Старинные разногласия

...Довольно часто в отечественной истории консерваторы-традиционалисты нападали на власть. Это происходило даже тогда, когда она вовсе не была "коммунистической диктатурой" или же "либеральной демократией". Например, славянофилы явственно недолюбливали Петербургскую Империю, выдвигая свой проект реставрации Московского Царства. Их программа реформ была программой консервативной революции. Не случайно именно славянофил Юрий Самарин родил термин "революционный консерватизм".

Порой неприязнь традиционалистов к традиционному же государству принимала патологические формы. Вот, например, что вспоминает славянофил Александр Кошелев:

Высадка союзников в Крыму в 1854 году, последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя нас не слишком огорчили, ибо мы были убеждены, что даже поражение России сноснее для нее и полезнее того положения, в котором она находилась последнее время.

Власть отвечала славянофилам недоверием и даже некоторыми репрессалиями. Третье отделение весьма пристально надзирало над ними, а от некоторых даже требовали дать объяснения - достаточно ли они благонадежны. Впрочем, тут власть могла особо не тревожиться - славянофилы не помышляли о революции. Скорее, они были недовольны революционностью самой власти, которая еще со времен Петра настойчиво вела страну по пути "западной" модернизации.

Если мы будем внимательно читать даже самых лояльных консерваторов XIX - начала XX века, то легко уловим разочарование, которое едва ли не переходит в отчаяние. "И только-то?!" - восклицал Константин Леонтьев по поводу консервативных контрреформ Александра III.

Монархическая пресса 1905-1917 годов мало отличалась от изданий либералов и социалистов - здесь с не меньшей силой критиковались правительство, губернаторы, да и вообще чиновники. Другое дело, что практические выводы делались иные - не к революции звали консерваторы общество, а к охранительству. Ведь главный грех правительства, с их точки зрения, потворство революции и скрытый либерализм. Конечно, предполагалось охранять не столько конкретные личности, сколько принципы... Показательно, что в своих дневниках известнейший консерватор Лев Тихомиров высказывал полное неверие в способность монарха сохранить монархию. Тем не менее он не выносил свое неверие на суд публики - за несколько лет до революции Тихомиров полностью ушел из политики...

Впрочем, некоторые нетерпеливые традиционалисты все же вышли на тропу войны с монархической властью. Неистовый Владимир Пуришкевич, этот столп реакции, выступил в Думе с разоблачением "темных сил" ("распутинщины") в окружении Николая II, снискав аплодисменты думской оппозиции. Пожалуй, это "разоблачение" нанесло монархии больший вред, чем все нападки всех милюковых и гучковых (между тем уже после Февральской революции следственная комиссия Временного правительства была вынуждена признать, что никакой "распутинщины" не было). А еще один традиционалист - Василий Шульгин - вместе с либералом Александром Гучковым принял отречение императора...

Что же касается нынешних охранителей, как "традиционалистов", так и "либералов", то их, мягко говоря, скепсис в отношении правительства очевиден. Даже движение "Наши" и то позиционирует себя в качестве "оппозиционного". Впрочем, нынешние охранители все равно отказываются делать ставку на революцию. Такое вот притягивающее отталкивание двух сил...

Великое равновесие

Все дело в том, что российские традиционалисты-консерваторы - часть общественности, а общество в России всегда отличалось разительным консерватизмом, который вытекал из крепости общинных начал (не будем забывать, что община существовала не только на селе, но и в городе). А вот государство у нас, напротив, было весьма и весьма "революционным".

Возьмем, к примеру, власть времен Ивана Грозного, который разделил страну на две части - "опричнину" и "земщину". Или Петра I, которого не случайно охарактеризовали в свое время как "революционера на троне".
Именно государство буквально тащило Россию на пути к модернизации, "вздергивало" ее на "дыбы", как образно заметил поэт. А общество этому часто сопротивлялось, причем сам протест порой выливался в дикие формы (вспомним хотя бы самосожжения староверов).

В России долгое время (вплоть до второй половины XIX века) отсутствовал буржуазный общественный уклад, который в Европе был важнейшим инициатором модернизации, наряду с государством. Купечество - было, причем довольно успешное, а вот буржуазии - не было. Поэтому государство оказалось вынуждено тянуть воз модернизации в одиночку. Отсюда и радикализм.

При этом мне такое положение вовсе не кажется чем-то ненормальным.

Вообще, у разных цивилизаций своя собственная, особая норма. Россия выбрала своеобразную модель, в рамках которой революционность власти была уравновешена общественным консерватизмом. Поэтому российская модернизация хоть и шла с некоторым опозданием, но не страдала такими эксцессами, которые были характерны для Западной Европы.

Тот же самый Иван Грозный хоть и не был ангелом, зато ни в какое сравнение не идет с английской королевой Елизаветой Первой, при которой казни подверглось 70 тысяч человек. Иван, судя по его поминальному синодику, казнил около четырех тысяч человек. Между тем в одну только Варфоломеевскую ночь оказалось перебито гораздо больше "врагов". Даже в маленькой Дании тамошний король Эрик Безумный умудрился казнить 16 тысяч человек.

