Огюст Конт, наверное, и не предполагал, в какую синекуру превратится изобретенная им "наука наук" за неполные полтора столетия после его смерти. И вряд ли творец теократической утопии смирился бы с ханжеством наследников начатого им дела, которые со снисходительной улыбкой вспоминают о некогда потрясшем мир проекте позитивного синтеза - энциклопедии научного знания, социологии с большой буквы.

Нынешние наблюдатели социальной физики, заполонившие многочисленные центры, кафедры и институты, хотя и отвергли проект большой социологии, но не отказались от притязаний на позитивное знание. Это заставляет усомниться в том, что практикующие социологи с их ориентацией на незаинтересованный наблюдательский объективизм находятся "над схваткой" только во имя чистоты благородной науки. Их апелляция к необходимости принципиальной невключенности в процесс во имя весьма туманных методологических принципов выглядит весьма двусмысленно на фоне того, что социология продолжает позиционировать себя в качестве генерализирующей науки. Создается впечатление, что демонстративный отказ ученых мужей от участия в проектировании социальных смыслов - это попытка выделить себя из пространства конфликтов и минимизировать риск социальной ответственности.

Но как ни крути, контрольный пакет от той общественной науки, которая в современном мире занимает одно из ведущих мест, все же у почтенного Конта. Поэтому многочисленные миноритарии должны с этим считаться и не забывать о том, что первосвященник "Высшего существа", основоположник позитивной религии уж точно не был беспристрастным наблюдателем общественного организма, как бы мы сегодня ни относились к содержанию его неоязыческих построений.

Мыслитель выстраивал религиозно-нравственную систему и видел в социологии мистическое знание, открывающее человеку за социальной эмпирией реальность эзотерических смыслов. В социологии Конта нет места аппетитным девушкам, которые донимают прохожих вопросами из пухлых кейсов, как нет в ней места и серьезным дяденькам, сводящим таблицы и рисующим разноцветные графики в красивых папочках. Проникнутая мистическим духом позитивная наука Конта слишком сильно отличается от примитивного социологизма современности. Дело Конта и современную социологию разделяет та же пропасть, что град земной и град Божий.

Превратив социологию в один из видов информационной индустрии, мы вправе задаваться вопросом о качестве ее наличного существования, т.е. о соответствии современной социологии изначальным принципам и задачам классической науки, подобно тому, как мы сопоставляем коммерческую и классическую литературы.

Известно, что новоевропейская рациональность вывела науку из сферы смыслов, заменив алхимию химией, социальную философию социологией и т.д. Но сакрализация научного знания было возможна лишь до того момента, пока существовало убеждение в том, что культура имеет некие общезначимые измерения. Непредвзятость, объективность, научная добросовестность - все это играет роль только тогда, когда осуществляется трансцендирование научного знания, выделение его из актуального контекста. Если же наука превращается в индустрию, то она теряет свой предмет, что в наше время является неизбежным результатом краха рационалистического проекта.

Сегодня социология не только включена в актуальную диспозицию смыслов, но является ключевым звеном социального процесса. Это уже не та чистая наука, функциональность которой действительно выводила ее в каком то смысле из наличных общественных практик. Но если чистая, отвлеченная от конкретной жизни социология теперь невозможна, то необходимо находить механизмы ее адекватного встраивания в современный контекст. Это творческая задача нашего времени, в решении которой мы имеем равные стартовые позиции с теми культурами, где социологическое знание имеет более глубокие корни.

Те, кто изучал социологию в нашей стране, наверняка сталкивались с полуанекдотической, но говорящей о многом ситуацией, в которой оказалась отечественная педагогика в связи с фигурой П.Сорокина. Его учение излагается одновременно в двух фундаментальных курсах: истории социологии и истории отечественной социологии. В первом речь идет о Сорокине "импортном", во втором, соответственно, о "местном". В каком-то смысле такой подход оправдан, т.к. собственно социологическую школу Сорокин создал в эмиграции. Но желание индпошива в очередной раз заставляет нас цепляться за методологическую находку Полиграф Полиграфовича Шарикова, под впечатлением от переписки Энгельса с Каутским предложившего "взять и поделить".

