Русский Журнал / Обзоры /
www.russ.ru/culture/20050207_but.html

"Железный занавес" европейской сборки
Какая Россия нужна Западу

Андрей Тарасенко

Дата публикации:  7 Февраля 2005

60 лет назад, с 4 по 11 февраля 1945 года в Ялте проходила конференция лидеров трех великих союзных держав. Это был внешнеполитический апофеоз СССР. Когда англо-американские войска еще топтались на Рейне, советские армии уже стояли у ворот Берлина. Рузвельт и Черчилль уважительно внимали пожеланиям Сталина, требовавшего признать просоветское правительство Польши и свой вариант границ между СССР, Польшей и Германией, гарантировать переход к Советскому Союзу Курильских островов, Южного Сахалина, Порт-Артура и КВЖД после победы над Японией. По сути, тогда советскому руководителю удалось убедить своих западных партнеров согласиться почти со всеми советскими условиями. Роскошь приема, причудливая смесь русского радушия и восточной пышности создавали особую психологическую атмосферу судьбоносного саммита. Единоличный глава СССР, верховный вождь победоносной армии, принимая высоких гостей в бывших царских резиденциях, как бы подчеркивал преемственность своей державной власти и свое намерение строить отношения с Западом на принципах взаимоуважения и равноправного партнерства, к чему еще раньше так долго шла и чего добивалась Российская империя.

Сталин вовсе не стремился к "блестящей изоляции" Советского Союза. Вся его внешняя политика была направлена к иному. Сам лозунг "построения социализма в отдельно взятой стране" подразумевал широкие равноправные связи с различными государствами мира. В 1934 году СССР вступил в Лигу Наций, которую коминтерновская пропаганда до тех пор официально клеймила как "буржуазную организацию". В 1938-39 гг., в условиях нарастания опасности гитлеровской агрессии, Сталин предпринимал неоднократные попытки возобновить нечто вроде Антанты, но его попытки были холодно встречены западной дипломатией. Как признавался в своих мемуарах Черчилль, бывший тогда временно не у правительственных дел, "советские предложения фактически игнорировали... Впоследствии мы дорого поплатились за это". Меньше, чем кто бы то ни было, британский член "большой тройки" был склонен осуждать Сталина за заключение знаменитого пакта 23 августа 1939 года с Германией, отлично понимая, что на месте советского вождя любой практичный политик поступил бы точно так же.

К слову сказать, выход в свет с середины 50-х гг. сразу завоевавшей огромную популярность 6-томной "Истории Второй мировой войны" Черчилля, не скрывавшего своей высокой оценки Сталина, совпавший по времени с развернутой в Советском Союзе кампанией по разоблачению действительных и мнимых сталинских ошибок, послужил очень тонкой пиаровской акцией по дискредитации перед западным общественным мнением тогдашнего, послесталинского руководства СССР. Черчилль как бы подчеркивал величину тех советских деятелей, с которыми он общался во время войны (наркома иностранных дел Молотова британский премьер вообще оценивал как одного из трех величайших дипломатов всех времен и народов, наряду с Талейраном и Меттернихом), и ненавязичво противопоставлял им ничтожеств, вроде Хрущева, которые пришли им на смену.

Но вернемся к Ялтинской встрече, вернее, к ее последствиям. Довольно скоро после окончания конференции западные лидеры выказали склонность к пересмотру некоторых договоренностей, достигнутых в Крыму. Особенно много трений, как и прежде, вызывал польский вопрос. На Западе без энтузиазма приняли намерение Сталина поставить в Польше просоветское правительство. На счет советских действий в этом направлении удачно высказался 30 лет назад британский историк А.Тейлор: "В политическом отношении русские во многом вели себя в Восточной Европе так же, как англичане и американцы на западе... Свободные выборы никоим образом не могли привести к власти дружественное Советской России польское правительство. Русские не стремились властвовать... Они хотели безопасности, и лишь коммунисты или их попутчики могли ее им обеспечить". На Потсдамской конференции англо-американские "защитники польских интересов" активно возражали против перенесения польской границы далеко на запад, и впоследствии долго официально его не признавали. Современная Польша, играющая ныне заметную роль в Евросоюзе, в таком объеме была создана Сталиным при противодействии Черчилля и нейтралитете Рузвельта.

В широких общественных кругах и правящих сферах Запада развернулась критика ялтинских соглашений, которыми-де были сделаны слишком большие уступки Советскому Союзу. В последующее время на Западе стала распространенной точка зрения на Ялтинскую встречу как на положившую начало "холодной войне". До сих пор продолжают утверждать, что именно решения Крымской конференции отдали Восточную Европу в безраздельное обладание Советского Союза, привели к военному присутствию СССР на трех четвертях европейского континента и к складыванию блока из советских сателлитов. Высказывалось сожаление, что Черчилль и, особенно, Рузвельт не были достаточно тверды в переговорах со Сталиным.

Дело в том, что отношение к СССР резко изменилось после успешного испытания в США атомной бомбы. На четыре года западный мир стал монопольным обладателем этого оружия. Поэтому с Потсдамской конференции, на которой присутствовала уже обновленная "тройка", западные руководители стали выстраивать модель мира, основанную на своем безраздельном преобладании и на диктате в отношении СССР. Между тем, пока не закончилась война с Германией, господствующие на Западе настроения были совсем иными. Рузвельт разделял точку зрения тех своих советников по геополитике, которые писали о неизбежном и естественном переделе сфер влияния в мире между СССР и США и указывали на необходимость равноправного сотрудничества обеих сверхдержав после войны. При этом в качестве долговременной стратегической задачи США рассматривалось мирное приобщение СССР к либеральным ценностям, дипломатическое и экономическое содействие тому, чтобы СССР на деле выполнял нормы своей формально демократической конституции. О будущей конфронтации вряд ли кто мыслил всерьез. Но атомная бомба оказалась слишком сильным искушением, хотя нельзя утверждать, что, если бы ее успели впервые сделать в Советском Союзе, то Сталин повел бы себя лучше.

Тот же А.Тейлор пишет, что "установление коммунистического правления в государствах, граничивших с Россией, было следствием "холодной войны", а не ее причиной". Советский Союз способствовал сохранению либеральной демократии в соседних Финляндии и Австрии на условиях нейтралитета этих стран. Как недавно стало известно, такой же план вынашивался Сталиным и в отношении Германии, которую он хотел видеть единой, демилитаризованной и нейтральной, но Запад созданием ФРГ поставил СССР перед свершившимся фактом.

В конце и какое-то время после Второй мировой войны Сталин был популярной фигурой не только среди коммунистов, но и вообще демократов западных стран. Провозглашенная тогда же линия на поддержку не просто коммунистического, а шире - антиимпериалистического движения - потенциально делала союзником СССР всю левую мировую общественность. Меры по подавлению просоветских движений правящие круги США и Великобритании начали предпринимать задолго до конца войны, опережая действия СССР в отношении прозападных кругов. С момента высадки в Греции в ноябре 1944 года англичане начали вооруженные операции против местных антифашистских сил. Причем действия англичан, вызвавшие бурю возмущения среди общественности США, освобожденной Франции и других стран, никак не освещались в СССР. Сталин хранил монаршью лояльность в отношении своего союзника, который потом, когда дело коснулось стран Восточной Европы, поступил прямо противоположным образом.

Линия Сталина после войны была направлена не на распространение советской общественно-политической системы, а на расширение сферы политического влияния. По сути, это была стратегия морального завоевания. Лидерам Запада срочно надо было вытолкнуть Советский Союз из системы равных отношений, создать ему отталкивающий имидж. И это ему удалось.

Самым главным для нас следствием "холодной войны" стало постепенное возведение "железного занавеса" и усиления тоталитарных тенденций после кратковременной оттепели на волне победной эйфории. Это послевоенное закручивание гаек заставляет нас обратиться к подобным периодам во взаимоотношениях России и внешнего мира в более ранние времена.

История контактов между Россией и европейскими государствами показывает, что "железный занавес" возводился с той стороны границы, не менее, а то и более интенсивно, чем с нашей. Иван IV только потому начал Ливонскую войну за выход к Балтийскому морю, что власти Ордена не пускали в Россию выписанных иноземных специалистов. Ту же самую политику в отношении России почти всегда вели Польша и Швеция. На юге, через мусульманскую Турцию и земли их разбойничьих валашских вассалов, тоже не было надежного пути ни в Европу, ни из нее.

В России, правда, иногда, в случае каких-то международных конфликтов, иностранных купцов саживали в тюрьмы, конфисковывали их товары. Так Иван Великий поступил с ганзейскими негоциантами, чем, по мнению Н.М.Карамзина, подорвал русскую торговлю с Западом, правда, позднейшие историки опровергли это мнение. Иван Великий и последующие русские государи не любили выпускать на родину работавших здесь западных мастеров. Но разве не так примерно поступили гуманные англичане, удержав у себя всех боярских детей, посланных при Борисе Годунове в Англию на обучение? И как же тут было не достраивать "железный занавес" с нашей стороны?

С начала XIX века давление на Россию с целью изменения ее внутриполитического курса с либерального на более жесткий и авторитарный приобрело характер систематической меры, пускавшейся в действие тогда, когда некоторым западным лидерам начинало казаться, что Россия и ее монарх приобретают нежелательно большой авторитет у европейских народов. Это сопровождалось попытками выбить Россию из системы европейских отношений, обречь ее на допетровскую изоляцию. Грубую попытку последнего рода предпринял, как известно, Наполеон I. Целью его похода на Россию, как он заявил об этом в приказе по армии, было положить "конец гибельному влиянию, которое Россия уже 50 лет оказывает на дела Европы". Тогдашние лидеры крупнейших европейских государств разделяли это стремление Наполеона, но предпочитали действовать более гибкими средствами, а сначала - с помощью России разделаться с корсиканцем. Но уже после вступления союзных войск в Париж, когда русский царь оказался "главой царей", начались искусные интриги по дискредитации русской политики в глазах просвещенной Европы.

Александр I всячески стремился создать себе имидж либерального государя, особенно перед европейской публикой (в России было не перед кем и незачем). Александр I, вероятно, был одним из первых правителей России, кто осознал значение "связей с общественностью" и попытался сделать их важным средством повышения эффективности политических мероприятий. Он вел широкие сношения не только с монархами и министрами, но и оппозиционными политиками европейских стран. Если приличия не позволяли делать это лично, тогда бывали задействованы ближайшие родственники императора, например, его сестра великая княгиня Екатерина Павловна, ведшая переговоры с лидерами британской либеральной оппозиции.

Такие заигрывания русского царя с либеральным общественным мнением Европы делали его опасным политическим противником. Тогда официальные круги в первую очередь Англии, Франции и Австрии решили действовать подобным образом на консервативную русскую среду. И здесь, надо признать, Меттерних сумел в итоге переиграть Александра I. В ход было пущено все: родственные связи при царском дворе, мистические увлечения самого императора, а самое главное - провоцирование революционных актов в Европе (вроде терактов в Германии), долженствовавших доказать русскому царю пагубность либеральных увлечений. К началу 1820-х годов Александр I в своей внутренней политике окончательно перешел к консерватизму, и его ореол в глазах европейских либералов померк. Меттерних и Бурбоны могли вздохнуть с облегчением, но все-таки не успокоились, пока декабристы не помогли Николаю I с возведением нового "железного занавеса".

Извечная доминанта Запада в отношениях с Россией - не допускать нашу страну до широкого равноправного сотрудничества с ним - порождала в русской мысли тенденцию к обоснованию "блестящей изоляции" России. В 1869 году Н.Я.Данилевский выпустил историософский опус "Россия и Европа", до сих пор остающийся настольной книгой славянофилов. Критически анализируя внешнюю политику российских императоров, он утверждал, что Россия в состоянии занимать по отношению к европейским делам такое же отстраненное положение, как и США. В начале ХХ века правый публицист М.О.Меньшиков призывал к экономической автаркии Российской империи, следствием чего должна была бы явиться полная политическая независимость и развязанность рук в мировых делах. Но эти крайние точки зрения, хотя и содержали определенные здравые суждения, не были полностью применимы к России с ее неизменно огромной протяженностью западной сухопутной границы.

Со средних веков в российской внешней политике сталкивались две тенденции - на расширение и на ограничение связей с Западом. Возможно, в этом даже есть какая-то математическая цикличность. Но все-таки Россия постепенно все больше становилась европейской страной. А с начала XIX века Россия вовсю стремилась встроиться в международные глобалистские структуры, начиная со "Священного Союза". Причем это не мешало ей оставаться великой державой. Уже упоминавшийся А.Тейлор, оценивая итоги Ялтинской конференции, отмечал "давнее стремление русских, чтобы с ними обращались, как с равными, стремление, которого западные державы не сознавали во время войны, а после нее еще меньше (исключение составляет Ялта)". Сталин, вероятно, более чем кто-либо другой из российских руководителей, сделал для интеграции нашей страны именно как великой державы в мировые структуры, в создании которых сам же и участвовал.

Дилемма русской истории состоит не в том, интегрироваться в мировое сообщество или нет - положительный ответ на этот вопрос убедительно дан последними тремя столетиями, а в том, как это делать. Очевидно, что подобное встраивание имеет мало шансов на успех, если Россия сама по себе не является сильной страной. Только такая Россия может позволить себе достаточно либеральную внутреннюю политику без риска развалить государство. И в наше время на Западе нередко проговариваются, что они больше заинтересованы в авторитарной и ощетинившейся России, нежели в открытой и лояльной к Западу. "Множество рассеянных и неясных угроз, возникших после окончания "холодной войны", не смогло заменить огромную угрозу со стороны Советского Союза и стать источником американской легитимности" (Р.Кейган. О рае и силе. Америка и Европа в новом мировом порядке. М., 2004. С. 111). На брутально-полицейскую Россию привычно и легко указывать как на символ "зла", особенно теперь, когда такая Россия недостаточно сильна для того, чтобы стать опасным антагонистом Запада. Это извечное подталкивание российской политики извне следует иметь ввиду, обозревая наши внутренние процессы.