Восьмое марта - мероприятие, изобретенное для мелкой политической надобности и сохранившееся в СССР (а потом и в России) в качестве "женского дня". Вместе с сопутствующими ритуалами (мимозочками, застольем, "поздравляем наших дорогих женщин" etc), праздник стал полноценной частью народной культуры - его будут праздновать и после любой официальной "отмены", буде даже какие-нибудь очередные власти вдруг да посягнут.

Впрочем, неверным было бы и то мнение, что "восьмарта" - это что-то ну совершенно не имеющее отношения к политике. Это, конечно, не так: политическое измерение есть у всего, даже у Нового года, а уж возможностей разыграть на этом поле свою игру несложно: тут есть и повод поговорить о "правах женщин", и ругнуть феминисток, и позавидовать положению слабого, но хищного пола в развитых странах, и поскорбеть о тяжести бабской доли в "этой стране". Однако это все "найдется кому и без меня". Мой интерес - то соединение "женского" и "политического", которое сделало возможным сами эти разговоры.

Итак, вопрос: как возможно соединение "женского" и "политического"?

I

В традиционном обществе женщина и политика считались образцово разделенными, разгороженными половинами дома - где судят мужи, там женщин быть не должно. Политика - это борьба за власть, а власть - мужское дело. Женщина была - а кое-где и остается - неполитическим животным.

Разумеется, общества, выходящие в своем развитии за пределы традиционного, начинают подвергать сомнению эту догму. Сначала с кривой усмешечкой. "Женщины в совете" - классическая тема комедии, открытая греками. Аристофан написал "Женщин в народном собрании" и "Лисистрату". Он же заложил архетипы восприятия "женского" в модусе "политического".

Разберем последнее утверждение на примере аристофановских текстов. Как действуют женщины? Во-первых, политика в женском исполнении включает в себя сексуальный шантаж, удар ниже пояса: Лисистрата останавливает войну, подговаривая женщин отказывать в сексе мужам, а Праксагора обязывает юношей спать со старухами. Еще одно свойство женской политики - закулисный контакт с противником, сговор за спиной: Лисистрата и ее товарки легко договариваются с женами врагов. Наконец, третья женская тема - маскировка, переодевание: Праксагора и ее товарки переодеваются мужчинами, чтобы попасть на агору.

Напротив, чисто мужская политика - это политика верхней передней части тела, лица и торса, открытого забрала и порванной на груди рубахи, откровенной вражды и честных правил, "иду на вы" и "признаю себя побежденным, сэр". "Удар ниже пояса" - символ подлости, обесценивающей любую победу. "Сговор за спиной" - худший, неискупимый вид предательства. Наконец, переодевание - в том числе и буквальное, но и метафорическое, например резкая смена убеждений - безусловно, позорящее политика действие, "бабский прием"¹.

Точно так же табуируются и "положительные" стороны женских приемов. Понятно, что в арсенал женской политики входит не только и не столько удар в пах, но и ласка там же. Но это не по-мужски. Например, лесть всегда считалась в Европе чем-то недостойным, поскольку это наслаждение, которому невозможно сопротивляться, наслаждение сексуальное (выражения типа "лизать ж*** начальству" маркируют лесть как секс вполне однозначно)² - а потому "так делать нельзя". Позорно феминными считались также практики, связанные с украшательством, строительством фасадов и т.п. Русофобский миф о "потемкинских деревнях" получает лишнюю толику достоверности именно потому, что речь идет о Екатерине, то есть женщине, "которая, понятное дело, любит пустые побрякушки и не придает значения тому, что за ними стоит". Наконец, вполне "женские" практики неофициальной дипломатии, низовой политики, самоуправления и т.п. имеют в себе оттенок бабского сговора за спиной воюющих мужчин - а потому стали социально приемлемы только после их переупаковки в маскулинное, хотя бы по виду "гражданское общество".

II

При всем том второй по значимости источник европейского сознания, в том числе и политического - Ветхий Завет - является настоящей энциклопедией приемов женской политики.

Ветхозаветная история делается женщинами, или при помощи женщин, или хотя бы с использованием женских приемов. Тут тебе и Сара, подкладываемая под фараона (что аукнулось историей с Давидом и Вирсавией), тут и иерихонская шлюха Рахав, спускающая лазутчиков по веревке через окно, тут и Далила, остригающая Самсона, тут и очень женская по своей логике хитрость Симеона и Левия³... Венчается все это величественное здание женской политики фигурами Эсфири и Юдифи, победительницами царей и народов⁴.

