Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / < Вы здесь
Один пишем, два в уме
Утраты-2004: мартиролог РЖ

Дата публикации:  29 Декабря 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Дмитрий Бак, литературовед

В этом году ушел из жизни человек, который значил бесконечно много лично для меня, хотя и общественная роль Галины Андреевны Белой была велика. При всех событиях, которые имели какое-нибудь общественное значение, и при разных личных несчастьях я снимал трубку и набирал ее номер. Потому что знал, что всегда встречу глубокую заинтересованность, умение проанализировать ситуацию, добрый совет и просто человеческое участие. Галина Андреевна Белая - из тех редких людей, которые строят мир вокруг себя на любви, на сочувствии. На ее похоронах люди из разных стран говорили одно и то же - всем казалось, что она любила их больше всех, знала их лучше всех. После ее смерти оказалось, что многие люди общались друг с другом благодаря тому, что их соединяла Галина Андреевна Белая, что она каждого из них знала и любила. И мы все почувствовали, что из нашего круга вынули скрепляющее звено, и многое теперь распадается - не только личное, но и научно-учебные замыслы и проекты. Галина Андреевна была человек-придумыватель. Она была как будто моложе всех и во всем стремилась увидеть что-то новое, свежее.

Ей была свойственна глубокая внутренняя свобода. Она подчеркивала, что она человек 60-х годов, но не шестидесятник: в ее свободе не было фронды, оппозиционности - важнее для нее было сделать дело, а не показать свою оппозиционность. И этих дел она сделала очень много. Ее лекции на журфаке МГУ, которые продолжались многие годы, до сих пор вспоминаются как легенда ее учениками - а их сотни и тысячи. Тогда, в 70-е годы, это было абсолютно свободное слово, новая история так называемой "советской литературы", где вместо Фадеева и Фурманова были представлены Бабель и Ахматова.

В 1991 году она основала историко-филологический факультет РГГУ, где и провела свои, может быть, самые светлые годы, где собрались люди разных поколений, с разным научным опытом, но все были одушевлены ее примером, ее энергией, ее стремлением возродить подлинное гуманитарное образование в России.

Вот теперь нет ее - и я не знаю, кому позвонить, если что-то случится в моей жизни или в стране.

Сергей Белановский, социолог

Я думаю, что у нас произошел какой-то катастрофический обвал в области права. То есть состояние правоприменения и законов и раньше было крайне неудовлетворительным, но была какая-то надежда, что у власти просто руки не дошли до этой сферы, что рано или поздно она соберется с силами. Пожалуй что даже негативный тренд в этой области сформировался раньше, и, может быть, еще задолго до уходящего года. Но в этом году, с моей точки зрения, произошел некий обвал, и пока я не вижу никаких признаков, что эта ситуация начнет выправляться или будет исправлена.

Андрей Битов, писатель

Этот год - год потерь, как, впрочем, все предыдущие. Видно, пора нам настала.

Среди прочих потерь ударом оказалась смерть Геннадия Снегирева - писателя неизвестного, или, как теперь говорят, широко известного в узких кругах. Но узкие круги стали настолько уже, что превращаются в точку.

Геннадий Снегирев, по моим представлениям, был самым умным встреченным мною человеком, умнее даже Юза Алешковского. Он был великий путешественник и замечательный детский писатель, его иллюстрировал прекрасный художник Май Митурич. Для меня же он был, по моей наглости, персонажем, и черты его и переживания его ума я использовал в повестях "Лес" и "Человек в пейзаже". Что такое смерть персонажа - я не знаю, что такое смерть человека - я переживаю.

А прошлый год закончился смертью Георгия Владимова. Это были самые страшные похороны забвенного русского писателя, тексты которого, я уверен, переживут его забвение.

Вместе мы встречались лет 30 назад, в поселке Голицыно, и компания наша состояла еще из Юрия Домбровского, которого уже нет, из Юза Алешковского, Олега Чухонцева и меня, которые еще есть. Ни одного советского, ни одного диссидента. Дай Бог оставшимся не пережить себя.

Марина Бородицкая, переводчик

Главная потеря - дети Беслана. Там люди сходят с ума, перекладывают вину друг на друга, на выживших учителей, директора. Вторая - то, что у нас свободу пытаются отобрать. Это глобальные потери.

Сергей Бочаров, литературовед

Среди потерь этого года утрата Аверинцева - особенная, это утрата ценности. Самое имя стало ценным, имя стало звуком культурного языка. "Не помню кто, не то Аверинцев, не то Аристотель, сказал..." Такое можно было прочитать у Венедикта Ерофеева в начале 70-х, и это был результат за неполное первое десятилетие его работы среди нас. Аверинцев возник в 60-е годы, но кто назовет его шестидесятником? Тогда случился ряд необыкновенных явлений, которых никто не мог ожидать, и он встал в этот ряд: Солженицын, Бахтин, Аверинцев. Они один за другим явились тогда из уже не подозревавшихся нами русских глубин. Сначала были статьи, затем - явление личное и устное, с той позой на кафедре и со звуком голоса, о котором Н.В.Брагинская написала недавно, что в нем было больше несоветского, чем в любом диссидентстве. Я был свидетелем этих трех зимних курсов на истфаке МГУ, начиная с осени 1969-го - это было общественное событие, не только научное или культурное. Он рассказал нам много интересного, но главным было даже не то, что мы узнавали, а тот язык, который мы слышали. Язык менялся в эпоху оттепели, но и новый либеральный язык оставался языком советским. От Аверинцева мы услышали другой язык, в принципе другой, и именно он, а не новые знания, менял аудитории голову. Это было событие на историческом повороте - те лекции на истфаке: кончились, исчерпались знаменитые шестидесятые, и лекции Аверинцева происходили уже по ту сторону. Мы вступали в другую эпоху, более глухую, но и более сложную. Ее назовут эпохой застоя, но эта эпоха застоя идейно была куда сложнее и богаче тех гражданских шестидесятых. Историческим временем Аверинцева и стало это глухое и сложное время, через которое мы прошли с его помощью.

