|
||
/ |
Экзекуция К истории одной внесудебной расправы Дата публикации: 2 Февраля 2005 В десятых числах декабря на стол передо мною легли два письма. - Подпишите, - при свидетелях, наблюдавших эту сцену в редакционном кабинете, попросил принесший мне эти письма поэт Михаил Синельников. - Мы знаем, что вы нам не откажете. Под обоими письмами уже стояли имена Евгения Рейна и Игоря Шкляревского, для меня действительно много значащие. И со вздохом - нет, мол, уз сильнее товарищества - письмо про то, что хорошо бы в Москве выпустить антологию туркменской поэзии, я все-таки подписал. А вот второе - то, где речь идет о переводе лирических произведений Сапармурата Ниязова, - подписывать отказался решительно. - Но почему? - задал мне вопрос, уже по телефону, Игорь Шкляревский. - Потому что первое письмо действительно имеет какой-то культурный смысл. Тогда как второе - чистая политика и чистая авантюра. - Но мы ведь уже подписали?.. - И вам бы, - ответил я, - не стоило. Но вы - поэты, птицы вольные, а я ничего общего ни с Туркменбаши, ни с его стихами, ни с изданиями его книг иметь не желаю. - Значит, вы нас осуждаете? - Я - нет. Зато другие осудят. И - как в воду глядел. Уже через несколько дней злополучные письма были опубликованы газетой "Нейтральный Туркменистан", попали на информационные ленты, кажется, РИА "Новости", так что рабочие дни стали начинаться с телефонных звонков от знакомых и незнакомых журналистов: "Прокомментируйте, пожалуйста, ваше обращение к Туркменбаши". Или с чтения газет, где косяком пошли отнюдь не мои уже комментарии. Узнал я многое. Что "гарантами и вдохновителями" этих писем были, оказывается, "топ-менеджеры" российского "Газпрома", имеющего свои интересы в туркменских песках, и об этом будто бы "говорит весь просвещенный Ашхабад, где хорошо известно, как организовываются и финансируются переводы туркменбашистской "Рухнама" для всех народов мира, от светлолицых финнов до темнокожих зулусов" ( Или что Рейн, оказывается, не деньги решил подзаработать переводческим трудом, как написано было в Все это, конечно, глупости. И "Газпром", надо думать, действовал бы совсем по-другому. И Рейн, разумеется, не воспылал вдруг симпатиями ни к НКВД (его, бедолагу, и в этом заподозрили), ни к правителям ниязовского типа. Почему же тогда Рейн, Синельников, Шкляревский поставили свои подписи - и не только под письмом с просьбою поддержать издание в Москве антологии классической и современной туркменской поэзии в образцовых переводах, чем я ограничился, но и под велеречивыми строками о важности издания по-русски "светских молитв" самого Туркменбаши? Так ведь поэты же!.. Нафантазировали себе, поди, Бог знает что. Синельников, попробуем вообразить, возможность в комфортных условиях продолжать переводы среднеазиатской поэзии, чем он занят уже не первый десяток лет. Шкляревский - право поэта разговаривать с царями. Рейн... Остановлюсь. Чтение в сердцах тем и опасно, что заразительно. В чем и я сумел убедиться, прочтя во "Времени новостей", что, подписавши письмо про антологию, "клюнул"-то я, оказывается, "на приманку легких денег с запахом туркменского газа". Другие комментаторы до таких подлых предположений не опускались. Но фразочки про то, что я будто бы "поддержал инициативу" перевести стихи Туркменбаши на русский язык, нет-нет да и мелькали в газетах, в интернете, в разговорах моих коллег - журналистов и литераторов. Это меня, понятное дело, раздражало, так как я - простите за повторение - никогда, ни при каких обстоятельствах и никоим образом такой инициативы не поддерживал. О чем я, отвечая на ясно поставленные вопросы, ясно сказал в прямом эфире сначала "Радио России", а затем и "Маяка": идея перевести стихи Туркменбаши - не лучшая из тех, что приходили в головы трем прекрасным поэтам, но я их, во-первых, не сужу, а во-вторых, за идею эту в любом случае не отвечаю. От печатных же высказываний на сей счет я все это время воздерживался: зачем? ведь и первое, и второе письмо, и разница между ними видны, как мне казалось, каждому пользователю интернета. Оставалось с глубоким сожалением наблюдать, как разрозненные и, конечно же, никем не дирижируемые, никем, конечно же, не заказанные и никем не оплаченные высказывания блюстителей идеологической и моральной чистоты сливаются в согласную пятиминутку ненависти, наводя на мысль уже о травле, о "клеветническом терроре в либеральном вкусе", как это назвал когда-то Николай Лесков. (Мне, в скобках замечу, написавшему за неделю до означенных событий специальную статью о либеральном терроре для своего словаря, было еще и полезно увидеть, с чего такие сюжеты начинаются и как напитываются живой кровью.) Больше всех в этой истории досталось Евгению Рейну. Это его предали остракизму его старинные друзья-писатели (друзья-враги, друзья-соперники?), какими только восторгами Рейна ранее не осыпавшие. Это в разбор его персонального дела вылилось ежегодное собрание Русского ПЕН-центра, состоявшееся в конце декабря 2004 года. Это он, простодушно не догадываясь, что нарывается, с привычными объятиями явился в редакцию журнала "Знамя", но - об этом лучше прочесть Рейн вел и ведет себя в этой ситуации, конечно, не лучшим образом. А какой, спрашивается, был бы лучшим, если за несколько недель он услышал больше хулы и поношений, чем за предыдущие 70 лет - и от кого: людей, которые называли себя его друзьями? Попробовать, например, отстраниться? Как попробовал я, за что и был, разумеется, наказан. 20 января 2005 года "Независимая газета" опубликовала официальное Я в очередной раз решил плюнуть и выматериться (про себя, разумеется) - мол, всего лишь недоразумение, хотя и не извинительное. Но тут, с запозданием, взгляд мой упал на еженедельник "Литературная Россия", где еще 14 января Александр Ткаченко, назвавший себя "поэтом, генеральным секретарем Русского ПЕН-центра", "Меня потрясло, что два наших члена ПЕН-клуба - Евгений Рейн и Сергей Чупринин - решили перевести книгу Туркеши-баши "Рухнаме". Я считаю, что это противоречит идеям Пен-клуба, а этим фактом они ставят себя вне организации" (орфография и стилистика подлинника). И эти слова, мне кажется, уже не плод недоразумения, а прямая клевета, распространение заведомо ложных сведений, порочащих мою честь, наносящих существенный ущерб моей деловой и литературной репутации. О чем - опять-таки по свойствам своего темперамента решивши не обращаться до поры ни в печать, ни в суд - я и написал пожизненному (как Сапармурат Ниязов - с 1991 года) президенту ПЕН-клуба Андрею Битову и членам исполкома, среди которых у меня, как и у Рейна, уйма старинных друзей. Вот цитата из моего короткого, но, впрочем, вполне официального письма: "...Я публично называю г-на Ткаченко лжецом и клеветником, требую его публичных извинений и прояснения принципиальной позиции ПЕН-клуба - организации, созданной прежде всего для того, чтобы защищать права писателей - в том числе, соответственно, и мои права". Мои товарищи по этой правозащитной организации ответили спустя неделю - письмом, адресованным мне зам. директора ПЕН-клуба Е.Турчаниновой; женщины прелестной и неплохо, говорят, справляющейся с делопроизводством, но никак и не писательницы, и не правозащитницы. Впрочем, как, сказано в сопроводительной записке, "нижеследующий ответ" одобрен "большинством голосов" членов исполкома. Поэтому, в ужасе спрашиваю я сам себя, неужто в это "большинство" вошли, в частности, Андрей Андреевич Вознесенский и Таня Бек, Асар Исаевич Эппель и Женя Попов, Владимир Маканин и Виктор Ерофеев, Александр Городницкий и Юнна Мориц, Фазиль Искандер и Людмила Улицкая - люди, которых я высоко ценю и, как привык думать, вроде бы пользуюсь их ответным расположением? И неужели, спрашиваю я уже у них, вы действительно сначала подписали лживое декабрьское заявление исполкома, а теперь и адресованное лично мне официальное письмо, где, среди всего прочего, сказано:
И наконец, финальный аккорд письма, адресованного, напомню, такому же члену ПЕН-клуба, как и мои уважаемые друзья: "Согласившись с тем, что его устное высказывание в печатном варианте может быть истолковано неадекватно, неправильно, А.Ткаченко выразил по этому поводу свое сожаление, поддержанное Исполкомом, который предложил довести об этом до сведения С.Чупринина". Вот я и спрашиваю - например, у замечательного поэта, депутата городской Думы Евгения Бунимовича, - надо ли проверять "сведения, проникшие в СМИ", прежде чем в предназначенном для печати документе обсуждать вопрос о совместимости или несовместимости моих поступков с высоким званием члена ПЕН-клуба? Вот я и спрашиваю - например, у опытнейшего адвоката и многолетнего вице-президента ПЕН-центра Аркадия Ваксберга или у правозащитника со стажем Льва Тимофеева, - отменена ли уже у нас презумпция невиновности? Вот я и спрашиваю коллег, а среди них есть и переводчики, - тайной ли для вас является различие в национально-государственных обычаях, предположим, Франции, где высочайшего согласия на издание антологии в самом деле не требуется, и Туркменистана, где оно, увы и увы, абсолютно необходимо? И последнее. Люди чести, вы действительно считаете, что "сожаления", которое г-н Ткаченко "выразил" не знаю уж при каких обстоятельствах - по телефону ли, при личной ли встрече с вами - действительно достаточно, чтобы уклониться от моего публичного обвинения в лжи и клевете? Или, может быть, тлеет все-таки робкая надежда, - вы и не подозреваете, что из ПЕН-центра выходит за авторитетной подписью исполкома? ...Видит Бог, я не знаю, что мне теперь делать. Подать на г-на Ткаченко в суд? Вздохнуть: "Боже, как грустна наша Россия"? Переписать наново статью "Либеральный террор в литературе" для книги, над которой я сейчас работаю? Или, готовясь к второму акту внесудебной расправы над собою и над тремя русскими поэтами, который, хотел бы ошибиться, скорее всего воспоследует, надеяться на то, что мои коллеги по ПЕН-центру хотя бы чуть-чуть охолонут?
|
Критик, главный редактор журнала "Знамя" |
|
||