Русский Журнал / Обзоры /
www.russ.ru/culture/20050323_aver.html

Сталин и русские
Из не-сократических диалогов

Виталий Аверьянов

Дата публикации:  23 Марта 2005

Часть 1

Он был верующим, по-православному, может быть, в какое-то время он и терял веру, но потом во всех борениях укрепился в ней.

о. Димитрий Дудко

Недавно, буквально на днях, в купейном вагоне, снятом организаторами солидной московской конференции, встретилась разношерстная кампания. Профессор-историк из МГУ, известный философ, седовласый физик из атомного академгородка и четвертая, весьма колоритная личность - исламский шейх, родом из бывшей советской республики, в юности живший в Москве и учившийся в московском вузе. В руках у него был толстый журнал. Как вскоре выяснилось, он дочитывал роман-эпопею Леонида Леонова "Пирамида". Историк был также знаком с этим романом и несказанно удивился, узнав, что его читает шейх.

Шейх: Роман очень насыщенный и требует большого внимания и погружения в язык на каждой странице. Не так давно я дочитал чрезвычайно важный эпизод - беседу Сталина с воплотившимся ангелом...

Историк: А-а-а... Да, это, пожалуй, кульминация всей книги. Ну и как вам эти сцены?

Шейх: Мысли, вложенные в уста Сталина, поразительны. Больше всего меня поражает проникновение в душу нерусского правителя России. Я и сам часто думал на эту тему. Но вот что пишет Леонов: "На приведенном эпизоде выпукло прослеживается характерная для иноземного правителя утрата национальных черт по мере погруженья в русскую стихию..."1

Философ: А я, к сожалению, роман не читал. Но темой Сталина занимаюсь. Может быть, прочтете что-нибудь наиболее сильное?

Шейх: Почему бы нет? Вот вам пару цитат из монолога Сталина, я их подчеркнул карандашом. "Правителю иноземного происхождения, если не с однодневным кругозором, плохо спится в московском Кремле. Недружественные тени обступают его бессонное ложе. И без того выросшему в провинциальной тесноте и после многолетнего подполья немудрено заболеть необъятным русским простором - как он видится с кремлевского холма, который нынче выше хребтов Гималайских". Далее Сталин говорит о какой-то "секретной присадке к русской стали", которая позволяла веками наращивать мощь государства. И далее: "Только глупый вояка списывает в переплав пусть устаревшее туземное оружие прежде, чем опробует принятое взамен... Речь идет о пригодности русского племени как главного инструмента в решении поставленной задачи". Далее вождь признается ангелу: "За годы ссылки мне почти не приходилось слышать в простонародной беседе точного именованья их отчизны. В обиходной же Расее не любовь к материнскому гнезду, не гордость дедовским подвигом слышится, - скорее виноватая неумелость извлечь из своей громады некую всеобщую полезность, способную в глазах мира оправдать несусветные масштабы обладаемого..."

Историк: А можно прочесть то место, где Сталин говорит, как русские (великороссы то есть) смотрят лично на него?

Шейх: Да, у меня это тоже подчеркнуто. "Оттого что ум труднее скрыть, чем камень за пазухой, я и считаю опущенный среди беседы взор красноречивой уликой запретной надежды, следовательно, полуизмены... Но эти с детским бесстрашием смотрят мне прямо в лицо, а в сущности, сквозь меня, примериваясь к поре, когда меня не станет. Иной же с ухмылкой преданности совсем откровенно запоминает меня впрок, чтоб потом изобразить похлеще..."

Физик: Не совсем понятно из этого, обрусел ли сам Сталин, или же русские так и остались для него загадкой?

Шейх: Одно другого не исключает. Я вообще думаю, что иноземная примесь в правителях России - это историческая закономерность. Нужна какая-то нечеловеческая сила, чтобы русские объективировали сами себя. Поэтому в лице правителя, своего, кремлевского, но немножко иноземца, России легче решить эту задачу - подойти к самой себе со стороны, выявить в себе невиданную ранее оформленность, непривычно строгую меру, выковать новую грань русского национального характера.

Философ: Вы хорошо знаете Россию, и, наверное, сами, как Сталин, себя называете русским?

Шейх: За границей я чувствую себя русским, а здесь - немножко иностранцем, совсем чуть-чуть, примерно как Сталин. (Шейх улыбнулся.)

Историк: Давайте поговорим о Сталине. Сегодня его имя вновь поднимают на щит, и даже более серьезно, чем после ухода Хрущева или при Андропове. В общем, ощущается веяние неосталинизма. Как думаете, с чем это связано?

Философ: Возникла потребность в личности, которая соединяла бы практику и мысль... Нуждаются в большой личности не как частной индивидуальности, но как общественном достоянии.

Историк: Но ведь именно такая потребность и порождает "культ личности".

Философ: Собственно, культ личности Сталина - это и есть сталинизм, но сталинизм еще при жизни вождя. Символ личности, венчающей государственное целое, востребован прямо сейчас и здесь, происходит встреча мифа и реальности, их переход друг в друга. Потерявшая самодержавие страна компенсировала эту утрату, преумножив компенсацию через обоготворение постмонарха.

Физик: Насколько я понимаю, такое происходило и во Франции после крушения монархии (Бонапарт), и в Германии после падения Вильгельма (Гитлер).

Философ: Совершенно верно. Такая компенсация обязательно происходит. Но она ограничена и очерчена несколькими десятилетиями.

Историк: Но вот в Англии реставрация носила буквальный характер и, строго говоря, продолжается до сих пор. Кстати, на место казненного короля новый король пришел уже через 11 лет...

Шейх: Я думаю, что в беседах о "возвращении" Сталина современные русские выражают предчувствие и ожидание имперского вождя. Но Сталин создал все-таки квазиимперию, а сегодня разрешить кризис России смогла бы только империя подлинная, то есть со священным в себе измерением. Я давно отстаиваю мысль, что в нынешних условиях российская держава может состояться только в опоре на стратегический союз с исламом.

Философ: Вы имеете в виду эсхатологическую перспективу?

Шейх: Да.

Физик: Но грозит ли теперешний сталинизм вылиться во что-то серьезное? Или это нечто вроде ностальгии?

Шейх: На этот вопрос можно ответить, только если постигать само явление - Сталин и его "образ", его "отражение". В конце концов, "Пирамида" Леонова - это все-таки роман. Но как реально соотносились русские и Сталин при его жизни? На мой взгляд, Сталин строил свое превосходство на могуществе, а не наоборот. Он был загипнотизирован Россией и, хотя пришел к власти вслед за Лениным и старыми большевиками, которые сами стремились быть гипнотизерами страны и тем самым навязывали ей свое коммунарское сожительство, по существу, хотел только одного: воспроизвести сильные черты России, помочь русским стать собою. Не в смысле повторения задов, а в смысле нового расцвета. Чтобы и державу сохранить, и себя не потерять.

Физик: Непонятно, откуда такая любовь к России? У большевика, революционера, наконец, грузина... Мне кажется, ваши мысли не соответствуют действительности. Это какие-то мифы. История вынесла Сталину другой суд.

Шейх: Россия умеет приковать к себе иноземца, заставить его полюбить себя. Вы чистокровный русский и, как это часто бывает у вас, недооцениваете Россию.

Философ: Я думаю, что мифологичны как раз рассуждения о "суде истории". Кто кого здесь, собственно, судит? Почему история судит только ушедших, "отсутствующих", да и история ли это тогда? Ведь она (история) соприкасалась с ними и при их жизни, вступала с ними в непосредственный контакт, но тогда она не только не судила их, но была завораживаема ими. Выходит, история "берет" только долготою лет и пользуется тем, что человеческие существа смертны и подвержены старению. Нет, судят всякий раз историки и публицисты, эта нескончаемая вереница многословных присяжных заседателей, и суд продолжается бесконечно. Судия же находится слишком высоко и далеко, за пределами истории, собственно. Кассация и обжалования решений никогда не кончатся. Что скажите, профессор?

Историк: Труд историка состоит в накоплении данных. А когда накопление сведений перестает быть фактором номер один, здесь вступают в силу сложнейшие комплексы мышления - интерпретация историка с этого момента зависит уже не от восприятия им интерпретируемых фактов, а от восприятия реальности вообще (т.е. реальности не сугубо исторической). Поэтому волна неосталинизма сегодня связана с запросами дня, с попыткой вызвать в народе какие-то задремавшие в нем силы, пробудить подземные токи...

Физик: А вы, профессор, не разделяете тех взглядов на Сталина, которые были так распространены в перестройку?

Историк: Что вы имеете в виду?

Философ: Он имеет в виду образ "Сосо Джугашвили" - сухорукого и рябого садиста, патология которого носила ярко выраженный паранойяльный характер. Трясясь за свою власть, этот дурковатый деспот изводил миллионы порядочных людей, в том числе тех, которых никогда не видел и никогда бы не увидел.

Физик: Ну зачем вы так? Я полагаю, что подозрения в болезненности психики Сталина не столь уж необоснованны.

Шейх: Мои близкие тоже были репрессированы. Это не мешает мне сознавать, что Сталин был человеком здравого ума. Достаточно сравнить его с другими правителями - и судить по плодам созидательной организации государства. Обвиняющие Сталина в патологии, должно быть, переносят на него собственные слабости. Они, мягко говоря, сами с собой не в ладу. И пишут о Сталине исходя из чувства какой-то мести - за пострадавших родственников, или за себя лично, или за какие-то дорогие им иллюзии, которые были попраны советской властью. Да, эта власть гнала религию, и не мне, правоверному мусульманину, оправдывать ее. Однако нужно различать, где реальность, а где то, что мы выливаем на эту реальность из своего бессознательного... И нужно понимать, что в любом миропорядке есть свои темные и светлые черты, и не смешивать одно с другим.

Историк (Физику): Я все-таки отвечу на ваш вопрос. Видите ли, нет оснований полагать, что перестройка расставила все точки над "i" в отношении 30-х или 40-х годов. Давайте проанализируем, как вообще относились к "кремлевскому горцу", - и мы увидим с десяток непохожих подходов, в каждом из которых есть какая-то правда.

Во-первых, это точка зрения Троцкого, главного врага и конкурента, в которой был обобщен опыт многих других партийных оппозиционеров. Во-вторых, точка зрения Бухарина ("правый уклон", в отличие от Троцкого, хотя в критике сталинского "русофильства" правые и левые загадочно сходятся). Далее "полуэкспромтный хрущевский доклад", по выражению историка Щетинова. С одной стороны, всем понятно, что хрущевские оценки и сам термин "культ личности" были временным, относительным признанием факта репрессий. С другой стороны, обозревая многие - отечественные и западные, перестроечные и демократические - варианты толкования проблемы, трудно не восхититься тем, как органично и даже грациозно было это тогда проделано Хрущевым. Дальше антисталинизм пошел в сознании диссидентствующей интеллигенции, от Гроссмана, впервые осмелившегося сопоставить фашизм с советским коммунизмом, а Гитлера со Сталиным (по сути, в этом дерзновении уже заключалось, как в зародыше, новейшее: "Сталин хуже Гитлера"), - до перестроечных "очернителей". Общество "Мемориал" и движения в защиту жертв репрессий были объективно заинтересованы в нагнетании антисталинской истерии. Тогда-то и начали писать про психические болезни вождя, про его нравственную невменяемость и прочее.

Если проследить положительную трактовку Сталина, то достаточно заглянуть в воспоминания представителей партийной и хозяйственной элиты того времени, чтобы убедиться, насколько вменяемым и адекватным был этот человек. С другой стороны, отношение к Сталину иностранных лидеров (Черчилля, Рузвельта, де Голля и Гитлера, между прочим) весьма красноречиво - они видели в нем выдающегося политика, можно даже сказать, великого политика своего времени. Черчилль в 1959 году, как бы в ответ Хрущеву, выступил в английском парламенте с речью о Сталине, в которой сказал: "Большим счастьем для России было то, что в годы тяжелейших испытаний Россию возглавил гений... Статьи и речи он писал сам, и в его произведениях всегда звучала исполинская сила, эта сила была настолько велика в Сталине, что он казался непревзойденным среди руководителей государств всех времен и народов... Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил на Ялтинскую конференцию, все мы, словно по команде, встали и, странное дело, почему-то держали руки по швам. Он обладал глубокой, лишенной всякой паники логической и осмысленной мудростью. Он был непревзойденным мастером находить в трудные минуты пути выхода из самого безвыходного положения. В самые критические моменты, а также в моменты торжества был одинаково сдержан, никогда не поддавался иллюзиям". Гитлер же оценивал Сталина гораздо выше, чем русскую нацию в ее среднем. Об этом в своей блистательной статье недавно упомянул и Юрий Крупнов.