Однако здесь-то и находится предел женской политике в библейском стиле: настоящим актором, деятелем, все же остается мужчина, наделенный силой и властью. Женщина может им манипулировать, но в известных пределах и к тому же с риском для себя. В конце концов, и сам библейский Израиль как таковой понимает себя как народ-женщина, вышедшая замуж за Бога - и ведущая себя соответствующим образом, как "баба большого босса", со всеми преимуществами и ограничениями такого положения, включая периодическое знакомство с кулаком супруга.

III

Итак, женской политике необходим манипулируемый мужчина, мужчина-орудие. До известного момента Европа знала три образа манипулируемого мужчины: Бог, Император, Народ. Из них только Император (шире, "большой Господин") был реальным человеком - что не мешает Богу и Народу оставаться столь же реальными политическими акторами. Так, Бог в европейской политике всегда понимался не по-богословски, а, скорее, как античный Фатум, совокупность обстоятельств, "ветер, дующий куда пожелает" и надувающий паруса избранных. Народ, в свою очередь - тоже стихия, но не высшая, а низшая, он сам не знает, чего хочет, а потому кидается на умело подставленные ему "объекты желания".

Отсюда три архетипических образа европейской "женской" политики - ведомая Господом Жанна д'Арк, хитрая фаворитка императора маркиза де Помпадур, ну и "Свобода во фригийском колпаке" - инфернальная возлюбленная Народа.

Последний случай, кстати, доказывает, что женщина в политике тоже не обязана быть человеком из плоти и крови: речь идет о женской роли. Например, та же Свобода убила Марию-Антуанетту руками людей, вдруг поведших себя исключительно по-бабьи⁵.

Однако настоящую мощь женская политика обрела в тех областях политического, где мужское и женское смыкаются, сливаются до неразличимости. Таковы, например, Нация, Класс и Меньшинство.

Начнем с Нации - старейшего из образов, где мужское и женское смыкаются в самом буквальном смысле. Нация как наблюдаемая реальность - это единство крови (происхождения, родства, и шире - истории как реальности) и языка (а также сказанного на нем, то есть науки, искусства, литературы - и истории как литературы). Кровь, "генезис" - образцово женское начало; язык, "логос" - образцово мужское. Нация - единство этих начал, место их соединения (хочется сказать "совокупления").

Неудивительно, что национальная политика естественным образом включает в себя "женские" политические приемы. Не разбирая этой темы подробно, отметим только, что из трех выделенных нами образцов женской политики нация резервирует за собой право на удар/ласку ниже пояса. Отсюда следует очень многое, начиная с возникновения пропаганды как индустрии коллективной национальной лести, машины поддержания высокой национальной самооценки - и кончая жестокостью национальных войн.

Что касается Класса (возникшего как антитеза Нации), то он тоже является женско-мужским образованием. "Угнетенный класс" в левом дискурсе (в том числе и в марксистском) - это, по большому счету, мужчины, поставленные в униженное положение, простируированные, "опущенные" - то есть "женщины". Их законное оружие - сговор за спиной хозяев: пролетарский интернационализм, подразумевающий одно очень конкретное требование: "желать поражения своему отечеству".

Наконец, Меньшинство, являющее собой своего рода синтез идей Нации и Класса (меньшинство, как правило, имеет признаки и того и другого, "причем обе половины худшие" © Мэри Поппинс). Меньшинство использует политику переодевания, двойной/тройной/множественной идентичности, выставления нужных граней в нужных ситуациях⁶. Так, представитель продвинутого меньшинства иной раз требует, чтобы к нему относились как к "обычному гражданину государства, имеющему стандартные права", а иногда, наоборот, настаивает на своем отличии от обычных граждан и на этом основании требует себе особых привилегий - или просто берет их себе. Представитель меньшинства где надо - берет по праву сильного, где надо - поднимает бабий визг о своих правах. Крайний случай обычной тактики меньшинств - современная партизанская война: "моджахед" или "полевой боец фронта национального освобождения" действует по принципу "днем мирный урюк, ночью вооруженный абрикос". Он убивает солдат противника, а сам прячется среди "мирного" населения (которое тоже только изображает из себя "мирное население", а на самом деле участвует в войне и кормится с войны⁷) и требует к себе отношения как к "жертве"⁸.

