Российская интеллигенция опять поднимает "проклятые вопросы". Сказывается невроз "2008 года". Вроде как, надо ли менять власть?

История, которая якобы не знает сослагательного наклонения, только в этом наклонении и обсуждается на российских кухнях - сегодня, как десятки лет назад. Почему в нашем любезном Отечестве радикальная интеллигенция неизменно, уже несколько столетий почитает государство за своего злейшего врага? И, главное, почему каждый реформаторский порыв оборачивается волной государственного гнета?

Опять для медиократии главная проблема - противостояние государства и общества. В центре дискуссии - глубокий конфликт между писаным законом и реалиями неуступчивой жизни. Но это не ново. Сто пятьдесят лет назад один из будущих соратников царя-Освободителя Петр Валуев писал: "У нас самый закон заклеймен неискренностью, не озабочиваясь определительностью правил и ясностью выражений, он прямо и последовательно требует невозможного". И тогда, и сейчас диагноз кризиса один и тот же: пореформенные институты противостоят требованиям реальной жизни. Но где истоки этой повторяемости?

Столь разные и далекие эпохи роднит один и тот же принцип, который, как бомба, заложен под фундамент наших реформ. Три с половиной века верхи неизменно начинали и проваливали идейно вдохновленные реформы. Тоталитарными или авторитарными методами стране навязывались институты, отвечающие избранной доктрине, но кардинально расходящиеся с общественными представлениями. Все многообразие ценностей, которыми живет общество, подменяется одной тотальной идеей. Много раз говорилось, что "русский коммунизм" - извращение серьезной идеологии, выпячивание из нее лишь одной идеи. Но это характерно и для всего этого типа реформирования. В этом смысле "третий Рим", "голландский парадиз", реформы царя-Освободителя, строительство социализма, да и реформы последнего времени (строительство капитализма и демократии) проводились в рамках одной парадигмы.

О модернизации "сверху" говорилось не раз. Но главное, что в своей "идейной ипостаси" она неизбежно вела к отказу от анализа реальных проблем в пользу доктринерских мер и декоративных институтов-"фасадов", "потемкинских деревень". Верность идее всякий раз оказывалась важнее знания "косной" жизни, которая не поддается усилиям реформаторов. Противостояние реформаторов и общества всегда вело к отчуждению власти. И в отличие от западного типа модернизации религия у нас никак не смягчала чрезмерное реформаторское усердие и в то же время не создавала нравственных основ государственной жизни. Павел Милюков отмечал, что в итоге раскола нравственно живые элементы покинули лоно официальной церкви. "Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигентами и народом, за который славянофилы упрекали Петра, совершился веком раньше", - был убежден Милюков. С той поры институты, внедрявшиеся государством, поддерживала не живая вера народа, но убеждения реформаторов и их идейных сторонников.

Характерно, что такой тип развития всегда встречал одобрение традиционной России, людей, всегда готовых послушно следовать указаниям власти, тех, кого сейчас называют "электоральным болотом". Это проходило, когда государству требовалась лишь исполнительность. Но развитие требовало все большего числа людей, способных к решениям, в том числе готовых принимать их на свой страх и риск. Государство испытывало острый дефицит служилых людей, искренне верящих власти, служащих ей с умом и талантом.

В наше время эта тема опять актуальна. Никита Михалков в своем интервью о "Статском советнике" размышляет о том же самом: никогда не жалуйся на время, ты для того и рожден, чтобы сделать его лучше. Он убедил режиссера - Филиппа Янковского "заставить" Фандорина вернуться и продолжать службу Отечеству: "Если он настоящий офицер, настоящий мужчина, если в нем есть стержень, то для него не может быть таких понятий: ах, я обиделся, я ушел".

Но даже когда кризис государственности был осознан, единственным интеллектуальным ответом на него стал призыв Николая Гоголя к порядочным людям идти на государственное служение. Но этот призыв остался гласом вопиющего в пустыне.

Как бы ни была мне симпатична позиция великого русского писателя, вынужден признать справедливость ответа Белинского - система переломит любого энтузиаста. Подтверждение - не только "Обыкновенная история", но и участь многих, кто пытался честно служить безнравственному государству. Пример - ранняя смерть Ильи Ульянова, не пережившего крах надежд своего поколения.

Так или иначе, отчуждение нравственно чувствительной части общества от власти породило интеллигенцию, объединенную революционным порывом к свержению безнравственного и угнетательского государства. Собственно, революционная интеллигенция с ее религиозным порывом, миссией служения, сектантской замкнутостью и иерархией лидеров стала эрзацем церкви в обществе, где не было подлинной религиозности. Ее навеянный идеалами Просвещения символ веры неизменен: свержение самодержавного гнета само по себе, как по волшебству, сделает людей свободными и нравственными.

Эсхатологическое сознание радикальной интеллигенции задало вектор дальнейшей дискуссии: конкуренцию идейных проектов коренного общественного переустройства. С тех пор интеллигенция идею в себе любит много больше, чем себя в России. Сторонники эволюции, "постепеновщины" стали изгоями "передового общества".

