Сакральный призыв великого певца интеллигентских страхов Александра Галича: "А бойтесь единственно только того, кто скажет: я знаю, как надо!" - это всего лишь всплеск эмоций. Тот, кто говорит, что "знает, как надо", никому не страшен - таких каждый день появляется по десятку на дюжину.

Страшным становится тот, кто успевает первым крикнуть это самое "я знаю, как надо", и крикнуть при этом, что одновременно с ним "знают как" все остальные.

Страна, в которой обызвестковались коммуникационные артерии, обречена на инфаркт. Когда годами и десятилетиями элита существует "опричь" от интересов и чаяний большинства, когда интеллигенция "бормочет и балаболит", когда администрация деградирует и превращается в тупую, коррумпированную и презирающую народ бюрократию, когда механизмы формирования и реализации политической воли народа отказывают, народ начинает искать выхода сам. Давление массового недовольства нарастает, энергия общественного возбуждения ищет выход. Общество приближается к "точке бифуркации" (термин теории катастроф) - когда линейное развитие исчерпывает себя, когда социальные законы упраздняются, когда становится возможным полное разрушение логики развития, распад причинно-следственных связей.

И в этой ситуации возможны всего два варианта. Либо в дискредитировавшей себя неэффективной элите найдется кто-то, кто сумеет радикально перехватить инициативу, оседлать энергетику массового протеста и "объехать" точку бифуркации - и тогда тупик обернется прорывом, а социальный раздрай - новой гармонией. Либо - рванет, снесет всю экс-элиту, а новая элита - чуть погодя - родится из той части отребья, которой "повезет" случайным образом оседлать революционную волну и уже потом осесть, говоря словами Кафки, в виде "ила новой бюрократии".

История предлагает нам самые разные примеры развития событий по обоим вариантам. Вариант первый - уход от катастрофы. Это США времен Великой депрессии и президент Рузвельт (1932 г.): страна бедности, социальной войны, недоверия к власти, тотальной криминализации, страна "американской трагедии", в которой зрели "гроздья гнева". "Новый курс", объявленный классическим выходцем из самой традиционной элиты, в течение восьми лет превратил Америку в сверхмощное мировое государство, обреченное на победу в войне и на будущее экономико-политическое лидерство. Это Англия времен шахтерских бунтов, лейбористское безвластие и Маргарет Тэтчер (70-е гг.). Самая застойная и самая "социальная" из западных стран под влиянием идеологического прорыва, обеспеченного типичнейшим представителем консервативного истэблишмента (и при этом выходца из "простонародья"), превратилась в провозвестника всемирной неоконсервативной революции, дала толчок перехвату Западом инициативы в "холодной войне". Наконец, Китай (1989 г.). Здесь уже начавшийся процесс самопроизвольного распада последней коммунистической империи был остановлен мощной волей всего правящего партноменклатурного класса, отстоявшего свое право на роль единственного "коллективного эксплуататора" и при этом обеспечившего конвертацию энергетического выплеска народных чаяний в мощнейший цивилизационно-экономический прорыв.

Вариант второй куда более эффектен по своим примерам. Это Россия накануне 1917 года. Большевики и Ленин вовсе не "знали, как надо". Они "взяли" свой Декрет о земле у эсеров, они получили у германского генштаба деньги на революцию под будущий Декрет о мире. Но собственно о "земле" и "мире" говорила "улица безъязыкая". Так же, как и о "господах Обмановых с чудовищным Распутиным во главе". Неэффективный, неспособный к автокоррекции царизм сыграл свою ключевую революционную роль - роль "последнего клапана", самоубийственно запершего кипящий котел и давший возможность накопить энергию взрыва.

Есть еще и Веймарская Германия. Гитлер не сам придумал, что отсутствие воды в германских водопроводах обеспечено главной причиной отсутствия воды. Энергетика тупого, подвального недовольства, энергетика все более быстро ворочающихся мыслей быдла, которому так и не дали превратиться в народ, нарастала десятилетиями - кстати говоря, черпаясь не только из коллективного безумия человеконенавистников-маргиналов, но и из резервуара вполне реальных бытовых, этнокультурных и экономических противоречий. Нелепый полубомж Гитлер несколько лет путешествовал от кружка к кружку, искал, куда приткнуться, и подобных ему было много. Тем временем в элите не нашлось никого толкового и энергичного и туповатый пруссаческий дух Гинденбургов, фон Папенов и Тельманов метался в подземельях традиционных забюрокраченных штампов (Аденауэру понадобилось пережить войну и гибель державы, чтобы поумнеть и набраться энергии преобразований). И когда рвануло, "на выходе" оказался именно Гитлер. С Геббельсом, Розенбергом и Эйхманом. Что ж, не повезло. И так пятьдесят миллионов трупов подряд.

Могло бы и повезти. Как повезло СССР в 1991 году. Когда свободная энергия социального прорыва (так уж получилось), не сдерживаемая ничем: ни разумом и волей элиты (элита была безвольна и глупа), ни управлением мощного лидера (немощных лидеров несло общей волной), - нашла себе путь в набор лозунгов, отрицающих ненависть и насилие, в идеологию "свободы и демократии".

Но у России сегодня такого спасительного варианта нет.

Все "политкорректные" лозунги конца 80-х - лозунги, выросшие из отрицания насилия и тоталитаризма - дискредитированы, опошлены и воспринимаются общественным сознанием как декларации слабости, лжи и воровства.

Страну возглавляет президент Владимир Путин, возможно, доживающий последние месяцы (если не дни) в амплуа "сильного лидера нации". Поставленный во главе страны по воле людей и вследствие процессов, не имевших к нему лично прямого отношения, получивший огромные властные полномочия (по схеме "Ваше величество, хватит ребячиться, идите царствовать"), он самой судьбой был обречен наследовать целой череде лидеров страны - от Александра I до Михаила Горбачева, - с тем чтобы незаслуженно услышать в свой адрес известную пушкинскую дразнилку: "Властитель слабый и лукавый, // Плешивый щеголь, враг труда, // Нечаянно пригретый славой // Над нами царствовал тогда".

Интеллектуальная состоятельность (скажем так, петербургский стиль в сравнении, например, с оренбургским) в сочетании с раздражительностью и сдержанными знаками отчаяния до сих пор ошибочно воспринимается многими как проявление пассионарности. Но чем дольше нетривиальные на общем фоне публичные душевные порывы Путина остаются в вакууме политического ничегонеделанья, тем чаще вспоминается самый яркий персонаж путинской предвыборной книги-интервью - крыса, загнанная в угол подъезда. И тем более трагической фигурой предстает в перспективе второй президент России, который, вопреки наветам закордонных экс-олигархов, вполне способен оспорить у Бориса Ельцина титул "последнего демократического лидера в истории России".

Но если лично Путин еще донашивает уважаемый народом титул "настоящего полковника" (почему-то вспомнилось, что последним - до Путина - полковником во главе России был Николай II), то в его окружении не осталось ни одной харизматичной фигуры, способной вступить с населением страны в минимально доверительные отношения. Партию власти наилучшим образом представляет, пожалуй, даже не "Единая Россия", а мироновская "Партия жизни", исключительно точно - в том числе портретно точно - воплотившая в реальности художественный образ "господина ПЖ со своими пацаками". Победа "мужика с мордой красной" Михаила Евдокимова над единым кандидатом президента Путина, "Единой России", КПРФ и СПС Александром Суриковым - это одно из первых, но одновременно последнее в своей убедительности свидетельство тотальной самодискредитации партии власти, достигшей массового, бытового народного презрения. Г-н Евдокимов - симпатичный человек, он, наверное, не глуп и мог бы оказаться нормальным политическим губернатором, но он не Шварценеггер - не символ силы и власти. Он - по своему сценическому образу - даже не солдат Швейк (Швейк только поначалу всерьез подавался автором как идиот, а потом стал отъявленным и умным врагом режима), а солдат Чонкин. Голосование за него - это в еще большей степени "три буквы" на Кремлевской стене назло власти, чем даже первое место ЛДПР на думских выборах 1993 года.

А значит, некому выразить волю и тем более стать лидером огромной социальной армии - сотен тысяч чиновников и администраторов, а также миллионов государственно-ориентированных обывателей.

Не представлен в политическом поле и "социально отстающий" общественный слой. Окончательно обюрократившаяся, вялая и вторичная компартия столь же импотентна, забюрокрачена и дискредитирована, сколь и ее "единороссийская" реинкарнация.

Что касается несостоявшегося социально-экономического лидера модернизации, нового среднего класса, то после коллективного самоубийства окончательно выродившихся СПС и "Яблока" он остался обезглавленным. Хороши или плохи, но все реальные и потенциальные лидеры "новых средних" так или иначе кучковались вокруг этих парламентских псевдоподий, выступивших в известной роли козла-провокатора на бойне. СПС и "Яблоко" не только сколлапсировали сами - они выбили вместе с собой всех, кто готов был говорить на языке среднего класса, а их недобитые остатки продолжают зачищать поле, создавая на нем уже совсем анекдотичные политфантомы в стиле каспаровского "Комитета 2008" (гроссмейстер играет "e2 - e2")...

Тем временем энергия народного недовольства ищет выход. Рвануть может в любой момент - и в любом месте. Скорее там, где пробежит первая трещина. А может, она уже бежит?