В разных своих интервью Сергей Сергеевич любил называть себя кабинетным человеком. На самом деле он был человек публичный, и таким он уже явился в тех давних лекциях. Он был таким по призванию, любил аудиторию и искал аудиторию - и, может быть, чувствовал себя человеком миссии. Ольга Седакова вспоминает, как С.С. встретил ее на улице Горького и стал рассказывать что-то новое свое, достаточно специальное, и тут же - как он жалеет, что не может этого прямо сейчас рассказать всем окружающим людям на улице Горького. Он был филолог и светский проповедник, который говорил на филологические темы и походя формулировал уроки поведения. Он любил говорить, например, что у дьявола две руки и он, дьявол, всегда предлагает нам ложный выбор, который не надо делать, скажем, между либерализмом и патриотизмом - такой нам нынешними идейными сюжетами постоянно навязывается. Небожитель Аверинцев в этих сюжетах достаточно трезво ориентировался и давал свои ответы на актуальные вызовы. Многие помнят, как он называл себя средиземноморским почвенником - и это был его ответ на идеологическую злобу дня, в которой вопрос о патриотизме и "почве" вставал как злоба буквально.

Со времен 4 и 5-го томов "Философской энциклопедии" мы помним аверинцевские статьи на философские и христианские темы; но он оставил нам свой энциклопедический словарь не просто важнейших понятий, но важнейших слов нашей жизни - "спасение", "чудо", "судьба", "любовь" и других главных слов; недавно, еще при жизни его, такой аверинцевский словарь был собран и издан в Киеве ("София - Логос", 2001). Последний, так сказать, поздний Аверинцев начал писать свои "опавшие листья" - философские миниатюры, малую христианскую прозу, которую мало кто заметил - там есть фрагмент "К дефиниции человека" как существа верующего. Как мы дружим и любим? Так, что мы поверили в этого человека, а не только его узнали, - поверили сверх того, что узнали. Потому что, как сказал апостол Павел, - знать мы можем лишь "отчасти", а принять человека, чтобы любить, надо в целом, а это значит - в него поверить сверх всякого знания, чтобы он стал единственным для тебя человеком. Как провалился Онегин перед Татьяной - "Случайно вас когда-то встретя, В вас искру нежности заметя, Я ей поверить не посмел..." (это уже от меня - это пушкинское в поддержку аверинцевского). Сколько еще таких неизвестных нам опавших листочков у него осталось?

Дмитрий Бутрин, журналист

В стране исчезло правосудие. Если оно раньше болело, то теперь наше правосудие, к сожалению, при смерти. Причем, скорее всего, речь идет об агонии и даже о посмертном его существовании. Здесь суть не только в деле ЮКОСа, хотя в этом деле практически неограниченное количество примеров, каким образом правосудие умирает под давлением государства. Речь идет скорее о реакции самых разнообразных государственных чиновников и государственных деятелей (в том числе бизнесменов, в том числе юристов) на то, есть ли в России правосудие или нет. Это проявляется в том, что, допустим, российское правительство вместо оценки юридической позиции техасского суда, его слабости и силы, в первую же неделю после того, как стало известно о подаче ЮКОСом иска, начало искать те рычаги в пресловутом "вашингтонском обкоме", которые могут включить этот путь. Людям, судя по всему, вообще не приходило в голову, что, возможен некий техасский судья, который обладает полнотой власти вершить правосудие так, как он это понимает, и он может это делать безо всякого давления со стороны кого-либо и безо всякого подкупа. Так вот, в глазах нашего государства и общества - правосудия не существует нигде. И когда образцы правосудия предъявляются, на это либо смотрят, как на забавный курьез - "женщина в объятьях крокодила", либо объявляют, что они не понимают механизм, каким образом это правосудие контролируется. Это, по сути, основная потеря года.

Во внешней политике... Нельзя сказать, что мы потеряли Украину. Но и Россия как государство, и Россия как общество потеряла иллюзию о том, что мы можем включать силовой ресурс и эффективно его использовать в отношении стран СНГ. После ситуации не только по Украине, но и по Приднестровью и по Белоруссии стало понятно, что мы можем только договариваться. Силовой ресурс у нас, несомненно, есть, но мы лишены возможности его использовать. Это, кстати, не только потеря, но и приобретение. Потому что некоторое отрезвление у государственных структур по этому поводу все равно наблюдается.

Для меня лично еще одной из существенных потерь является потеря какого-либо пиетета относительно причин той или иной позиции иностранных государств по отношению к процессам, происходящим в России. К сожалению, за прошедший год мне удалось избавиться от всей романтики по этому поводу, и, наверное, не то чтобы осознать, что все поступки любой иностранной структуры в отношении России, более-менее связанные с государством, диктуются чисто прагматическими соображениями, но и что прагматические соображения всегда гораздо выше, чем любые этические соображении. Можно констатировать: и лично я, и еще многие в этом году избавились от соображений, что "заграница нам поможет". Заграница нам не поможет, причем не только деньгами (на что я и не рассчитывал), но не поможет и собственным положительным примером. Хотя, конечно, это надо было понять во время операции в Косово, но тогда я об этом не думал. А в нынешний момент масса людей об этом задумались и пришли к примерно похожему выводу.

Наталья Ванханен, переводчик

Первая потеря, конечно, Беслан. Вторая - февральский взрыв в метро. Мы все подписались под этим позором. Что-то еще было, но эти все перекрыли.

Евгений Витковский, переводчик

Високосный год еще не кончился, но потерь невообразимо много. Из по-настоящему выдающихся поэтов нас покинули англичане Сидней Картер, Дом Морес, Том Ганн, американец Энтони Хект, австрийский поэт Михаэль Гутенбруннер, польские классики Чеслав Милош и Яцек Качмарский". Русская филология понесла невосполнимую утрату - умер Сергей Аверинцев. Умер поэт и бард Алексей Хвостенко. И нет никого, кто был бы "главной" потерей, - тут все "главные", ибо никого из них не заменишь. Я говорю только о поэтах и филологах. Ну а о других потерях пусть говорят те, кто лучше знает свой предмет.

