|
||
/ |
Женские штучки Гендердерный аспект политики Дата публикации: 9 Марта 2005 Восьмое марта - мероприятие, изобретенное для мелкой политической надобности и сохранившееся в СССР (а потом и в России) в качестве "женского дня". Вместе с сопутствующими ритуалами (мимозочками, застольем, "поздравляем наших дорогих женщин" etc), праздник стал полноценной частью народной культуры - его будут праздновать и после любой официальной "отмены", буде даже какие-нибудь очередные власти вдруг да посягнут. Впрочем, неверным было бы и то мнение, что "восьмарта" - это что-то ну совершенно не имеющее отношения к политике. Это, конечно, не так: политическое измерение есть у всего, даже у Нового года, а уж возможностей разыграть на этом поле свою игру несложно: тут есть и повод поговорить о "правах женщин", и ругнуть феминисток, и позавидовать положению слабого, но хищного пола в развитых странах, и поскорбеть о тяжести бабской доли в "этой стране". Однако это все "найдется кому и без меня". Мой интерес - то соединение "женского" и "политического", которое сделало возможным сами эти разговоры. Итак, вопрос: как возможно соединение "женского" и "политического"? I В традиционном обществе женщина и политика считались образцово разделенными, разгороженными половинами дома - где судят мужи, там женщин быть не должно. Политика - это борьба за власть, а власть - мужское дело. Женщина была - а кое-где и остается - неполитическим животным. Разумеется, общества, выходящие в своем развитии за пределы традиционного, начинают подвергать сомнению эту догму. Сначала с кривой усмешечкой. "Женщины в совете" - классическая тема комедии, открытая греками. Аристофан написал "Женщин в народном собрании" и "Лисистрату". Он же заложил архетипы восприятия "женского" в модусе "политического". Разберем последнее утверждение на примере аристофановских текстов. Как действуют женщины? Во-первых, политика в женском исполнении включает в себя сексуальный шантаж, удар ниже пояса: Лисистрата останавливает войну, подговаривая женщин отказывать в сексе мужам, а Праксагора обязывает юношей спать со старухами. Еще одно свойство женской политики - закулисный контакт с противником, сговор за спиной: Лисистрата и ее товарки легко договариваются с женами врагов. Наконец, третья женская тема - маскировка, переодевание: Праксагора и ее товарки переодеваются мужчинами, чтобы попасть на агору. Напротив, чисто мужская политика - это политика верхней передней части тела, лица и торса, открытого забрала и порванной на груди рубахи, откровенной вражды и честных правил, "иду на вы" и "признаю себя побежденным, сэр". "Удар ниже пояса" - символ подлости, обесценивающей любую победу. "Сговор за спиной" - худший, неискупимый вид предательства. Наконец, переодевание - в том числе и буквальное, но и метафорическое, например резкая смена убеждений - безусловно, позорящее политика действие, "бабский прием" Точно так же табуируются и "положительные" стороны женских приемов. Понятно, что в арсенал женской политики входит не только и не столько удар в пах, но и ласка там же. Но это не по-мужски. Например, лесть всегда считалась в Европе чем-то недостойным, поскольку это наслаждение, которому невозможно сопротивляться, наслаждение сексуальное (выражения типа "лизать ж*** начальству" маркируют лесть как секс вполне однозначно) II При всем том второй по значимости источник европейского сознания, в том числе и политического - Ветхий Завет - является настоящей энциклопедией приемов женской политики. Ветхозаветная история делается женщинами, или при помощи женщин, или хотя бы с использованием женских приемов. Тут тебе и Сара, подкладываемая под фараона (что аукнулось историей с Давидом и Вирсавией), тут и иерихонская шлюха Рахав, спускающая лазутчиков по веревке через окно, тут и Далила, остригающая Самсона, тут и очень женская по своей логике хитрость Симеона и Левия Однако здесь-то и находится предел женской политике в библейском стиле: настоящим актором, деятелем, все же остается мужчина, наделенный силой и властью. Женщина может им манипулировать, но в известных пределах и к тому же с риском для себя. В конце концов, и сам библейский Израиль как таковой понимает себя как народ-женщина, вышедшая замуж за Бога - и ведущая себя соответствующим образом, как "баба большого босса", со всеми преимуществами и ограничениями такого положения, включая периодическое знакомство с кулаком супруга. III Итак, женской политике необходим манипулируемый мужчина, мужчина-орудие. До известного момента Европа знала три образа манипулируемого мужчины: Бог, Император, Народ. Из них только Император (шире, "большой Господин") был реальным человеком - что не мешает Богу и Народу оставаться столь же реальными политическими акторами. Так, Бог в европейской политике всегда понимался не по-богословски, а, скорее, как античный Фатум, совокупность обстоятельств, "ветер, дующий куда пожелает" и надувающий паруса избранных. Народ, в свою очередь - тоже стихия, но не высшая, а низшая, он сам не знает, чего хочет, а потому кидается на умело подставленные ему "объекты желания". Отсюда три архетипических образа европейской "женской" политики - ведомая Господом Жанна д'Арк, хитрая фаворитка императора маркиза де Помпадур, ну и "Свобода во фригийском колпаке" - инфернальная возлюбленная Народа. Последний случай, кстати, доказывает, что женщина в политике тоже не обязана быть человеком из плоти и крови: речь идет о женской роли. Например, та же Свобода убила Марию-Антуанетту руками людей, вдруг поведших себя исключительно по-бабьи Однако настоящую мощь женская политика обрела в тех областях политического, где мужское и женское смыкаются, сливаются до неразличимости. Таковы, например, Нация, Класс и Меньшинство. Начнем с Нации - старейшего из образов, где мужское и женское смыкаются в самом буквальном смысле. Нация как наблюдаемая реальность - это единство крови (происхождения, родства, и шире - истории как реальности) и языка (а также сказанного на нем, то есть науки, искусства, литературы - и истории как литературы). Кровь, "генезис" - образцово женское начало; язык, "логос" - образцово мужское. Нация - единство этих начал, место их соединения (хочется сказать "совокупления"). Неудивительно, что национальная политика естественным образом включает в себя "женские" политические приемы. Не разбирая этой темы подробно, отметим только, что из трех выделенных нами образцов женской политики нация резервирует за собой право на удар/ласку ниже пояса. Отсюда следует очень многое, начиная с возникновения пропаганды как индустрии коллективной национальной лести, машины поддержания высокой национальной самооценки - и кончая жестокостью национальных войн. Что касается Класса (возникшего как антитеза Нации), то он тоже является женско-мужским образованием. "Угнетенный класс" в левом дискурсе (в том числе и в марксистском) - это, по большому счету, мужчины, поставленные в униженное положение, простируированные, "опущенные" - то есть "женщины". Их законное оружие - сговор за спиной хозяев: пролетарский интернационализм, подразумевающий одно очень конкретное требование: "желать поражения своему отечеству". Наконец, Меньшинство, являющее собой своего рода синтез идей Нации и Класса (меньшинство, как правило, имеет признаки и того и другого, "причем обе половины худшие" © Мэри Поппинс). Меньшинство использует политику переодевания, двойной/тройной/множественной идентичности, выставления нужных граней в нужных ситуациях В качестве последнего, замыкающего жеста активистки женского движения объявили меньшинством женщин. То, что они являются образцовым статистическим большинством, не важно: ведь и само слово "меньшинство" является лже-понятием, чужим платьем, наброшенным для того, чтобы пройти туда, куда иначе не пустили бы. Поэтому финал женской политики - переодевание женщин в одежды "меньшинств" - вполне логичен и закономерен. IV Теперь перейдем от "женской политики" к "политике манипулирования женским". Начнем с того, что помимо "сильных женских образов", которые мы рассмотрели раньше - Нации, Класса, Меньшинства, - есть и "слабые" женские образы. Например, Толпа - ярко выраженное "женское" состояние человеческой массы (в отличие от маскулиннного строя" или бесполого "конвейера"). А то, что с толпой надо обращаться как с женщиной, знали задолго до Гитлера, или кому там сейчас приписывается это нехитрое открытие. Однако как нужно обращаться с женщиной? Известно, что классические "мужские" образы - Муж, Хранитель, Хозяин, Воин - безнадежно дезавуированы и дискредитированы именно в