Когда политкорректность и цивилизованность все более воспринимаются как синонимы лжи и слабости; когда правоохранительные органы одной рукой бьют обывателя по голове дубинкой, а другой прикрывают скинхедов и втихую повторяют вслед за ними про "черных", которые "понаехали тут", притом что никакие реальные меры по пресечению опаснейших социально-экономических последствий неконтролируемой миграции в регионах не принимаются; когда десять лет подряд в стране идет жестокая кавказская война, в которой мужество солдат и горе взорванных в собственных домах и поездах мирных жителей брошены один на один с атавистическим зверством боевиков и бюрократической тупизной коррумпированной власти; когда официально признанный словарь насыщен пустопорожней, давно потерявшей смысловую актуальность словесной жвачкой, с помощью которой нельзя сказать ни о чем, что действительно важно, - в такой ситуации трещина возможна именно там, где годами и десятилетиями продолжалась кропотливая разлагающая работа.

Идеология ненависти, нетерпимости и мести была эмоционально-смысловым стержнем советской идеологии. Более того, наиболее агрессивные, наиболее осмысленные и наименее забюрокраченные сегменты советского мира - КГБ, международники, партийно-идеологическая элита - никакой другой идеологии, кроме культа ненависти и насилия, не практиковали. Оттуда, с закрытых обкомовских политинформаций и чекистских банных посиделок, дошли до нас действующие схемы про "понаехавших черных" и "мировую еврейскую закулису". Но до поры до времени - не срабатывало. Энергия уходила в свисток.

В 1989-1990 гг. большинство населения - кстати говоря, к огромному удивлению интеллигенции - категорически отвергло откровенных представителей "Памяти" и прочих "национал-патриотов". Потому что инстинктивно в тот момент это большинство совершенно правильно ассоциировало агрессивных националистов-ксенофобов с агрессией осточертевшей всем партноменклатуры, с неизрасходованной энергией всеобщего паханского насилия против "простых людей". По-моему, на выборах народных депутатов РСФСР победил вообще единственный кандидат откровенно "памятной" ориентации - некто Николай Павлов из Тюмени. Помнится, воспринимался он тогда еще более маргинальным, чем кликушествующий карликовый коммунист Юрий Слободкин.

За минувшие постсоветские годы здравый демократический смысл подвергся самоуничтожению, а бывший народный депутат Павлов стал депутатом Государственной думы от блока "Родина". Вполне нормальный такой депутат, сравнимый по лексике с лощеным "генерал-мажором Российской Федерации" Рогозиным или бывшим главным банкиром страны Геращенко. Быть нацистом теперь не стыдно. Говорить про "жидов и черных" - почти комильфо.

Когда Анатолий Чубайс обзывает Дмитрия Рогозина нацистом, это вызывает у многих заслуженное и раздраженное недоумение. Любой вменяемый наблюдатель способен с полувзгляда уяснить, что такие деятели, как Рогозин, становятся нацистами исключительно в той мере, в какой это способствует конкретному карьерному продвижению. Нацистские эманации исходят вовсе не от Рогозина - они, напротив, сходятся к нему и улавливаются его чуткой натурой, как локатором. Это-то и страшно.

Повторюсь: скинхедовские лозунги более всего страшны не тем, что их подхватывают подростки. И даже не тем, что потом они идут убивать других подростков, а также взрослых людей и маленьких детей. Самое страшное, что подхватывают они эти лозунги в буквальном смысле из воздуха.

Нет, конечно же, в стране есть - и очень много - тех, кто помогает распространять микробы древней ярости по всем уголкам, по всем городам, весям и социальным группам. Но так было всегда. Годами ущербные "антисионисты" фабриковали гнусные истории о "мерзости жидохристианства", нанесшей сокрушительный удар языческим славянским традициям героизма и лидерства. Годами ублюдки из РНЕ выкрикивали "славу России" под жест "зиг хайль", а многотиражный графоман Юрий Никитин силами коммерческого издательства "Эксмо-пресс" делал из вымышленных "террористов РНЕ, освобождающих Россию от ЮСовских колонизаторов и демократов-коллаборационистов", положительных героев близкого будущего. Еще пять-десять лет назад было гораздо больше газет из серии "К топору", а некоторые "приличные" политики звали к топору куда более громко и откровенно. Но только сейчас громко и откровенно звать перестало быть необходимым.

Четырнадцатилетние подростки в провинциальных городках идут убивать не потому, что им приходит приказ из Москвы. Они - в отсутствие приказов из Москвы, разъяснений из Москвы, любого внятного общения из Москвы - сами додумываются до того, что на самом деле - по их собственному мнению - важно.

А такого - по-бытовому важного для всех, затрагивающего основы самосознания, возбуждающего гнев и растерянность в повседневной жизни огромной, распространенной от Европы до Тихого океана, социально разнородной и многоэтничной страны - не просто много, а очень много. Особенно с учетом того, что все это - важное, раздражающее, угрожающее, гнетущее - не артикулируется и не осваивается политическим классом, медиасообществом, экономически активным слоем, в общем, всей российской национальной элитой, обрекающей себя и страну на бессвязность и последующий коллапс.