Леонтий Бызов, социолог

В целом уходящий год был милостив - потерь, которые резанули меня по сердцу своей неожиданностью, было меньше, чем бывало в другие годы.

Прежде всего я назову имя, которое, думаю, назвали бы многие, - имя Сергея Сергеевича Аверинцева. Долгое время он был символом нонконформистской интеллигенции. В последние годы, после отъезда из России, он болел, мало бывал здесь, и его стали забывать. Но смерть напомнила нам, что значил для нас Аверинцев в конце 70-х - 80-е годы. А значил он очень много. Он был совестью нашего культурного слоя, совестью интеллигенции. Но молодое поколение его мало знает.

Еще мне хотелось бы назвать имя о. Дмитрия Дудко - священника, правозащитника. Я его лично знал, как знали многие участники диссидентского движения 70 - 80-х годов. Впоследствии он стал русским патриотом, печатался в газете "Завтра". Умер он в июне этого года, было ему уже за 80, но поколение диссидентов помнит его хорошо.

Из деятелей культуры, из тех, кто составлял славу нашего искусства, стоит вспомнить певца Павла Лисициана, которому было уже за 90, и певца Николая Гяурова, а из писателей - драматурга Виктора Розова. Может, он был и не очень большим писателем, но в начале 90-х он резко выступал против ельцинского режима и говорил то, о чем все говорят сегодня. Он уже тогда сказал об этом режиме правду, и в этом была его большая заслуга.

Люди, которых я назвал, составляли основу нашей культуры. Но почти все они были уже преклонного возраста, болели, их смерть не стала для меня большой неожиданностью.

Елизавета Горжевская, издатель

В начале года скончался Аверинцев, а недавно умер Бибихин, который представлял цвет нашей философии, и это громадные потери. Теперь почти никого не осталось с именами. Есть какие-то единицы людей, но на самом деле - культуру и науку разгромили, и государство продолжает громить. Что там осталось? Платят копейки, и люди уходят, потому что работать они не могут. Мы же все знаем, что происходит в стране, к сожалению. Если и раньше было плохо, то сейчас просто хотят все разметать, чтобы не осталось никаких остатков. Поэтому и нам тоже очень тяжело работается. Например, Счетная палата считает, что научное издание - это коммерческая деятельность. Разве это так? Она всюду в мире некоммерческая! Во всем мире научные издательства поддерживаются государством, а у нас - коммерческая деятельность. Я думаю, что издания, которые выпускают научную литературу (я не считаю конкретных учебников), сейчас в такой ситуации, что если политика государства не изменится, то на следующий год научное книгоиздание кончится. Уже сейчас гораздо хуже, чем в советские времена. Все, что случается в этом году, - одно страшнее другого, эта новая государственная политика относительно культуры и науки... Ведь никто толком не знает, в чем там суть, ни с кем ведь не обсуждалось, ни с учеными, ни с деятелями культуры. Мы со многими общаемся, ведь наши авторы - это и театральные деятели, и из консерватории, и ученые, мы же видим, что всех эта новая политика может накрыть так, что не останется камня на камне.

Борис Дубин, социолог, переводчик

Я смотрю сейчас на только что полученные результаты всероссийского опроса Аналитического центра Юрия Левады об итогах 2004 года: среди событий, которые мои соотечественники назвали самыми важными, - смерти в Беслане, гибель людей в московском аквапарке, теракты на столичных улицах, взрывы на земле, под землей, в воздухе... Черный год, мало таких было.

Черный, добавлю, еще и итогами президентских выборов - понятно, что никакого реального выбора на них не было, а утрата даже мысли о какой-то иной возможности, кроме того незавидного, что есть, - из потерь самых тяжелых. Вспоминая в 1971 году события стопятидесятилетней давности, давшие начало освобождению стран Латинской Америки, Хорхе Луис Борхес, к дежурным славословиям не склонный, написал: "Мы тогда решили стать другими". МЫ - решили остаться прежними: "Полюбите нас черненькими и т.д." - подлая мысль.

Черный нарастающим единогласием - тем, что почти не осталось публичных мест, где можно увидеть-услышать-прочесть-узнать хоть что-то, отличающееся от все более общего в медиа, на круглых столах, с трибун и кафедр циничного вранья и хамского нахрапа, с одной стороны, и тяжелого молчания - с другой. Реакция на украинские события - тому совсем свежий пример. Кроме пакостной уверенности в том, что "украинские мафиози сводят счеты" и "все на площади куплены Америкой", московский околополитический бомонд и подмахивающее ему хвостом образованное, с позволения сказать, сообщество ведь ничего на свет так и не произвело. Страна разучивается чувствовать, думать, говорить: год назад события вокруг ЮКОСа затронули, по данным тех же социологических опросов, половину россиян - сегодня таких не наберешь и десяти процентов. Расставаться с иллюзиями двадцати-пятнадцатилетней давности хоть бывало и болезненно, но, в конце концов, было не жалко: на смену пришел опыт. Жалко терять надежды - на их месте и опыта не будет.

Для меня большой утратой была смерть Чеслава Милоша. Стало ясно, что ХХ век, вмести с людьми, не только им сформированными, но и его формировавшими, на глазах уходит. Такие потери разом и резко снижают общий уровень: рост полумерков принимается теперь за норму, а те, кто, кажется, был чуть повыше, норовят присесть, только бы не выделяться. Это мысли не о Польше - рамкой им служит российский изоляционизм, нарастающий как на "верхах", так и в "низах" социума. Россия, рискну сказать, прощается с Западом (пусть даже придуманным отчасти ею самой). Уходящий год провел тут, может быть, решающую черту - в уме каждого, в сознании многих. И последствия этой потери, а точней - разрыва, будут, я думаю, самыми серьезными.

28 декабря я узнал о смерти Сьюзен Зонтаг, человека на редкость ясного моралистического ума, одной из самых острых аналитиков и свидетелей века. Это для меня потеря очень личная: я много переводил Зонтаг в последние полтора десятилетия и собираюсь переводить еще, - теперь это будет уже данью ее памяти.

