениса Гуцко в "Дружбе народов", но прочту обязательно, в надежде, что Гуцко продолжает работать по нарастающей. Зато я много читал стихов. Год у русской поэзии выдался счастливый. Даже беда, приключившаяся с тиражом книги Владимира Салимона "Опрокинутое небо" (второй автор книги - художник Татьяна Назаренко), не повод для уныния. После пожара в Манеже от тиража осталось всего тридцать экземпляров. Зато какие стихи!.. И Лиснянская (в "Дружбе народов" и в "Новом мире), и Геннадий Русаков ("Дружба народов"), и Кушнер ("Новый мир"), и тот же Салимон ("Арион"), и Вера Павлова ("Арион"), и многие, кого я не назвал, убеждают меня в том, что разговор о месте поэзии и статусе поэта в современной России - это разговор о кассе, но "мимо кассы". Пора говорить о самих стихах, о заключенной в них мысли и энергии. Тем более что в подборках перечисленных мною авторов нет и следа инерции, но есть взлет, есть сильное и новое дыхание. Особенно в последних стихотворениях Льва Лосева ("Звезда", "Арион").

Будь я настоящим критиком и попади не в букеровское, а в григорьевское жюри, я бы отдал "большую" григорьевку Лосеву.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Виктор Топоров, Новых не надо /27.12/
Войнович дал Букера Аксенову, и того тут же назначили председателем букеровского жюри на следующий год, так что теперь Аксенов даст премию Войновичу. Иначе будет не по понятиям.
Владимир Каганский, Россия - Франция /27.12/
Они ушли со своего места развития, лишь потом включив прежнюю южную родину как покоряемый враждебный элемент; кто знает, не повторят ли Прованс, Лангедок и весь французский Юг судьбу Украины?
Марина Литвинович, Язык до Киева и обратно /27.12/
Главный раскол года - раскол языковой. Говорить о позитивных итогах возможно только на Языке-1, а о негативных - только на Языке-2. И пока не видно места, где бы они сошлись.
Никита Гараджа, Кто учредит Россию? /23.12/
Было бы слишком просто построить новое государство, не расплатившись по старым долгам. Историческая задача советского государства не была реализована, но это не значит, что теперь мы свободны от нее, как не были свободны поколения строителей советского универсума от вселенского замысла создателей Российской Империи.
Дмитрий Овсянников, Новая Россия на новой земле /23.12/
Молодежь по обоим сторонам баррикад, восстав против "режима Кучмы", борется не только за "европейское" будущее своей страны, но и за "новую Россию" на земле Малороссии.

Рекомендуется перетяжка мебели мягкой в Москве

предыдущая в начало следующая
Андрей Дмитриев
Андрей
ДМИТРИЕВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки: