Генсек с человеческим лицом

10 марта исполняется ровно 20 лет с того рокового момента, когда на "престол" Советской державы взошел М.С.Горбачев. Российская Империя формально закончилась царем Михаилом - братом Николая II, "царствовавшим" менее суток. Советский Михаил, похоронивший последнюю империю, держал бразды правления более шести лет. Эти годы стали целой эпохой.

На вопросы, которые неизменно будут волновать поколения рожденных в СССР, вряд ли можно дать однозначный ответ. К чему субъективно стремился Горбачев? Мог ли он предотвратить распад Союза, если бы захотел этого? Кто он, в конце концов, - "агент влияния" враждебных сил или просто несчастный человек, оказавшийся не в свое время не на своем месте?

В начале 80-х годов советско-партийная геронтократия стала излюбленным объектом плохо скрываемых и даже совсем не скрываемых насмешек интеллигенции. Поэтому после избрания генсеком Горбачева популярным стал анекдот (как и все политические анекдоты - известного спецслужебного происхождения), призванный подчеркнуть принципиальную разницу между новым руководителем и его предшественниками:

Встретил Брежнев на том свете сначала Андропова, потом Черненко. Интересно стало: кто же нынче генсек? Вроде, уже никого и не осталось? Звонит на землю Громыке. Тот ему сообщает: "Горбачев теперь генсеком". Удивился Брежнев: "Не знаю такого! Да кто же его поддерживает?" А в ответ слышит еще более удивительное: "Да нет, он сам ходит!"

Контраст был поразительный. Усыпленные старческим маразмом брежневского Политбюро советские люди вдруг увидели государственного руководителя здорового и резвого, бегло и живо говорящего без бумажки, да еще и "пошедшего в народ" - запросто общающегося с людьми на производстве и в прочей неофициальной обстановке! Пусть русский язык нового генсека был далеко не безупречен (да еще фонетические ставропольские особенности резали ухо). Пусть его высказывания, как подготовленные, так и спонтанные, были лишены всякого позитивного смысла (горбачевский новояз еще ждет своего психолингвиста). Пусть даже известная отметина время от времени наводила на суеверные размышления. Пусть некоторые инновации воспринимались неоднозначно (как, например, раздражавшая многих обывательниц свободная манера Р.М.Горбачевой держаться не позади "державного" мужа, а рядом с ним). Все это с лихвой компенсировалось впечатлением уникальности, которое Горбачев произвел как-то сразу и надолго. Эйфорию не смогла полностью затмить даже "антиалкогольная кампания", начавшаяся по настоянию академика Углова (ставшего первым, но далеко не последним, кто побуждал тогдашнее руководство к принятию роковых решений).

Горбачев грамотно "пиарил" за рубежом новый привлекательный имидж Советского Союза. Для иностранцев "новое политическое мышление" воплотилось в облике открытого и коммуникабельного советского руководителя. Горбачев первым среди советских вождей воспринял этикет демократического поведения государственного деятеля западной страны. Психологический переворот, произведенный им в отношениях между Россией и Западом, можно было сравнить разве только с "великим посольством" Петра I и прорубанием "окна в Европу".

Первоначально на Западе настороженно встретили перемену образа "империи зла". Одно дело: представлять СССР в облике злодея-монстра (Сталина), преподавателя научного атеизма с гонором уличного хулигана (Хрущева) или падкого на внешние знаки почета, закосневшего и неповоротливого Брежнева. Это было легко. Горбачев же повел себя так, что сразу исключил возможность дискредитировать себя и представляемую им страну только на основе его личных свойств. Для такой дискредитации необходима была более глубокая работа. Если бы Горбачев, со своей общительностью и умением импонировать обладал бы еще ясным пониманием политической перспективы и умением отстаивать государственные интересы СССР, он стал бы очень опасным для Запада соперником, а его поведение смогло бы послужить эффективным средством повышения международного авторитета СССР на долгое время.

К счастью для Запада, этими качествами Горбачев обладал не в очень большой степени. В таких условиях психологическое оружие нового генсека превращалось в его слабость. Горбачев - это тот случай, когда не содержание определило форму, а форма оказалась восприимчивой к вкладываемому в нее извне содержанию.

Заложник Системы

Горбачев представлял собой новое поколение советских руководителей, вступившее в большую жизнь уже после войны. В 80-е годы это поколение родившихся перед войной, еще полное жизненной энергии и интеллектуального ресурса, составляло заметную прослойку в государственно-партийном аппарате и в советской интеллигенции, оказывая существенное (причем, преимущественно менторское) влияние на более молодые поколен"ия. Представители старшей возрастной категории" не мог в это время контролировать умы именно в силу своей дряхлости и некомпетентности. С более молодыми поколениями существовал разрыв, обусловленный демографическим провалом военного времени. Поросль послевоенных лет еще не могла достичь руководящего положения. В результате, поколение Горбачева к началу 80-х годов играло ключевую роль в умственной жизни советского общества. "Воцарение" Горбачева было восторженно встречено, в первую очередь, генерацией его ровесников, увидевших в нем надежду на возрождение несколько поблекшего идеала счастливой, свободной и изобильной социалистической державы.

Это было поколение идеалистов, слабо затронутых скепсисом 60-х. Аморфные лозунги первых лет перестройки выражали такие же смутные, неопределенные чаяния первопахарей казахстанской целины, стремившихся увидеть, то, чему была отдана большая часть их жизни. "Социализм с человеческим лицом" вовсе не был каким-то лозунгом, придуманным якобы с целью дискредитации всех прежних достижений советского строя как антигуманных. Это была массовая интуитивная установка начавших стареть миллионов "строителей социализма", поверивших в то, что, если не они, то их дети и внуки теперь уж точно пожнут плоды их труда.

Ожидания, владевшие обществом перед началом перестройки, типичны для нашей страны. Полтора века назад С.М.Соловьев написал такое про канун петровских реформ: "Народ собрался в дорогу и ждал вождя". Необходимость перемен остро ощущалась всеми снизу доверху. Только представление о том, что же конкретно надо делать, было весьма расплывчатым.

Горбачев начал с того же, что и Александр II в похожей ситуации середины XIX века, - объявил "гласность", надеясь, вероятно, что само общество сумеет нащупать и указать верный путь. Правда, существовала значительная разница между Россией эпохи александровских "великих" реформ и послезастойным СССР. Если в первой действительно было общество, материально независимое от государства, то во втором интеллигенция представляла собой часть служащей госбюрократии. Путь, который могла указать советская интеллигенция, не мог вести к процветанию и счастью, потому что он не был связан с интересами никакого из реальных общественных слоев, кроме все той же бюрократии. Наш же интеллигентный бюрократ, как известно, полностью лоялен, когда его постоянно шерстят "руководящими указаниями" сверху. Но он становится резко оппозиционен, когда руководство его игнорирует и предоставляет ему "вольную волю". Тогда бюрократ-интеллигент бьется в истерике, подыскивая себе нового хозяина. И в этой истерике он доходит до всяческого поношения прежнего хозяина.

Так и советское интеллектуальное общество конца 80-х: начав с осторожной критики руководства времен "застоя", зашлось в лае и, сорвавшись с поводка, набросилось и на социализм, и на государственное единство, не говоря уже о своем прежнем кумире - Ленине.

Трагифарс Горбачева заключался в том, что он оказался первым советским вождем, стремившимся править, опираясь на элитные круги интеллигенции. Наверное, неудивительно поэтому, что он стал и последним. Тот же академик Углов, или академик Шаталин (предложивший Горбачеву утопию построения капитализма за 500 дней) и другие подобные им кадры, были "сливками" партийно-государственной интеллигенции. Их идеи кристаллизовали собой самые передовые разработки советской мысли в области социального, экономического и государственного строительства. Их мышление, как и мышление подавляющего большинства их ровесников из среднего звена научного и управленческого аппарата, было насквозь проникнуто верой в торжество рационализма, гуманизма и либерализма. И... такой результат.

Горбачев, как и очень многие из советских интеллигентов, стали заложниками и жертвами того позитивистско-марксистско-либерального линейно-прогрессивного видения мира, которое было вложено в них советской парадигмой образования. Догматическое преподавание общественных наук заставляло видеть безальтернативное благо в демократии, в революции, в "самоопределении народов". Коль скоро с высоты "престола" было провозглашено, что "революция продолжается", а враг свободы и демократии - это "реакционная" составляющая государственной машины, сразу включилась созданная советским историческим мифом установка на насильственное разрушение существующего. "Оправданно все, что служит делу свободы", сиречь перестройки и демократизации. Те, кто выступал за более радикальный отказ от советского строя, в соответствии с советской же исторической логикой, стали восприниматься как самые последовательные революционеры, то есть выразители наиболее прогрессивных устремлений. И напрасно уже в такой обстановке кое-кто из сфер власти призывал одуматься - ведь они, согласно тем же большевистским идеологемам, являлись реакционерами, препятствиями на пути к свободе, прогрессу и демократии.

Прошло немало времени, прежде чем мы смогли понять, что политический радикализм ведет не к социальному прогрессу, а в обратную сторону. Демократия не всегда есть благо. Разрушение государства оборачивается не увеличением свободы, а полным ее уничтожением. Общество может двигаться не прямолинейно, а рыскающими, слепыми зигзагами. Обретение полезного знания - утешительный итог. Но за это слишком позднее понимание мы заплатили дорогую цену.

Трагедия обычного человека

Одно из самых первых открытых исторических сравнений Горбачева появилось уже в 1989 году, когда историк Н.Эйдельман опубликовал свое эссе "Революция сверху в России". Аналогия Горбачева с царями-реформаторами, особенно же с Александром II, напрашивалась слишком очевидно.