Физик: Это как раз один из нынешних неосталинистов.

Историк: Можно так сказать, но при этом нужно отдавать себе отчет, что "сталинисты" XXI века весьма своеобразны. Для них характерно ставить проблему не как в советские времена, по-другому. Они рассматривают Сталина как наследие, видят в нем не символ реставрации советского мироустройства, но один из продуктивных мифов, один из созидательных образов прошлого... Вот, например, еще один популярный автор, Егор Холмогоров, пишет о Сталине: "Его гениальный во многих отношениях ум был заточен под учет мельчайших материальных факторов и под оценку материальной действенности духовного". Материальная действенность духовного... Каково?!

Философ: Мне кажется, первым из таких "неосталинистов" был недавно упокоившийся отец Димитрий Дудко. Он, в юности сам пострадавший в лагерях за критику Сталина, в старости, после крушения СССР, выдвинул мысль о Сталине как о праведнике на троне, который переломил страшную революционную угрозу, свел ее на нет, так сказать. По мысли отца Димитрия, Сталин устроил так, что в "безбожном" государстве, в "безбожное" время люди жили по божьим заповедям.

Физик: Ну, это бред какой-то! И это говорил священник... о правителе, при котором повсюду насаждалось стукачество, весь народ пытались превратить в сексотов. Кстати, а сколько священников при нем расстреляли и довели до могилы?

Историк: А вы слышали, что благодаря Сталину многие храмы не были разрушены, многие священники были спасены от гибели, а во время войны и вовсе возвращены из ссылок?

Физик: Да, слышал. Сейчас об этом принято говорить. Это напоминает "эффект заложника", который часто "благодарен" доброму дяде-террористу. В 1943 году после "замирения" Сталина с Церковью в храмах поминался на ектении "Богом дарованный вождь". Но почему же он начал восстанавливать Церковь во время войны, а не раньше?

Шейх: Видите ли, не стоит преувеличивать необъятность власти правителей. Если допустить, что под личиной вождя пролетариата скрывался патриот и почвенник, то надо же понимать и то, что к власти он пришел все-таки как вождь пролетариата, как интернационалист, как наследник Ленина. Сколько времени и сил нужно, чтобы преобразовать эту энергию в нечто по сути противоположное? Вы не чувствуете логики власти, если думаете, что оттуда можно все повернуть в одночасье - что подчиненные на любой приказ отдадут честь и все пойдет по-новому...

Философ: К тому же и это "преобразование энергии" должно произойти сперва в самом вожде, это тоже нелегкое дело. Ведь не только он гипнотизировал страну и партию, но происходил и обратный гипноз, как верно заметил наш собеседник.

Физик: Не понимаю, что же это, "страна" заставляла Сталина уничтожать крестьян, взрывать храмы, угнетать инакомыслящих? "Страна", что ли, саму себя возненавидела?

Философ: Вы не заметили, что я сказал не только "страна", но "страна и партия". Ведь это сочиненный идеологами лозунг провозглашал, что "народ и партия едины". На самом деле какое-то подобие единства было достигнуто Сталиным в ходе войны, а до 40-х годов никаким единством страны и партаппарата даже не пахло. Гипноз партии и гипноз страны были противоположны друг другу, схватка двух великих начал велась в 30-е годы за Сталина, за его личность. Они вели невидимую брань. Ведь это страшная драма... Мы даже не догадываемся, как все это укладывалось в сознании вождя.