Елена Калашникова, журналист

Мы все что-то теряем. Нам жалко себя, потерявших и потерянных. А других, тех, кто вокруг нас?.. Пожелаем себе - кроме всего прочего - сострадания. Сочувствия. Потерь так много, что иногда даже нет сил их перечислять. Даже отдавать себе в них отчет. И мы отводим глаза. Мол, все в порядке. А на самом деле - один пишем, два в уме.

Уходящий високосный год унес (кого еще успеет выхватить?) многих замечательных людей. "Никого не жалко, никого - ни тебя, ни меня, ни его..." Всех жалко, и тебя, и себя, и особенно его. 2004-й подарил мне две встречи-интервью с Алексеем Львовичем Хвостенко. С одной стороны, щедрый подарок, а с другой - такая утрата. Как всегда... Одна из личных потерь - то, что пока не издана уже готовая книга моих интервью с переводчиками. Такое ощущение, что это интересно и нужно только мне.

Георгий Кнабе, культуролог

Жить - значит принадлежать. Своей семье, своему кругу, своей стране, своей культуре. И если они что-то и кого-то утратили, вы ощущаете это как их и свой ущерб. За истекший год семья моя потерь, слава Богу, не знала. Круг - знал. Ушел мой друг профессор ВГИКа Владимир Яковлевич Бахмутский, в 1930-е годы мы с ним учились в ИФЛИ, с 1950-х и до конца 1980-х преподавали во ВГИКе, пытаясь передать приходящим новым поколениям то, что накопили из жизни, опыта и книг. Это ему удавалось. Во многом это его ученики создали и создают современную российскую кинематографию.

Знал глубокую утрату и мой более широкий круг. Ушел Сергей Сергеевич Аверинцев. Он не был моим закадычным другом, но был на протяжении без малого шестидесяти лет коллегой, близким собеседником и добрым знакомым. Его уход ознаменовал уход, пусть не полный, но тем не менее уход - из мира, в котором мы живем и прожили всю вторую половину ХХ века, того единства христианской традиции, европейской русской культуры и гуманной человечности, которые было присущи ему в высшей степени и делали его Человеком поколения и эпохи.

И наконец, своя культура. Со времени Ивана III и Максима Грека, со времени Ломоносова, Петра I и основания Петербурга, через Пушкина и Блока, Павлова и Вернадского русская интеллигенция пронесла в себе двуединство России и мира - мира, прежде всего, как Европы и ее традиций, ее антично-римского истока, духовно неотделимых от русских пейзажей, русских книг, русских городов и их архитектуры. Бушующий и нарастающий сегодня в Западной Европе отказ от своего, даже не ради чужого, а ради смешения и неразличения своего и чужого, ради повседневной реальности, где нет чужого, а значит, нет и своего, - для каждого из нас едва ли не величайшая утрата последних лет, и 2004 года в частности.

Татьяна Комарова, издатель

Самые большие потери - человеческие Они невосполнимы, люди утрачиваются навсегда, и это всегда очень горько. Причем это одинаково горько, идет ли речь о человеческих потерях в Беслане или о смерти Жака Деррида, или умер какой-то писатель или актер. Всегда это очень грустно, это всегда большая потеря.

Павел Кудюкин, директор Центра проблем управления ГУ-ВШЭ

Окончательно были потеряны иллюзии, которые были в начале первого срока. Первый срок Путина начинался, говоря пушкинскими словами, "в надежде славы и добра". Этот год окончательно эти надежды и иллюзии похоронил. Не реализовано практически ничего из того, что обещалось, и еще меньше - из того, что ожидалось обществом. Четко определилась тенденция к своеобразной реставрации, к свертыванию демократии, к тому, что не удалось реализовать проект достаточно серьезной модернизации российского общества. Все поворачивается на круги своя, на привычные пути, которыми шла сначала императорская Россия, потом советская, и вот сейчас постсоветская катится туда же.

Алексей Левинсон, социолог

Самой главной потерей этого года была надежда. Надежда на то, что в России дела устроятся нормальным человеческим способом. Хотя надежда на это была у той части общества, которая могла бы себя называть либеральной, демократической, ну и тому подобное. Мне кажется, что чувство этой потери имеет сейчас очень широкий, тотальный характер, и оно само по себе может быть залогом того, что времена переменятся. Мне кажется, что когда все или очень многие думают одно и то же, можно поставить эту мысль под сомнение ввиду ее кажущейся неизбежности - то, что думают все, как правило, неверно.

Что же касается персоналий, недавно мой коллега разговаривал с теми, кого можно назвать молодежью. И среди имен, которые фигурировали в разговоре, была фамилия академика Сахарова. Когда этих молодых людей спросили, как его звали, то оказалось, что никто из них его имени не знает. То есть не знают, что его звали Андрей Дмитриевич. Вот это можно считать второй смертью этого человека. И это потеря.

Сергей Митурич, издатель

Потери года?..

Говорить ли об ушедших от нас? Сергей Аверинцев, Чеслав Милош, Анри Картье-Брессон, Павел Лисициан, Жак Деррида, Виктор Розов, Франсуаза Саган, Марлон Брандо...

Михаил Воронин - мы занимались с ним на "Динамо" разными видами спорта, но расписания совпадали, и под душем стояли одновременно - изо дня в день, из месяца в месяц. 40 с лишним лет назад. Я бросил спорт, а Мишу увидел вскоре на экране: он стал великим гимнастом.

Ушел близкий человек Алексей Григорьев, полковник, штабист, прошедший Афган в самую тяжелую пору, всю жизнь отдавший армии. Здоровяк, добрейшая душа, косая сажень - в годы учебы на парадах на Красной площади шел первым, в первом ряду, "в первой коробке". Есть потрясшие меня любительские кадры: всего за пару месяцев до сразившей его тяжкой болезни, на древнем раскаленном солнцем стадионе в Афинах он медленно, в одиночку пробегает весь круг, к концу забега прощально приветствуя нас поднятыми над головой руками...