Здесь есть проблема, в которую русская культура на протяжении своего без малого трехсотлетнего вхождения в Европу упиралась не один раз. Усвоение заимствованных у Запада форм светского культуротворчества проходило у нас не всегда успешно, и уж тем более небезболезненно. С.Хоружий неоднократно подчеркивал, что то раздвоение светской культуры и духовных практик, которое столь ярко проявило себя в нашей истории, присуще в той или иной мере всем западноевропейским народам. Однако на Западе это раздвоение органически вытекало из исторической логики его духовного развития.

Мы же можем или наполнить чужие формы своим содержанием, сделав их фактом национальной культуры, или порезать живую ткань русской культуры на кусочки, так же как историки социологии поделили между собой кусочки некогда живого человека. В первом случае речь идет о необходимости создания национальной социологической школы, а во втором - лишь о заимствовании некоторого инструментария. Ведь могли же, в конце концов, наши славные предки отказаться, к примеру, от задачи создания русского литературного языка на том основании, что органической традиций светской литературы в России нет?

Если у нас сейчас отсутствует развитый социологический язык - это не значит, что его вообще не должно быть. Ведь коль скоро мы готовы к тому, чтобы заниматься социологией, которой у нас раньше в качестве научной традиции не было, это означает, что мы готовы к рационализации своих, а не каких либо вообще, социальных практик. Если наша культура к этому по тем или иным причинам не готова, то не стоит и браться за социологию, исходя только из принципа, "чтоб все у нас было как у людей". Из этого на деле получается лишь подражание и кривляние.

Открыв любой социологический словарь или энциклопедию, которых было издано у нас за последнее время немало, мы увидим, на каком маловразумительном квазиязыке осуществляется попытка построения отечественной социологии. И если академическое сообщество и научилось общаться на этом птичьем языке, то понять "снаружи", что же эта наука делает в нашей стране, очень трудно. И это при том, что социологи, прикрываясь наукой, заранее сняли с себя всякую ответственность за свою практическую деятельность, объявив себя лишь наблюдателями и прогнозистами.

Вряд ли яйцеголовые, проводящие время за методологическими рефлексиями, смысл которых сводится к тому, чтобы в очередной раз сузить предметную область социологии, получат какой-нибудь положительный результат. Если социология для нас не более чем индустрия, то нет смысла в нормативных апелляциях к самой науке. Тогда социология подчиняет себя коммерческим практикам и не претендует на статус научного знания. В этом случае задача построения в России большой социологии действительно снимается.

Однако есть множество оснований для того, чтобы требовать от отечественной социологии чего-то большего, нежели только калькирования заимствованных форм. Но тогда перед нами стоит задача изгнания высоколобых профессионалов из тиши академических кабинетов, возвращения живой мысли ключей от храма науки. Отказа от пути примитивного социологизма, утверждающего автономию социальной реальности от конкретных смыслов. И тогда смысловое пространство должно составить для нас конкретное содержание социологического знания, его подлинный предмет. В этом случае социология не может быть выделена из пространства социальных конфликтов, и должна стать инструментарием не только для описания, но и для проектирования, инженерии национальных социальных практик. Иначе говоря, социология предстает практической, прикладной социальной философией, в том числе и в качестве фундамента для массовых идеологий и массовых политических движений, мобилизуемых этими идеологиями.

Как бы то ни было, но человек творит социальную структуру для себя и из внутренней логики своего развития. Онтологический статус социальной реальности целиком завязан на человеке. Поэтому отвлечь социологию от конкретного содержания жизни, от ее практических задач невозможно. Свести социологию лишь к одной из социальных функций - это значит отказаться от попыток социального проектирования, от земного предназначения человеческой жизни. Конечно, о механизме, функциональности и генезисе социальных структур наша нынешняя социология может сказать очень многое, но ответить на вопрос о том, какое они имеют значение именно для нас, она не в силах. Поэтому отвлечь социологию от пространства смыслов - значит лишить ее содержания.

Сорокин неслучайно подчеркивал, что "общество как предмет изучения социологии дано только там, где дано несколько единиц (индивидов), одаренных психикой и связанных между собой процессами психического взаимодействия. И обратно: всюду, где взаимодействие тех или иных центров лишено психического характера, например взаимодействие атомов, молекул, планет, камней, деревьев, простейших организмов, лишенных сознания, - там не будет и общества в смысле социологическом"¹. К сожалению, современная социология хочет заниматься двуногими атомами и молекулами, упуская из виду свое прямое экзистенциальное предназначение. А посему дело Конта требует своего продолжения.

Примечания:

¹ Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. - М., 1992. - С. 28