Физик: Все это мистика... Мне представляется, что дело проще: так же, как Ленин ввел НЭП, потому что коммунизм был явно нежизнеспособен, так же и Сталин путем проб и ошибок со временем отбраковал наиболее завиральные из марксистских идей.

Философ: Не преувеличивайте так называемую роль личности в истории. Сталин внимательно следил за формированием своего образа в пропаганде и широкой прессе. Однако бросал он на русскую ниву много слов, а прижились далеко не многие из них. И образ вождя формировался в результате долгого взаимного наблюдения друг за другом власти и массы в одном срезе и власти и субъектов речетворчества (идеологии, печати, литературы) в другом срезе. Не шел ли Сталин какое-то время на поводу у определенного слоя советского государства, прежде всего, того самого своего "союзника" по борьбе, тех самых "кадров", которые "решают все"? Не строил ли он свое поведение, исходя из оправдания чьих-то ожиданий? Думаю, в определенном смысле это было так. И Сталин был популистом, но не демократического толка. В отношении бюрократии это был своеобычный административный "популизм", в отношении же широких масс это был более игровой, мифологический "популизм", мимикрирующий под формы исконно русского традиционализма. И здесь я соглашусь с уважаемым шейхом: постепенно все большее внимание вождь обращал на сигналы, поступающие от народных масс и от тех представителей аппарата, которые были еще тесно связаны с народом, не оторвались духовно от него. Народ, с его мягким, кротким, но мощным и неиссякающим магнетическим полем, все больше и больше воздействовал на Сталина, подчинял его себе.

Физик: Я понимаю вас в том смысле, что эпоха сталинизма отличается особой могущественной магией жеста, а с другой стороны, герметичностью, замкнутостью на себе. Глядя из столь неуравновешенной эпохи, как те же восьмидесятые, действительно трудно удержать в объективе целую картину. Кто-то предпочитал восхищаться сталинской архитектурой и кинематографом, а кого-то заклинило на смаковании "Архипелага ГУЛАГа". Но как добиться целостности анализа?

Историк: Но ведь и не все критики Сталина в перестройку так уж потеряли голову. Встречались и взвешенные оценки. Вот, например, Михаил Гефтер, книгу которого не так давно выпустил Павловский и разместил отрывки из нее в РЖ. Так вот Гефтер, один из самых тонких критиков сталинизма, поднимается иногда на высоту диалектического самоопровержения. В этих своих "мастер-классах" он прямо говорил, что в репрессиях 1937 года Сталин протянул руку стране поверх голов аппарата, как бы соединил себя с национальным духом вопреки партийным перегородкам. Вот у меня в блокноте выписаны слова Гефтера: "В середине 30-х люди шли навстречу ему, навстречу своей смерти, - и им радостно, им хочется жить и жить! То, что позади у них трупы, их не смущает - и они не чуют приближения своей собственной смерти. Их скрытые чувства после страшного погрома на селе, который они с ним сообща учинили в начале 30-х годов, не ясны Сталину и уже этим ему несносны... Он как бы предчувствует, что сумма их воль, тайный нерв этой "гласности и перестройки" не вводит его в личный контакт со страной. Террор вытекал из потребности Сталина установить прямые отношения с Россией - связь через гибель. Вот, собственно, в чем суть дела".

Видите как! Получается, что, действительно, два начала боролись за вождя, а он был вынужден между ними маневрировать - и сначала гнобить одно начало в угоду другому (раскулачивание, коллективизация), а затем это другое порезать во имя первого (репрессии против "врагов народа" второй половины 30-х годов). Заметьте, какая формула была найдена - "враги народа"! До этого была "контра", пытающаяся поднять народ против власти, - с той покончили. Затем был короткий переходный период разоблачения "спецов", вредителей на производстве. А теперь заход идет с другого конца - это "враги", которые не желают остановиться, бросают вызов самому "народу", норовят сломать его... Сталин в этот момент отождествляет себя с "народом" и стремится к созданию национально-государственного монолита...

Окончание следует

Примечания:



Вернуться1
Леонов Л. Пирамида. Выпуск 3. (Журнальная публикация). - Наш современник, 1994, с. 206, далее 202, 204.