Леонид Мотылев, переводчик

2004 год для меня, как и для многих, отмечен смертью Юлианы Яковлевны Яхниной - переводчицы с французского и скандинавских языков, человека неповторимой живости и обаяния, щедрой рассказчицы, хранительницы воспоминаний, привлекавшей к себе людей самых разных возрастов. Утрата невосполнимая, но в ней ощущается и некий завет оставшимся - жить смелее, ярче, интенсивнее, помнить о прошлом и зорче вглядываться в настоящее.

Юрий Плюснин, социолог

Земля и Царство - эти два мира несоизмеримы почти для всякого человека. Понимая, однако, что ни без того, ни без другого наша жизнь невозможна, каждый из нас соотносит эти миры как стороны монеты или листа бумаги - чтобы перейти из одного в другой, надо сделать усилие пересечения края, границы. Большинство предпочитает все же жить на одной стороне, а слу-жить на другой. На другой стороне жизни нет, лишь служба. И наоборот. Однако же приобретения или умаления на любой из сторон тотчас и непременно сказываются и на второй почти такими же масштабными приобретениями или потерями. Так что хочешь не хочешь, а любые утраты на одной стороне скажутся и на второй. Разумно поэтому говорить об утратах сразу с обеих сторон.

Утраты этого, пока не отошедшего, года в государстве.

Можно бы сказать о ценах и чиновниках. О капиталах и ЖКХ. О сырье, энергии и инновациях. Но не они есть суть Государства. Это лишь обстоятельства, среда, на которой действует, питается и растет (или хиреет) Государство.

В природе Государства важнейшими частями его являются способности быть Катализатором и Канализатором - содействовать активности (экономических) субъектов и создавать каналы для облегчения этого взаимодействия. Что и создает динамизм общественной жизни.

Но ясно, что всякий катализатор нуждается в регулярном обновлении, "зачистке" реактивной поверхности. А всякая канализация нуждается в продувке и удалении шлаков. Избыточное присутствие "шлаков" и "незачищенные" поверхности подавляют нормальное функционирование.

Поэтому утратами для Государства в этом году я посчитаю следующие: скис и истощился катализатор и засорился канал трубы канализации.

Утрачен динамизм, который так бодрил страну четыре года. Был еще свеж катализатор и прочищены трубы. В этом году, похоже, истекли сроки годности. Пора вызывать "химиков" и "сантехников". Заниматься зачисткой и продувкой. Пускать свежую кровь и расширять каналы кровотоков. Но это уже речь о средствах преодоления утрат. А у меня была задача диагноста: указать на места утрат.

Утраты в частной жизни тотальны и катастрофичны.

Для меня лично особенность уходящего года в том, что потерял все. Даже паспорт. А также записи, в него прилагаемые. И стал чист, как младенец и бомж. В шкуре того и другого бывал в разные годы, могу судить. Эти две приватные ипостаси человека схожи - именно тем, что все имеют в потенции. В сравнении со средним человеком их потенциал несоизмеримо велик. Средний взрослый человек, тщащийся утратить имеющееся, располагает жалким потенциалом. Но едва он это утрачивает (не дай-то Бог!), он обретает неизмеримые богатства младенца, бомжа и цыгана - потенциал жизни первого, свободу времени второго и свободу перемещений в пространстве третьего. Что ж, это оборотная сторона утрат: взамен крова, постели и статуса - свобода и новые возможности. Первая, как известно, наделяет способностью к полету. А вторые - вдохновляют. На мечты, которые таят во снах. И на поступки, о которых не рискнут помыслить.

Оттого подчас хочется, чтобы тотальные утраты - всего лишь имеющихся вещей и накопленных позиций - дважды-трижды в жизни всякого азартного человека совершались. И я искренне рад, что, оставив в прошлом полстолетия своей жизни, я получил в подарок к юбилею полный букет утрат.

Тем ценнее приобретения новой жизни.

Алексей Прокопьев, поэт, переводчик

Аверинцев, Бибихин, Яхнина - по алфавиту, потому что несравнимы. Еще одну вещь я ощущаю как потерю, но как потерю перманентную: отсутствие квалифицированной критики перевода, во всяком случае в России. Ощущается пустота, которой могло бы и не быть. За примером ходить недалеко: когда ушла Яхнина, этого почти никто и не заметил, кроме специалистов и ее учеников. Шведы не в счет, шведскую общественность это взволновало, пожалуй, больше, чем российскую. А когда такой большой человек уходит (как-никак переводчик Сартра) и об этом почти нигде не пишут и не говорят...

И еще одна потеря, правда, надеюсь, восполнимая и не совсем этого года. Так и не вышла несколько лет назад составленная Витковским антология "Семь веков английской поэзии.

Светлана Силакова, переводчик:

Подмывает ответить в ироническом ключе: например, обидно, что мой любимый оранжевый цвет утратил политическую невинность. Но она восстановится, наверное.

Уход Аверинцева, Льва Шилова и клуба "Перекресток" - в чем-то явления одного порядка, поскольку такой эпохи - ИХ ЭПОХИ - еще долго не будет. В 1989 году я ходила в МГУ на общедоступные (по допуску - не по содержанию) лекции Аверинцева. Смех и грех - народ там висел на люстрах, занимал места с утра (непосредственно перед Аверинцевым читал Мелетинский, импозантный, эрудированный... но не Аверинцев, и потому читал он в основном пакетам и газетам). Самые продвинутые (или состоятельные) клали на кафедру диктофоны (в 1989 году личный диктофон был сокровищем), но записи получались ужасающие по качеству. Диктофоны были плохи? Или магия не передавалась через технику? Потому что это была магия.

Читал Аверинцев о вещах, которые были важны ему самому. О смехе в Евангелии, например. О терминах христианства, отслеживая всю их этимологию с самого начала. На слух воспринималось трудно. Во всяком случае, мной. Я вообще на слух трудно воспринимаю, я человек глаза. Но на лекции я исправно ходила - просто чтобы соприкоснуться с особенной личностью. Как-то Аверинцеву пришла записка: "Удалось ли вам зреть лик Господа Нашего Иисуса Христа?" Сергей Сергеевич ответил со своей обычной интонацией легкого изумления: "Бог миловал". Зал грохнул. Пафос снижен, урок преподан. Может, это я столько в эту фразу "вчитала", потому что ценила именно такое мироощущение: мистическое, но мягко-ироническое. Ирония - залог подлинности. Подсмеиваться можно только над тем, что тебе небезразлично.