В 1991 году Горбачев напоминал скорее Керенского своими отчаянными попытками соблюсти некую среднюю политическую линию. Менее всего он походил в это время на царя-реформатора, а, скорее, на революционера, упустившего свое время. Он зацепился за показавшийся ему спасительным поплавок в море разбушевавшейся стихии, между тем как волна революции покатилась дальше.

По моему убеждению, время для критериальных оценок политики Горбачева еще не пришло. Последний советский вождь был поставлен в уникальные условия. Легкая ли была задача - сделать советский строй более либеральным и демократичным, не уничтожая при этом союзного государства и не подрывая экономической мощи страны? А именно эта цель перестройки должна быть признана нами, пока не доказано, что Горбачев был американским резидентом (чего никто и никогда не сможет доказать, ибо свидетельств такого рода обычно не остается). Некоторым из тех, кто сейчас обвиняет Горбачева во всех бедах постсоветского пространства, следовало бы подумать: может быть, многое зависело не от Горбачева, а от них самих? Да, политика Горбачева была не безупречна и для современников, но, может быть, стоило предпочесть ее, как наименьшее из зол, "Декларации о суверенитете РСФСР", с которой начался распад Союза, и поддержке Ельцина на выборах 1991 года?

Хотя стало модным повторять, что история не имеет сослагательного наклонения, столь же модным всегда будет взвешивание возможных альтернатив. И почему-то, когда говорят о нашем прошлом, давнем или недавнем, считается, будто в нем реализовывались самые худшие варианты. А почему, собственно? Никому не дано проверить, существовала ли в действительности лучшая альтернатива тому, что случилось у нас в начале 90-х. Но в худшую альтернативу поверить легко, ибо пример перед глазами - Югославия. А она гораздо больше была готова к либеральным переменам! Может быть, все-таки отдадим должное Горбачеву, обеспечившему мирную транформацию режима на большей части пространства СССР и - что особенно важно - на территории России? И может ли он нести ответственность за все деяния последующей власти, только потому, что не арестовал ее будущего главу - своего политического соперника?

А впрочем, может быть, результат перестройки стоит оценивать только со знаком плюс? За последние 20 лет позитивных сдвигов произошло немало. Ведь и многопартийный парламент у нас есть, и за президента на свободных выборах голосуем, и за границу можно свободно ездить, и валюту покупать, и богатых людей у нас теперь много. Одним словом, весь набор вожделений советского диссидентствующего интеллигента перед приходом Горбачева к власти.

Только не чувствуют комфорта в своей стране потомки этого интеллигента. Потому, что "проблема обычного человека" стала еще острее, чем 20 лет назад. Потому как опять ждет чего-то от власти обычный, рядовой человек, в рутине серых будней своих.

...Энтузиазм, с которым советские люди разных возрастов ринулись в перестройку, трактуя ее каждый на свой лад, понятен. Участие в крупных общественных преобразованиях, ощущение сопричастности общему делу - неотъемлемая потребность человека, который, как известно, есть "животное политическое", а также "социализованное". Поколение, на долю которого не пришлось ни одной революции, пусть даже "революции сверху", неизбежно начинает чувствовать себя обделенным и передавать свою неудовлетворенность последующим поколениям. Одно из проявлений мудрости власти состоит в том, чтобы время от времени давать выход накопившейся энергии, затевая широковещательные реформы и побуждая общество к широкому участию в них. Подобные мероприятия следует проводить примерно каждые 15-20 лет, чтобы хотя бы одна "перестройка" пришлась на каждого в его относительно молодых летах.

Только от власти при этом требуется великое искусство - не "передозировать" общественную свободу и инициативу, как это, по-видимому, произошло с советской властью перед ее концом. Крайне важно указать четкие, верные и привлекательные ориентиры, чего также не смогла сделать КПСС. Ее перестроечные установки способствовали не консолидации общества на пути выработки действительно необходимых реформ, а полному идейному разброду.

Власть, которая не ощущает в себе требуемых для "революции сверху" сил и способностей, идет по другому пути - недопущения перемен, что заведомо хуже. В этом смысле стоит, наверное, еще раз отдать должное Горбачеву, который, не имея никакой концепции перестройки, не побоялся запросить такую концепцию у общества. Откуда ему было знать, что советское общество, в наличие которого призывала верить партийная догма, в действительности не существовало?

Политик, который подводит страну к окончанию очередного 20-летнего межреволюционного цикла, стоит перед роковым выбором: "Налево пойдешь - власть потеряешь. Направо пойдешь - голову потеряешь. Останешься центристом - отечество проморгаешь". Особенно безнадежным этот выбор выглядит для обычного человека, которого Система возводит на вершину власти. Таким обычным человеком был Горбачев.