В ходе реформации в Германии погибло около двух третей населения, а британская индустриализация сопровождалась сгоном с земли всех крестьян. Ни наш раскол, ни наша индустриализация (пусть даже и большевистская) таким вот радикализмом не отличались.

И тем не менее накануне революции Россия входила в пятерку индустриально развитых стран мира, а по темпам промышленного роста занимала первое место. При этом общество было весьма недовольно ходом преобразований, порой облекая свое консервативное недовольство в революционные формы.

Необычное охранительство

Монархисты были открытыми охранителями, вполне осознающими свои задачи, но они так и не нашли понимание у широких слоев общественности, настроенных весьма монархически. Эти слои пошли за социалистами, которых отличала большая экспрессия. Монархисты были скучноваты, а любой общественности хочется праздника, иначе политика для нее - не интересна. Вот почему политизированная общественность пошла за социалистическими партиями (эсерами и большевиками, отчасти - за меньшевиками), которые получили подавляющее большинство мест в Учредительном собрании.

Безусловно, левая интеллигенция, возглавлявшая данные партии, преследовала сугубо прогрессистские цели, постоянно оглядываясь на Запад. Но вот массы-то ставили перед собой цели охранительные, пусть даже и окрашивая их в цвета утопии. Речь, однако же, все равно шла об утопии консервативной, о воссоздании общинно-монархического "рая архетипов".

Этот "рай" был разрушен вовсе не охранительным обществом. Монархию в России демонтировали отдельные сегменты общества - либеральная буржуазия и либеральная же интеллигенция. Их взрастила сама власть - с тем, чтобы ускорить модернизацию, но при этом держать ее под собственным контролем. Наполовину эта задача оказалась выполненной - Россия создала основы промышленности и родила из своих недр величайшую культуру (чего стоит одна литература!). Но вот со второй половиной - установлением контроля - власть так и не справилась.

В результате либеральная оппозиция свергла императора в период февральских (1917 г.) волнений, передав власть в руки вестернизированной части буржуазии. Но она ее не смогла удержать, ибо общество и так с большим скрипом шло по пути модернизации, а уж модернизацию либерально-западную терпеть не хотело ни под каким видом. Оно двинулось за социалистами, причем за социалистами радикального толка - большевиками (эсеры и меньшевики оказались слишком уж привержены к непонятной обществу западной демократии).

Конечно, большевики тоже были западниками, но они сумели уловить настроения широких масс. Марксист Ленин понял, что его партия может прийти к власти только в том случае, если категорически отвергнет все эти западнические упования на парламентаризм. К слову сказать, ему пришлось убеждать своих партийцев в необходимости отказа от буржуазной республики в пользу республики Советов (сами Советы были куда ближе к общинному сходу, чем к парламенту). Поначалу ЦК большевиков и ее петроградский комитет Ленина не поддержали.

По мысли Ильича, российское общество должно было привести большевиков к власти и дать толчок революции в странах Запада. А уж тамошний просвещенный пролетариат и сделает все как надо - то есть по Марксу. Однако с мировой революцией ничего не получилось, поэтому социализм пришлось строить в одной отдельной взятой стране, опираясь на ее консервативное общество. Так сложился некий исторический компромисс: "язык" новой власти и ее смысловые установки были марксистскими, а практика исходила из недр консервативной общины. Центральной фигурой такого компромисса был Сталин, сумевший создать индустриальную сверхдержаву, в которой сочетались как традиционалистские (вождизм, идеократия), так и прогрессистские (атеизм, эгалитаризм) элементы. При этом государственная бюрократия больше склонялась в сторону первых, в то время как бюрократия партийная - в сторону вторых.

Верх все-таки одержала государственная бюрократия, которая и покончила с официальным марксизмом в 1991 году. В силу ряда причин она провозгласила приверженность идеалам западного либерализма, которая, конечно же, носит формальный характер. На самом же деле бюрократия сейчас выполняет старинную функцию российской власти, ведущей страну по пути модернизации. В качестве прикрытия используются либеральные лозунги, тогда как практика государственного строительства у нас существенно отличается от западной. В то же время она противоречит и многим консервативно-охранительным ожиданиям, поэтому в среде традиционалистов разного толка так сильны критические настроения в отношении Кремля. Эти настроения вполне традиционны и полностью укладываются в модель взаимоотношений между властью и охранителями.

Консервативные критики и правы, и не правы. Действительно, либеральный "язык" не сможет стать языком российской власти, зато он окажется способен дезорганизовать страну. В обществе, как и в начале прошлого века, есть влиятельные либеральные сегменты, которые смогут воспользоваться тем, что либерализм есть формальная идеология власти. Форму ведь можно привести в соответствие с содержанием - так будет логичнее.

Но, с другой стороны, власть совершенно верно замечает, что в либерализме содержится много положительного, которое может быть использовано в целях модернизации страны. Этого зачастую и не замечают охранители, в чем проявляется их глухота к запросам исторического развития.

Очевидно, что выход, как всегда, в нахождении золотой середины. Российская власть проиграет, если не возьмет на вооружение "язык" и смыслы российского консерватизма. Но, вне всякого сомнения, этот "язык" и эти смысли должны содержать сильный либеральный компонент.