Шилов жив в последнем издании своей книги "Голоса, зазвучавшие вновь", которую я купила недавно на нон-фикшн. Местами наивной, но именно благодаря этой наивности - живой. По тексту рассыпаны добрые слова о помощниках и коллегах, обязательно есть их фотографии. А не всякий, мягко говоря, мемуарист находит время и возможность для таких слов.

"Перекресток"... Никто уже больше не будет делать абажуры из картонок для яиц. Тех самых картонок, которыми для звукоизоляции обивали стены домашних студий. Никто не возродит пресловутый туалет, где загорались сигналы "ИДИТЕ" и "СТОЙТЕ". Точнее, пешеходный светофор с зеленым и красным человечками. Зал "Перекрестка" обладал таинственным свойством - он растягивался. Когда народу на концерте было мало, он не казался чересчур большим. При аншлаге - вмещал всех.

Владимир Успенский, математик

Величайшими потерями этого года я считаю уход Никиты Богословского и Артура Хейли. Богословского я рассматриваю как одного из самых остроумных людей, которые когда-либо существовали, а Хейли придумал совершенно новое направление в литературе, которое я очень ценю, - подробный анализ какого-нибудь муравейника, причем этим муравейником мог быть банк, аэропорт или канадское правительство.

Александр Филиппов, социолог, философ

Последние годы были очень тяжелыми в смысле потерь. В течение трех лет, с 2001 по 2003 год я издавал сетевой журнал "Социологическое обозрение", и к концу 2003 года у нас уже ходила шутка, что надо завести рубрику "Некрологи", потому что к моменту выхода очередного номера приходилось с кем-то прощаться.

2004-й год тоже оказался тяжелым. Если говорить о социологической среде, то совсем недавно, несколько дней назад, скончался известный питерский социолог Валерий Борисович Голофаст - одна из серьезных фигур в нашей социологии. Все, кто профессионально работает, его знали, для всех это тяжелая потеря. Может быть, он был не так известен за пределами социологического цеха - об этом мне трудно судить.

Если говорить о тех, чьи имена на слуху, я не буду ни первым, ни единственным, кто укажет на тяжелые потери этого года: в начале года - Сергей Сергеевич Аверинцев и в конце года - Владимир Вениаминович Бибихин. Здесь, мне кажется, содержательно и более правильно будут говорить те, для кого они были коллегами по цеху и для кого их работы имели непосредственное профессиональное значение. Я же хочу сказать сейчас о другом. Репутация того и другого - это не была репутация, которая составилась в последние 15 лет. Это старая устойчивая репутация, пришедшая еще из советской эпохи. Принято говорить, что каждый человек уникален, но это действительно так, а в случае столь выдающихся философов эти потери невосполнимы. Но весь ужас состоит в том, что, быть может, сейчас среди нас живут люди, сопоставимые с ними по своим дарованиям, но у нас нет никакой возможности об этом узнать. Обычному человеку трудно самостоятельно судить о качестве тех или иных специальных трудов. Он ориентируется на авторитеты. А формирование научных имен у нас сейчас в большинстве социальных и гуманитарных дисциплин испытывает большие затруднения. И уж совсем трудно предположить, что авторитет, приобретенный в одной из таких наук, может послужить залогом более широкого общественного признания. А поскольку никакая нормальная научная и культурная жизнь невозможна без определенного отношения к авторитетам, причем в это отношение к авторитетам включается также желание их ниспровергнуть, показать их никчемность, отвоевать для себя или для кого-то другого их место на Олимпе, нарушение всей этой системы имеет совершенно катастрофические последствия. И в этом смысле вряд ли я буду оригинален, если скажу, что общее понижение культурного уровня, которое хорошо чувствует всякий, кто участвует в научной коммуникации и кто занимается преподаванием, в свете этих потерь выглядит тем более безысходным.

И вот еще о чем в русле темы "Потери года" следовало бы говорить специально, - это потери, связанные с террористическими актами.

Я хотел бы настаивать на том, что это именно культурные потери. Дело в том, что здесь вступает в силу фактор сугубо количественный. Мы знаем, что с точки зрения, так сказать, высшей, все люди бесценны и все люди равны. Мы знаем, что они не равны с точки зрения культуры, с точки зрения культурных ценностей. Но именно ценности нашей культуры заставляют нас говорить о каждой потере как о трагедии. Что же произошло в истекшем году? В истекшем году, как мне кажется, количество этих трагедий перевалило за опасный рубеж. Там, где счет смертям идет на многие сотни и где мы постоянно живем в ожидании многих сотен жертв, индивидуальное сопереживание каждой отдельной трагедии становится невозможным. Вместе с тем, зная историю, мы хорошо понимаем, что ни сотни, ни даже десятки тысяч жертв, если это, например, жертвы войны, в отдаленной перспективе не кажутся столь ужасными. Этому учит нас также наша собственная история. Итак, с одной стороны, мы уже не можем сострадать каждой из многих сотен жертв в отдельности, и мы не можем не понимать, что в исторической перспективе эти потери еще не столь чудовищны. Вот это притупление чувства трагедии, с которым, возможно, связано эмоциональное отупение, кажется мне одной из самых тяжелых культурных потерь.

Ревекка Фрумкина, лингвист

Этой осенью на 83 году жизни умерла Ирина Яковлевна Сапожникова. Она была врачом-психиатром. В свои 80 она выглядела примерно на 60 - невысокая, спокойная, приветливая, всегда в туфлях на небольшом каблучке, гостеприимная хозяйка на научных семинарах в 21-м Московском психоневрологическом диспансере, которым она руководила много десятков лет.

И казалось, что так всегда и будет, потому что с обликом Ирины Яковлевны, с ее манерой общения, а главное - способом жить никак не связывалась идея старости, увядания, сужения интересов, усыхания личности. Она не просто была полна планов - она их воплощала так же неукоснительно, как приходила на работу в свой диспансер, а до того - в амбулаторное отделение "Соловьевки", которым когда-то заведовала.