В качестве последнего, замыкающего жеста активистки женского движения объявили меньшинством женщин. То, что они являются образцовым статистическим большинством, не важно: ведь и само слово "меньшинство" является лже-понятием, чужим платьем, наброшенным для того, чтобы пройти туда, куда иначе не пустили бы. Поэтому финал женской политики - переодевание женщин в одежды "меньшинств" - вполне логичен и закономерен.

IV

Теперь перейдем от "женской политики" к "политике манипулирования женским".

Начнем с того, что помимо "сильных женских образов", которые мы рассмотрели раньше - Нации, Класса, Меньшинства, - есть и "слабые" женские образы. Например, Толпа - ярко выраженное "женское" состояние человеческой массы (в отличие от маскулиннного строя" или бесполого "конвейера"). А то, что с толпой надо обращаться как с женщиной, знали задолго до Гитлера, или кому там сейчас приписывается это нехитрое открытие.

Однако как нужно обращаться с женщиной? Известно, что классические "мужские" образы - Муж, Хранитель, Хозяин, Воин - безнадежно дезавуированы и дискредитированы именно в политике, поскольку они связываются с архаикой, неразвитостью, домостроем, отсутствием демократии и горячей воды. Политик такого типа - "с бородой и суровым взглядом" - в современном мире не востребован, разве что в среде маргиналов (не путать с уважаемыми меньшинствами!) Зато чрезвычайно востребованы соблазнители - "красавчики", "донжуаны", "казановы". Их ноу-хау - умение нравиться женщинам, включая таких капризных, как Нации и Меньшинства, и сопутствующее этому умение играть на женских слабостях.

Интересно посмотреть с этой точки зрения на некоторые привычные картинки. Например, массовый митинг удобно рассматривать как уличное свидание. Толпа - женщина - бежит от постылого мужа/отца/государства на свидание со своим возлюбленным, "прекрасным лицом и речами"⁹. Возлюбленный признается в любви к толпе, сопровождая это легким петтингом (тела в толпе жмутся друг к другу, и это им приятно). Толпа, полная чувств, готова отдаться. Но возлюбленный ставит условия: чтобы соединиться, возлюбленной надо избавиться от мужа, отравить отца, свергнуть постылую власть, на худой конец бежать с ним из дому - "и вот тогда мы будем вместе". Таким образом он ждет и требует от женщины женского предательства, "удара ниже пояса". Разумеется, он заговаривает об этом не сразу и не прямо. Женщина должна пережить борьбу с самой собой. Зато потом, в самый неожиданный момент, она бросается своему возлюбленному на шею и шепчет - "увези за сто морей"¹⁰. Толпа при этом ведет себя как библейская "шлюха Рахав" - или, чаще, как дочь короля Граллона¹¹.

Другой вид соблазна - это соблазн соучастия. Здесь, наоборот, нужно перевоплотиться в женщину, конкретнее - в подружку, с которой другая женщина (или "женское в нас") может посидеть за тортиком и винцом и всласть потрещать о заветном, прежде всего о сволочизме мужиков (читай - властей и начальств). При этом, что очень важно, в "женском" состоянии порог критичности снижен: бабские сплетни потому и непобедимы, что не воспринимаются в мужских категориях "истинно/ложно": важно лишь то, насколько они "задевают струнки", апеллируя к извечным архетипам "женской правоты". Эти бесконечные задушевные разговоры о мужских притеснениях и изменах - основания дискурса женского соучастия, того самого, что так помогло Лисистрате в разговоре со спартанками. Если удается втянуть в этот дискурс - то есть в обмен сплетнями о властях - народ, то можно получить над ним немалую власть. В частности, на этом основана сила журналистики, истинная родительница которой - бабская сплетня.

Журналист - это, конечно, не соблазнитель, а именно что "другая женщина". Соответственно, идеальный "читатель газет" - это "подружка", беседующая с более удачливой и более осведомленной подружкой "о своем о девичьем" (и агрессивно охраняющая свое право на "посплетничать всласть").

Как это работает, мы тоже знаем. Достаточно вспомнить, как в начале прошлого века российское общество было заворожено разговорчиками "про царицу и Распутина". Впрочем, грязная болтовня началась гораздо раньше: к ней следует причислить и известную часть "русской" "литературы" (например, Салтыкова-Щедрина или позднейших "юмористов").

Наконец, последний рассматриваемый нами "слабый" женский образ - истеричка. Женская истерика предполагает отказ от всякой коммуникации. Истеричка не слышит никаких разумных (то есть мужских) доводов, ее невозможно успокоить, она распаляет себя собственным криком или сворачивается клубком и замыкается в собственном страхе. "Не хочу ничего знать, я боюсь, боюсь!" (или "я хочу, хочу!") - истерическая поза, заранее обрубающая всякую коммуникацию. Истеричка рвет на себе одежды, заголяется - то есть демонстрирует отказ не только от переодевания, но и от одевания вообще. "Ничего не хочу, видеть никого не хочу, жить не хочу, а-а-а!"

В подобное истерическое состояние могут быть введены и массы - и тогда ситуация становится непредсказуемой, потому что привычные рычаги воздействия начинают дергаться впустую: любая попытка вразумления воспринимается как агрессия. Это и называется классической революционной ситуацией - когда "низы" бьются, буквально убиваются, ничего не слыша и не видя. При этом их невозможно успокоить, им ничего нельзя объяснить, ничего нельзя дать: они не слышат. Помогает иногда грубое насилие, "удар по щеке" (или "расстрел демонстрации") - впрочем, он же может спровоцировать и новый виток истерики. Однако иногда акция типа "тяньаньмынь" и в самом деле сбивает волну и народ успокаивается, находя-таки в себе силы "жить дальше" - и быть мужчинами.

Примечания:

¹ Байка о Керенском, переодевшемся в женское платье, вбила последний гвоздь в репутацию не только самого Александра Федоровича, но и всего периода "Временного правительства" как такового. Отныне и впредь "временные" воспринимались исключительно в качестве комических героев, "женщин в народном собрании" ("баб у руля"), которые, конечно же, просто не могли не попасть на штык белозубым большевистским матросам.

² С другой стороны, безудержная льстивость как фон политической жизни объявлялась присущей "туркам, персиянам и московитам" (условный "Восток" всегда воспринимался как место "женских" политических практик). Все это, разумеется, нисколько не мешало широчайшему распространению лести. В конце концов лесть стала индустрией - о чем см. ниже.

³ Бытие, 34. Редкий случай удара ниже пояса в самом буквальном смысле:

1. Дина, дочь Лии, которую она родила Иакову, вышла посмотреть на дочерей земли той.
2. И увидел ее Сихем, сын Еммора Евеянина, князя земли той, и взял ее, и спал с ней, и сделал ей насилие.
3. И прилепилась душа его к Дине, дочери Иакова, и он полюбил девицу и говорил по сердцу девицы.
4. И сказал Сихем Еммору, отцу своему, говоря: возьми мне эту девицу в жену.
5. Иаков слышал, что сын Емморов обесчестил Дину, дочь его, но как сыновья его были со скотом его в поле, то Иаков молчал, пока не пришли они.
6. И вышел Еммор, отец Сихемов, к Иакову, поговорить с ним.
7. Сыновья же Иакова пришли с поля, и когда услышали, то огорчились мужчины те и воспылали гневом, потому что бесчестие сделал он Израилю, переспав с дочерью Иакова, а так не надлежало делать.
8. Еммор стал говорить им, и сказал: Сихем, сын мой, прилепился душой к дочери вашей; дайте же ее в жену ему;
9. породнитесь с нами; отдавайте за нас дочерей ваших, а наших дочерей берите себе
10. и живите с нами; земля эта перед вами, живите и промышляйте на ней и приобретайте ее во владение.
11. Сихем же сказал отцу ее и братьям ее: только бы мне найти благоволение в глазах ваших, я дам, что ни скажете мне;
12. назначьте самое большое вено и дары; я дам, что ни скажете мне, только отдайте мне девицу в жену.
13. И отвечали сыновья Иакова Сихему и Еммору, отцу его, с лукавством; а говорили так потому, что он обесчестил Дину, сестру их;
14. и сказали им: не можем этого сделать, выдать сестру нашу за человека, который необрезан, ибо это бесчестно для нас;
15. только на том условии мы согласимся с вами, если вы будете как мы, чтобы и у вас весь мужской пол был обрезан;
16. и будем отдавать за вас дочерей наших и брать за себя ваших дочерей, и будем жить с вами, и составим один народ;
17. а если не послушаетесь нас в том, чтобы обрезаться, то мы возьмем дочь нашу и удалимся.
18. И понравились слова эти Еммору и Сихему, сыну Емморову.
19. Юноша не умедлил исполнить это, потому что любил дочь Иакова. А он более всех уважаем был из дома отца своего.
20. И пришел Еммор и Сихем, сын его, к воротам города своего, и стали говорить жителям города своего и сказали:
21. эти люди мирны с нами; пусть они селятся на земле и промышляют на ней; земля же вот пространна перед ними. Станем брать дочерей их себе в жены и наших дочерей выдавать за них.
22. Только на том условии эти люди соглашаются жить с нами и быть одним народом, чтобы и у нас обрезан был весь мужской пол, как они обрезаны.
23. Не для нас ли стада их, и имение их, и весь скот их? Только согласимся с ними, и будут жить с нами.
24. И послушались Еммора и Сихема, сына его, все выходящие из ворот города его: и обрезан был весь мужской пол, - все выходящие из ворот города его.
25. На третий день, когда они были в болезни, два сына Иакова, Симеон и Левий, братья Динины, взяли каждый свой меч, и смело напали на город, и умертвили весь мужской пол;
26. и самого Еммора и Сихема, сына его, убили мечом; и взяли Дину из дома Сихемова и вышли.
27. Сыновья Иакова пришли к убитым и разграбили город за то, что обесчестили сестру их.
28. Они взяли мелкий и крупный скот их, и ослов их, и что ни было в городе, и что ни было в поле;
29 и все богатство их, и всех детей их, и жен их взяли в плен, и разграбили все, что было в домах.
30. И сказал Иаков Симеону и Левию: вы возмутили меня, сделав меня ненавистным для жителей этой земли, для Хананеев и Ферезеев. У меня людей мало; соберутся против меня, поразят меня, и истреблен буду я и дом мой.
31. Они же сказали: а разве можно поступать с сестрой нашей, как с блудницей!

Здесь характерно "женским" является абсолютно все, начиная с повода для вражды, включая метод уничтожения врага и кончая финальной аргументацией - хотя резню задумали и осуществили мужчины.

⁴ Именно народов. А. Кураев в своей скандально известной статье, описывая результаты интриги Эсфири, справедливо замечает: "всего было уничтожено 75 000 персов. Элита страны. Все, кто мог быть конкурентами. Участь персидской империи была предрешена".

⁵ См. разоблачение мифа о "циничной фразе" Марии-Антуанетты "пусть едят пирожные", а также описание революционного суда над ней, больше всего напоминающее убийство из ревности - чудовищно жестокое и сопровождающееся чисто женскими обвинениями. С точки зрения "женской политики" все просто: Свобода ненавидела красивую женщину и убила ее. Интересно, кстати, что наступление эпохи "свободы" где бы то ни было обязательно сопровождается наступлением на красоту и сексуальность "живых" женщин - нам здесь достаточно вспомнить раннесоветский опыт.

⁶ В частности, Меньшинство может прикинуться Классом. Например, Октябрьская революция и в самом деле опиралась на "рабочий класс" - который, однако, в Российской империи имел ярко выраженные черты меньшинства (включая компактность, отсутствие массовости, повышенные доходы, иной образ жизни, а главное - ощущение себя меньшинством).

⁷ Например, современная Чечня является практической реализацией идеи потемкинской деревни: практически любая сцена "мирной жизни" там является постановочной и обязательно имеет в виду постороннего зрителя, которому нужно показать нужную картинку.

⁸ Сюда же относится и практика использования на войне женщин и детей. Современное оружие позволяет женщине или ребенку спокойно убивать мужчин - но при этом они требуют отношения к себе именно как к женщинам и детям, "слабым и беззащитным". Поскольку же это требование находит подкрепление в биологически заданных мужских инстинктах, у солдата-мужчины возникает тяжелый комплекс вины, приводящий к "моральному поражению сильного".

⁹ Речи здесь, конечно, важнее лица. Время свидания - всегда ночь, даже если сам митинг происходит белым днем. Однако ночное собрание всегда действует сильнее (отсюда же, кстати, и вечный страх власти перед ночными толпами и ночными сборищами).

¹⁰ Самый свежий, хотя и не самый значимый пример "увоза" - это "майдан". В этом случае образ "похищения из-под постылого крова" был конкретизирован до полной ясности: "я увезу вас всех из России в ЕС". "Евроинтеграция" подавалась именно в топике свадебного путешествия влюбленных, имеющее в перспективе красивый европейский замок, где Ющенко и Украина "поселятся вместе навсегда, чтобы вечно наслаждаться друг другом". Но такая конкретика не всегда уместна. В большинстве случаев достаточно намеков на побег: важно разбудить в толпе желание быть похищенной.

¹¹ Я имею в виду легенду о короле Арморики, использованную Блоком в драме "Роза и Крест".