Общество, завороженное пророчествами сектантов, не хотело слышать ни Николая Лескова, ни Федора Достоевского, предупреждавших о зарождающейся революции. Радикалы одержали победу, и Россия оказалась в круге первом - в революционной воронке.

И все же попытки вырваться были. Несмотря на уверения революционных демократов, попытки соединения умозрительных конструкций либеральных бюрократов с жизнью страны все же были. Стоило царю-Освободителю обратиться к лучшей части общества, и в мировые посредники, в новую судебную систему пришли люди, с тех пор и долгое время служившие маяками нравственного служения. Анатолий Кони почти полвека на высоких прокурорских и судебных постах показывал, сколь много может сделать личный пример.

Но радикализм "передовых кругов", нравственная победа, одержанная "демократами", погубили Александровские реформы, углубили революционную колею. Последний шанс на компромисс был потерян 4 марта 1881 года, когда в остром споре великого князя Константина Николаевича и Константина Победоносцева были похоронены уже принятые реформы Михаила Лорис-Меликова.

Напрасно потом "веховцы" указывали, что путь революции не решит проблем России, что подлинное преодоление кризиса - в решении реальных проблем, в нравственном обновлении. "Передовая Россия", верная заветам предшественников, осудила их "капитулянтство", отказ от бескомпромиссной борьбы с режимом. Напрасно искренние патриоты склоняли двор к компромиссу. Радикализм революционеров опять шел рука об руку с твердолобым упрямством власти. И те, и другие жаждали схватки. Последний шанс был упущен в августе 1917 года, когда Александр Верховский тщетно умолял Предпарламент не допустить распада фронта, ухода солдат с оружием, сократив армию до минимума, демобилизовав миллионы озверелых тыловиков. Но верность революционным принципам - важнее разума.

Наконец, круг первый завершен: ненавистный режим свергнут. Но вопреки революционным надеждам на волю вырвались не природно совершенные человеческие отношения, но низменные инстинкты. За безумные мечты революционеров и бескомпромиссную тупость власти заплачена дорогая цена. Гражданская война, эмиграция, а затем и репрессии смыли пласты культурного слоя, накопленного почти за столетие. Традиционализм и пассивность такой массовидной России лишь возросли.

На такой культурной основе социалистические реформы, и без того утопичные, проводились с крайним фанатизмом, почти без связи с реальностью. Миллионы жертв - плата не столько за строительство социализма, сколько за сам тип реформирования, за стремление одним силовым рывком преодолеть зияющий культурный разрыв между идеалом и традиционной Россией.

Советская власть, совершив культурную революцию, создала и новую интеллигенцию. Ослабление фанатизма открыло дорогу осознанию реальности. Но и новая интеллигенция, наследница своих духовных отцов, считала компромисс нравственным грехом. Впрочем, и власть, воспроизводившая высокомерную тупость своих предшественников, верила (часть - искренне, другая цинично делала вид) в преображающее всесилие теории, способной переустроить жизнь. Порыв "шестидесятников" наполнить советскую власть нравственным содержанием завершился крахом, лобовым столкновением с фанатиками и циниками. После этого уже всеми, диссидентами и сатириками, кухонными сидельцами, да и большинством номенклатуры овладело убеждение, что между официальной пропагандой и жизнью - пропасть: всеохватные ложь, лицемерие и цинизм.

Так Россия вошла в круг второй. Отчуждение снова сделало невозможным компромисс между властью и обществом. В "передовом" общественном мнении страны взяло верх убеждение: "иного не дано" - нужна смена общественного устройства. Уже почти не было слышно сторонников эволюции советского общества, закончился поиск путей решения подлинных проблем страны, нравственного обновления. Всем памятна эйфория: сменим коммунистов, введем рынок и демократию - жизнь сразу наладится.

Будем справедливы. Перестройка с ее деидеологизацией, обращением к "живому творчеству масс" уже может сойти за альтернативу, неосознанную попытку уйти с накатанной колеи. Осмеянные выборы все же поколебали послушливость начальству, учили вере в себя, в жизнь своим умом.

Казалось, "новое мышление" открывает дорогу компромиссу между властью и интеллигенцией. Но нежелание "поступиться принципами" одних и радикализм других стремительно углубляли пропасть. Последний рубеж - борьба "демократов" с Михаилом Горбачевым.

Советская система была разрушена до основания. Круг второй завершен. Сменились идейные ориентиры, но принцип - идеологизированная модернизация - неизменен. Россия заимствовала "цивилизованную" систему, - "как у всех". Внедренные законы радикально отличались от представлений большинства. Ему потребовалось десять лет, огромные личные усилия и жертвы, чтобы приспособиться.

Следует признать, новая система так и не обрела легитимности - прочной моральной поддержки большинства. В полном соответствии с теорией деятельность хозяйственных и политических институтов стала определяться наименее нравственными элементами. Проще говоря, страна стала жить "по понятиям". Новые "цивилизованные" институты обернулись демократической оболочкой криминально-бюрократических отношений. Результат - редкая в новой истории концентрация власти и собственности.

Итак, сложился кардинальный разрыв между нормами законов, писанными для "лохов", и реальной жизнью. Действует "Сухаревская конвенция": закон применяется избирательно, в зависимости от связей "наверху", прежде всего с "силовиками". Такая система не признается справедливой даже теми, кому она очень выгодна.

Общество втягивается в круг третий. Отчуждение общества, низкий уровень доверия ко всем институтам, кроме президента - источник противостояния власти и радикальной интеллигенции. "Апельсины" и "лимончики" убеждают в необходимости сменить общественное устройство. Они убеждают, что на смену режима Путина придет эра свободы, но не задумываются о шансах действительно авторитарной катастрофы.

На повестке дня вопрос: пойдет ли Россия по третьему кругу или все же сможет выбраться из накатанной колеи?

Многим уже ясно, что главное условие - оздоровление всей системы институтов. Но для этого нужны не только "правильные" законы, но и вера в справедливое общество. Если нет надежды на успех в бизнесе, уверенности в справедливой оценке таланта, энергии и предприимчивости, то большинство сохранит верность "правилу трамвая": не высовываться и не лезть на первые места. Меньшинство - встанет под знамена революции.

Сегодня у России есть уникальный шанс перемены участи, шанс привить рынок и демократию к дереву жизни. За последние десятилетия появилась "новая Россия". Ушла в прошлое традиционалистская Россия со слепым подчинением авторитетам и государственным идеологиям. Впервые в истории появились массовые слои, ориентирующиеся на индивидуальный выбор и личную ответственность. И, главное, - еще сохранилось нравственное сознание. В стране еще живы ясные представления о том, что "такое хорошо и что такое плохо", все знают, "чье мясо кошка съела".

Но для того, чтобы воспользоваться этим шансом, нужно осознание, что источник надвигающегося кризиса - сложившийся тип модернизации. Такая модернизация, обещая свободу и справедливость, неизбежно мостит "нашу" дорогу авторитаризму.

Она разлагает и власть, и народ. Эта модель утверждает высокомерие власти, ее убеждение, что только она понимает истинные нужды государства и народа. Она не нуждается в знании реальной ситуации и требований жизни. Залог успеха реформ - твердость убеждений, жесткость, если не жестокость, реформаторских мер. Очевидна связь между укреплением "вертикали власти" и новым изданием реформ, которые проводит "либеральное" крыло власти. Логика противостояния "реформаторской" власти и пассивного, "не понимающего своего блага" народа, - всегда запрос на авторитаризм. Но реформы проходят, а авторитарная система, изначально предназначенная для их "продавливания", - остается надолго.

Но она же требует покладистости насильно "осчастливленного" народа. От него требуется лишь "одобрямс". Активность, вырастающая из реальных интересов и знания жизни, напротив, размывает цельность реформаторского замысла, противостоит "реформаторам". Здесь корень той "аполитичности", на навязывание которой тратится столько сил. Эта модель разрушает надежды "новой России" - главного субъекта прогресса.

Для смены "вех" нужен новый вектор модернизации. Вроде бы для этого есть все. "Новая Россия" готова действовать по новым правилам. Крупный бизнес, уйдя из политики, сократив "теневое" влияние, осознал общность интересов всех групп предпринимателей. Сложилось новая генерация региональных элит, готовая взять ответственность за состояние дел на местах. Сформировался их общий "спрос на государство": на его стратегическое лидерство, на прочные и честные институты. Да и в среде "либералов" новые тенденции. Даже бывшие ельцинские министры стали сторонниками "взращивания" институтов.

Но возможность - еще не реальность. Социальный ветер подул в паруса революции. В России заработал "закон де Токвиля": центр национальной повестки дня - несправедливое распределение "национального пирога". Достаточно обвала социальных ожиданий - и недовольство перерастет в острый кризис. Детонатор революции - новый виток противостояния радикальной интеллигенции и власти.

Революцию может остановить лишь идеологический барьер. Но общество еще не осознало, что единственно подлинное противостояние - "революционеры" против "патриотов". Повестку дня размывает идейная смута. Либералы, ратующие за свободу, готовы действовать авторитарными методами. Демократы - сторонники модернизации "снизу" - призывают к революции. "Государственники" явно не осознают исчерпанность модернизации "сверху", невозможность соединить "завинчивание гаек" с динамичным развитием, с жизненно необходимыми инновациями.

Масштаб угроз требует и смены роли президента. Победить революцию может лишь национальный лидер, но отнюдь не наемный менеджер.

Чтобы поставить барьер на пути революции, нужна искренняя и жесткая национальная дискуссия, которая сдерет все маски, отделит агнцев от козлищ.

Готовы ли мы "соскочить с иглы революции", выйти из "круга третьего", или так и пойдем по нему до конца России?