Отец Ирины Яковлевны, известный архитектор Сапожников, успел дать дочери достойное воспитание. Среди тех, у кого она училась, была учительница из яснополянской школы. Кроме немецкого, которым И.Я. владела свободно, она знала французский, польский, английский, испанский и итальянский. За последние годы Ирина Яковлевна перевела с немецкого чуть ли не полку книг по психиатрии. Многие ее переводы еще ждут своей очереди...

Однажды она рассказала мне о прошлом старинной усадьбы на Малой полянке, где находится диспансер. Эту усадьбу И.Я. не только спасла от разрушения, но и добилась достойной реставрации. Познания И.Я. в том, что касалось истории Москвы и московской архитектуры, были поразительны.

Впрочем, поразительным было и многое другое. Например, у И.Я. была такая уникальная коллекция оперных записей, что профессионалы одалживали у нее особо редкие пластинки. Она знала наизусть не только всего А.К.Толстого - своего любимого поэта, но и все баллады Шиллера, что для ее немецких коллег было и вовсе непредставимо.

Родившись в 1922 году, Ирина Яковлевна прожила большую часть жизни при советской власти. Занимая административную должность и не входя в открытый конфликт с властями, она сумела остаться прежде всего русским интеллигентом. Она не пожелала стать советским начальством - и в этом не было ни позы, ни вызова. И.Я. никогда не повышала голоса, никому не говорилы "ты", не приказывала, но и не просила. Несколько старомодное обращение "друзья мои" как бы само собой ставило все на должные места.

К своим больным - будь то сторож, ученый, студент или известный писатель - она относилась неизменно уважительно, видя в них прежде всего самостоятельных субъектов. Ирине Яковлевне не нужно было читать Роджерса - она и сама была "Роджерс": мало кто так владел стратегиями терапии, ориентированной на личность больного. Доверие больного - априорное условие успешной работы психиатра - Ирине Яковлевне было гарантировано именно благодаря тому, что она умела общаться с больным не с позиции парящего в горних высотах врача-демиурга, а отрешившись от себя и проникаясь внутренними конфликтами больного, его миром, его уникальностью.

Я никогда не слышала от И.Я. слов о социальной ответственности, о долге перед следующими поколениями: она была человеком, который ответственно жил.

"Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх" (Иов, 5:7).

Руслан Хестанов, журналист

Прежде всего, Россия теряет время. Во многом ситуация цейтнота, в которой вынуждены принимать решения российские политики, обусловливает все остальные потери. Искусство политики состоит именно в удачной расстановке приоритетов и правильном их "расположении" во времени.

Геополитическая конкуренция заставляет руководство страны нервничать и делать неуместные движения. Оно проигрывает на геополитическом пространстве, которое принято называть до сих пор не проясненной аббревиатурой СНГ. Скажем, на Украине пытались неуклюже компенсировать то, чего "не успели" сделать: ведь до сих пор нет ни продуманной доктрины СНГ, ни государственных институтов, которым была бы делегирована ответственность за работу в этом направлении и выработку политической стратегии. Хочу отметить, что Россия сильно отстает от установившегося международного мейнстрима: интеграции в большие наднациональные политико-экономические организмы вроде ЕС или недавно заявленного Союза южноамериканских наций. Когда мы превратимся в "Остров Россия" и будем маргинализованы, нам снова придется принимать решения в ситуации цейтнота.

Попытка сделать политическое руководство консистентным и организованным в сжатые временные сроки привело нас к потере даже той куцей оппозиции, которая существовала в прежнем составе Государственной думы.

Общество давно ожидало того, что явилось для политического руководства РФ в виде неприятного сюрприза Беслана. Политическая власть ответила невнятной суетой вокруг Общественной палаты, а затем лишила нас, пусть формального, но все-таки права на выбор высшей власти в регионах. Но главное, мы ослабили легитимность демократических электоральных процедур, и среди граждан наверняка, вопреки желаниям политических элит, упал авторитет демократических институтов и выборов.

В России одновременно проводится целый ряд реформ в политической, экономической, финансовой и социальной сферах. Банковская, административная реформы, ЖКХ, монетизация льгот и т.д и т.п. Власть торопится и увлекается реформированием тотальным, а потому рискует потерять на всех фронтах. Ведь для каждой реформы необходимы колоссальные институциональные и материальные ресурсы. Они всегда чреваты социальным напряжением, грозящим нарушить социальное и политическое согласие. Власть не может выделить приоритетных программ реформ и быть последовательной, терпеливой и постепенной, что свидетельствует об определенной дезориентации и утраты чувства реальности.

Сергей Хоружий, переводчик

Я не знаю - вероятно, это просто обычная ежегодная традиция журнала; но раньше журнал не обращался ко мне, и поэтому, услышав тему, я сперва счел ее специально придуманной, выбранной именно для этого года, - и поразился удачности, уместности такого выбора. Да, в уходящем году это в самую точку, здесь его лейтмотив и суть: тема 2004 года - потери года.

Самая тяжкая из потерь - уход человека. В полном согласии с поверьем, в високосном году жатва смерти была на редкость обильна. Я не стану перечислять список жестоких, крупных утрат российского и мирового сообщества в истекающем году; он свеж и памятен. Скажу лишь о том, что мне непосредственно близко, прежде всего, о философии. Уже заметное время эта область, ключевая для всей культуры, не только в нашем отечестве, но и во всем мире пребывает в незавидном состоянии, близком к упадку, и после ухода блистательной когорты французов - Лакана, Барта, Фуко, Делеза и Гаттари, Лиотара - здесь почти не оставалось уже великих имен. В уходящем году скончался Жак Деррида - центральная фигура, столп всего этого яркого движения, на львиную долю сложившего интеллектуальный стиль и интеллектуальный аппарат современной мысли.

