От редакции. С 24 по 28 мая в Москве проходит IV Российский философский конгресс, участниками которого стали несколько тысяч профессиональных и полупрофессиональных философов. Приветственное письмо Конгрессу - впервые в истории проведения таких мероприятий - направил президент Путин. Русский Журнал, как один из информационных спонсоров мероприятия, начинает серию публикаций, связанных с освещением работы мысли, нашедшей свое отражение в мероприятиях Конгресса, со статьи своего постоянного автора, преподавателя философии из МГУ Н.В.Гараджи.

Фактом IV Российского философского конгресса стало получение гарантии субъектности. Собственно, этого ресурса и был лишен сильнейший общественный институт в результате свертывания советской системы и беспрецедентной по масштабам катастрофы социальности. В течение всего новейшего времени ситуация бессилия закрывала какую-либо возможность для адекватной современным процессам технологии философского знания. Поэтому возросшая в результате либерализации инструментальность отечественной философской школы только подогревала внутрицеховое раздражение.

Нынешний философский конгресс подводит черту под стратегией насаждения плюральности. Это является неизбежным результатом осознания негативного смысла свободы 90-х, что задает возможность для попыток выстраивания постсоветской субъектности. А.А.Гусейнов фиксирует, что "самоустранение от идеологической ответственности, возможно, было правильно и необходимо на коротком отрезке времени для того, чтобы зализать старые раны. Однако оно вряд ли может быть продуктивным в качестве стратегической ориентации"¹. Здесь впервые дается указание на идеологическую функциональность философского знания. Раньше говорить об этом было категорически запрещено - все 90-е годы слово "идеология" было под запретом. Это была идеология запрета на идеологию. Идеология, которая не хотела знать свою предметность.

Табуированностью советского опыта объясняется то, что новая стратегическая ориентация задается еле уловимыми намеками. Слабость вынуждает субъекта зарождающейся доктрины работать практически на грани фола. Незадолго до начала IV Российского конгресса декан философского факультета МГУ В.В.Миронов признается, что "в каком-то смысле это [событие - Н.Г.] некоторый промежуточный итог, позволяющий посмотреть, что же изменилось в нашей философии, какими мы стали, насколько наша философия стала действительно философией"². Есть все основания полагать, что речь здесь идет в первую очередь о политических констатациях.

Дело в том, что созданный в современной России формат философских конгрессов имеет главным образом институциональное значение. Через них система попыталась противодействовать рассыпанию конструкции в целом. Они ни в коем случае не могут заменить собой традиционные для нашей страны научные практики. Мотивы, по которым профессиональные философы со второй половины девяностых годов прошлого века стали регулярно собираться на общенациональные форумы, не сводятся к чисто профессиональной стороне дела и не описываются ею.

Функциональность общероссийского конгресса задается прежде всего внутрикорпоративными, а не содержательными философскими интересами. Это подтверждается достаточно бестолковыми формулировками тем для проводящихся конгрессов, которые в конечном итоге не обозначают никаких доктринальных рамок. Официальная тема нынешнего конгресса - "Философия и будущее цивилизации" - выглядит как апофеоз бессмыслицы. Однако нужно понимать, что эта формулировка не столько определяет содержание конгресса, сколько маскирует от сторонних глаз его предметность. Ситуация, когда сильные смыслы скрываются за ничего не значащими словами, говорит о невозможности их защищать здесь и сейчас. Но актуальная слабость не отменяет попытку выйти из ситуации расползания. Поэтому нынешний конгресс действительно промежуточный, подводящий итог определенной эпохи.

Московский конгресс - кульминация процесса оттачивания новой институциональной формы организации профессиональной российской философии. На нем предъявляется порожденный из недр самого профессионального сообщества, институционально оформленный субъект. Нас спросили: "кто вы такие?". Мы ответили. Цель этого процесса - возвращение философии в структуру социальной машины. Это и определяет первостепенную общественную значимость нынешнего конгресса.

Его формат был впервые за новейшую историю признан государством - на уровне президента РФ, подтвердившего его статус посланием. Фактически власть предоставила свои гарантии появившемуся в современной России новому субъекту на пространстве проектирования смыслов. Эти гарантии дорого стоят, когда нащупываются точки взаимности. "Россия, по всему похоже, стала философской нацией - достигла того уровня развития, когда она не может адекватно осознавать себя без того, чтобы это не было одновременно мировоззренческим выбором"³.

Социальная практика стратегии плюральности отменяла технологичность философии. Замыкание на интересах внутрикорпоративной жизни реализовывало ситуацию, описанную К.Ясперсом: "исключение конкуренции посредством картелей приукрашивается разговорами об общих интересах, ревность нейтрализуется взаимной терпимостью, борьба за истину растворяется в синтезе различных возможностей"⁴. Противоречивость IV философского конгресса заключается в том, что новая доктрина обнаруживает себя за фасадом потерявшей свой смысл оборонительной стратегии. Этот конгресс так и не снял задекларированных еще в середине девяностых целей: "поддержание и развитие профессиональных коммуникаций в философском сообществе; выработка направлений модернизации и развития философского образования в России". Очевидно, что их практическая реализация возможна лишь тогда, когда они станут частными задачами некой общей целесообразной доктрины.

Но сейчас субъект не в состоянии обнаруживать себя и может лишь аккуратно обозначать свое присутствие на гарантированном пространстве. После системного краха к идеологии нужно себя приучать. У нас больше не будет партии, которая будет действовать в качестве внешнего целеполагающего агента. Новый статус профессиональной философии означает, что она сама должна порождать из себя адекватные механизмы предложения доктрин на том рынке, на котором философcкая корпорация теперь уже не единственный субъект производства смыслов.

В конечном итоге новая доктрина профессионального философского сообщества должна ориентироваться на конвертацию ее инструментальности в технологичность. Функциональность философии в государстве определяется ее способностью говорить и быть понимаемой. Бесконечно отстаивать свое право носиться со всякими там хайдеггерами, когда дефицит смыслов заставляет режим двигаться в направлении тотальности, - это преступление сдачи позиций по второму кругу.

В конце концов, и без философов государство последние пятнадцать лет как-то функционировало. Более того: его идеология во многом строилась как анти-идеократическая. Революция менеджеров, которые не нуждаются в смыслах, ибо знают, как и что надо разруливать, вознесла откровенных шарлатанов на позиции публичных учителей. Профессиональная же философия на дефицит смыслов реагировать так и не научилась. Ведь для того, чтобы говорить с властью и обозначать свое место в государстве и обществе, надо уметь выстраивать коммуникацию не только на своем, но и на их языке. Ожидание же какого-то мистического прозрения власти по отношению к философии, которым по факту и жили философы, стеная о бесконечных притеснениях, блокирует к ним всякий возможный интерес.

Но, как бы то ни было, нынешний философский конгресс - это определенная веха. Тенденция к выдавливанию отцов стратегии плюральности обозначает возможность доподлинно философской контрреволюции. Манифестация субъектности накладывает на профессиональную философию идеологические обязательства по отношению к запросу на доктрину. И кем-то этот запрос неизбежно будет удовлетворен.

Примечания:

¹ Гусейнов А.А. Мы, философы России... // "Вестник Российского философского общества". 1, 2005. - С.28

² Миронов В.В. Слово деканам // "Вестник Российского философского общества". 1, 2005. - С.41

³ Гусейнов А.А. Мы, философы России... // "Вестник Российского философского общества". 1, 2005. - С.28

⁴ Ясперс К. Духовная ситуация времени // Смысл и назначение истории. - М., 1994. - С.320