политике, поскольку они связываются с архаикой, неразвитостью, домостроем, отсутствием демократии и горячей воды. Политик такого типа - "с бородой и суровым взглядом" - в современном мире не востребован, разве что в среде маргиналов (не путать с уважаемыми меньшинствами!) Зато чрезвычайно востребованы соблазнители - "красавчики", "донжуаны", "казановы". Их ноу-хау - умение нравиться женщинам, включая таких капризных, как Нации и Меньшинства, и сопутствующее этому умение играть на женских слабостях. Интересно посмотреть с этой точки зрения на некоторые привычные картинки. Например, массовый митинг удобно рассматривать как уличное свидание. Толпа - женщина - бежит от постылого мужа/отца/государства на свидание со своим возлюбленным, "прекрасным лицом и речами" Другой вид соблазна - это соблазн соучастия. Здесь, наоборот, нужно перевоплотиться в женщину, конкретнее - в подружку, с которой другая женщина (или "женское в нас") может посидеть за тортиком и винцом и всласть потрещать о заветном, прежде всего о сволочизме мужиков (читай - властей и начальств). При этом, что очень важно, в "женском" состоянии порог критичности снижен: бабские сплетни потому и непобедимы, что не воспринимаются в мужских категориях "истинно/ложно": важно лишь то, насколько они "задевают струнки", апеллируя к извечным архетипам "женской правоты". Эти бесконечные задушевные разговоры о мужских притеснениях и изменах - основания дискурса женского соучастия, того самого, что так помогло Лисистрате в разговоре со спартанками. Если удается втянуть в этот дискурс - то есть в обмен сплетнями о властях - народ, то можно получить над ним немалую власть. В частности, на этом основана сила журналистики, истинная родительница которой - бабская сплетня. Журналист - это, конечно, не соблазнитель, а именно что "другая женщина". Соответственно, идеальный "читатель газет" - это "подружка", беседующая с более удачливой и более осведомленной подружкой "о своем о девичьем" (и агрессивно охраняющая свое право на "посплетничать всласть"). Как это работает, мы тоже знаем. Достаточно вспомнить, как в начале прошлого века российское общество было заворожено разговорчиками "про царицу и Распутина". Впрочем, грязная болтовня началась гораздо раньше: к ней следует причислить и известную часть "русской" "литературы" (например, Салтыкова-Щедрина или позднейших "юмористов"). Наконец, последний рассматриваемый нами "слабый" женский образ - истеричка. Женская истерика предполагает отказ от всякой коммуникации. Истеричка не слышит никаких разумных (то есть мужских) доводов, ее невозможно успокоить, она распаляет себя собственным криком или сворачивается клубком и замыкается в собственном страхе. "Не хочу ничего знать, я боюсь, боюсь!" (или "я хочу, хочу!") - истерическая поза, заранее обрубающая всякую коммуникацию. Истеричка рвет на себе одежды, заголяется - то есть демонстрирует отказ не только от переодевания, но и от одевания вообще. "Ничего не хочу, видеть никого не хочу, жить не хочу, а-а-а!" В подобное истерическое состояние могут быть введены и массы - и тогда ситуация становится непредсказуемой, потому что привычные рычаги воздействия начинают дергаться впустую: любая попытка вразумления воспринимается как агрессия. Это и называется классической революционной ситуацией - когда "низы" бьются, буквально убиваются, ничего не слыша и не видя. При этом их невозможно успокоить, им ничего нельзя объяснить, ничего нельзя дать: они не слышат. Помогает иногда грубое насилие, "удар по щеке" (или "расстрел демонстрации") - впрочем, он же может спровоцировать и новый виток истерики. Однако иногда акция типа "тяньаньмынь" и в самом деле сбивает волну и народ успокаивается, находя-таки в себе силы "жить дальше" - и быть мужчинами. Примечания:
1. Дина, дочь Лии, которую она родила Иакову, вышла посмотреть на дочерей земли той.
"Город Кэр-Ис стоял на берегу моря и был отделен от него громадной плотиной... в плотине была потайная дверь, а ключ от нее хранился у короля... Старый король уснул после пира... в это время его дочь, прекрасная Дагю (Dahu), проскользнула в его спальню и сняла ключ вместе с цепью. Она открыла потайную дверь, чтобы впустить своего любовника, чьи речи текли тихонько, как вода, ей в уши; океан хлынул и затопил город."
|
|
|
||