И все же еще тяжелей наши, отечественные потери - ибо русская мысль, трудно и неуверенно возрождающаяся после тоталитарного подавления, сегодня крайне бедна даже попросту просвещенными, современно эрудированными представителями философии, и уж тем паче - творческими фигурами. Совершенно же единичны те, кто обладает не только научным, но и нравственным, духовным авторитетом в обществе. Отец Александр Мень, академик Сахаров, академик Лихачев - среди живущих россиян, кроме Александра Солженицына - да продлит Бог его дни! - оставалось, пожалуй, всего одно имя, которое могло продолжать этот ряд, - имя С.С.Аверинцева. Это имя - одна из крупнейших потерь года: гуманитарий-энциклопедист, философ и историк культуры, филолог, византинист, ориенталист С.С.Аверинцев скончался 21 февраля 2004 года в Вене. Столь же, пожалуй, единичны сегодня в русской мысли, гуманитарной культуре творческие лидеры, умы, обладающие не только новыми идеями, но и даром увлечь, зажечь этими идеями других, создать направление, школу. И здесь, среди подобных фигур, нас также постигла невосполнимая потеря: в начале декабря скончался академик С.П.Курдюмов - физик, методолог, философ, один из признанных зачинателей и руководителей российских исследований в области синергетики. Синергетика - в числе важнейших междисциплинарных областей, возникших в последние десятилетия. Выявляя общие закономерности, принципы процессов самоорганизации в системах самой разной природы, физических, биологических, социальных, она выводит к глубокому изменению естественнонаучной картины мира, к новому синтезу знания. Ее роль в науке и философии возрастает - и вместе с ней будет возрастать и значение творческого вклада С.П.Курдюмова.

Еще ближе к концу года, 12 декабря, пришло новое скорбное событие: смерть философа В.В.Бибихина. Для меня эта потеря была самой тяжкой из всех: Владимир Бибихин - человек, с которым в течение десятилетий я был связан близкою дружбой, в диалоге с которым шли мои размышления, складывались мои позиции. Однако его известность, оцененность в обществе, в культурной среде ни в какой мере не отвечали действительному уровню и значению его творчества. Да, не могли не быть известными его переводы с древних и новых языков: они составили целую библиотеку, включающую многие важнейшие тексты европейской культуры - "Бытие и время" М.Хайдеггера, "Триады" св. Григория Паламы, трактаты Николая Кузанского. Был он также известен и даже популярен, почти знаменит среди учащейся молодежи, студентов-гуманитариев, своими курсами лекций в МГУ, позднее и в других вузах. Он создал и прочел очень много, до двадцати, философских курсов - не только традиционного типа, как то по философии Хайдеггера, Витгенштейна, философии права, но и совершенно оригинальных, как, скажем, "Лес", "Грамматика поэзии", "Дневники Льва Толстого". Для многих эти лекции стали уникальной школою мысли, и целый ряд слушателей, как завороженные, из года в год, из аудитории в аудиторию следовали за любимым учителем. И все же главное, его философия, еще остается невоспринятою, непонятой. И по своей форме, и по идеям, по сути, она необычна, непривычна, не вмещается в классификации, в номенклатуру направлений и школ. Русской мысли еще предстоит открыть этого недюжинного мыслителя, предстоит кропотливая работа понимания его творчества.

Но не только потери видных людей, крупных личностей в этом году были важными человеческими утратами. Среди самых главных и самых горьких человеческих потерь года - дети Беслана, гибель множества юных невинных душ, которых власть, общество не смогли защитить. Если эта гибель, вместе с гибелью других многочисленных жертв террора в уходящем году, не станет для них уроком, они будут недостойны называться властью и обществом.

Здесь мы подходим уже к другим потерям, которые также обязательно должны быть отмечены. В уходящем году мы теряли не только членов общества. Оглядываясь, нельзя не признать тяжелых потерь и во многих важных чертах, свойствах, облике этого общества - России. Глядя на вакханалию неистово самообогащающейся бюрократии, сделавшей всю страну свинским корытом "откатной экономики", мы убеждаемся в потере остатков приличия и порядочности, потере остатков совести в практиках власти - а стало быть, и в обществе, которое, увы, не бывает безмерно лучше им же выбранной власти. Наблюдая, как правящее сословие крепит свои ряды, закрепляет свое положение у корыта, рьяно и спешно проводит "законы", грабящие и раздевающие, обрекающие на голод и холод близкий уже к вымиранию народ, - мы видим опаснейшую потерю качества жизни в стране - потерю малейших признаков социального консенсуса, потерю (провал, распад) самой социальной ткани.

Эти потери таковы, что страна может быть вскоре поставлена на грань катастрофы. Они говорят, что процессы дегенерации зашли уже далеко - и если не пробудится, не начнет оживать органика российского общества и российского человека, эти процессы победят. Критически необходимы усилия противостояния, пробуждения, восстановления самосознания общественного и личного. Таковы выводы и уроки тяжких потерь уходящего 2004 года.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Ярослав Бутаков, Когда власть работает против себя /29.12/
Падение Порт-Артура сто лет назад стало каплей, переполнившей чашу общественного недоверия к власти. Менее чем через месяц началась первая российская революция.
Геннадий Красухин, Сталин как зеркало /28.12/
Возможно, я не стал бы замечать статьи, подобные "Обычному управленцу", если б её точка зрения не была в последнее время популярной и даже отчасти официальной. Стало быть, кому-то очень хочется, чтобы иные черты диктатора оказались обществом востребованы!
Алексей Чадаев, Она и Он /28.12/
Помаранчевая революция полна скрытых и полускрытых цитат. Гибель министра транспорта Георгия Кирпы в день объявления победы Ющенко - одна из таких.
Андрей Дмитриев, Не впадая в уныние /27.12/
Понятно, именно букеровский сюжет занимал меня более всего. В основном этот сюжет отразил самые заметные литературные события года.
Виктор Топоров, Новых не надо /27.12/
Войнович дал Букера Аксенову, и того тут же назначили председателем букеровского жюри на следующий год, так что теперь Аксенов даст премию Войновичу. Иначе будет не по понятиям.

Мы занялись интернет-трейдингом чтобы делать по-настоящему правильного брокера.

предыдущая в начало следующая
Поиск
 
 искать:

архив колонки: