От редакции. 3 июня 2005 г. в "Александр-хаусе" под эгидой отдела политики "Русского журнала" состоялся круглый стол "Философия и власть: итоги IV Философского конгресса". Здесь мы приводим все выступления его участников.

Список выступлений:

Вступительное слово ведущего
Н.Гараджа
В.Милитарев
А.Козырев
К.Крылов
М.Шевченко
А.Королев
Д.Шушарин
А.Костикова
Д.Кралечкин
Е.Косилова
А.Малер
П.Костылев
В.Кузнецов
Заключительное слово ведущего

Ведущий (Алексей Чадаев, редактор отдела политики "Русского журнала"). Наше собрание сегодня состоит из трех партий, применительно к закончившемуся недавно IV Философскому конгрессу. Первая партия - люди, которые принимали непосредственное участие в его организации. Вторая - те, кто в конгрессе участвовал. Третья - те, кто в конгрессе участия не принимал по разного рода причинам, о которых я хотел бы их попросить рассказать.

Резонанс, который имел конгресс, был очень специфическим. Казалось бы, в Москве собираются 4 тысячи философов. Они обсуждают какие-то фундаментальные проблемы космического масштаба, но при этом никто всерьез не говорит и не пишет об этом. Ни в СМИ, ни на каких-то известных дискуссионных площадках тема конгресса даже не присутствовала. Притом что информационная служба конгресса информировала все СМИ о его деятельности оперативно и своевременно.

Я помню слово Виталия Третьякова на заключительном мероприятии конгресса, в котором он говорил, что Путин должен сегодня сидеть здесь, в этих аудиториях. Почему? Было ли там что-то такое интересное, что он мог для себя услышать? После конгресса была бурная внутрицеховая дискуссия, которую я попытался бы здесь в частном формате прояснить.

Первым я предоставлю слово инициатору сегодняшнего мероприятия - Никите Гарадже.

Никита Гараджа, философский факультет МГУ. Почему нынешняя ситуация в профессиональной философии нас не устраивает? На первый взгляд в профессиональной среде все более-менее благополучно. Мы имеем полную свободу. Наши руководители подначивают нас: "Ребята, дерзайте: вот вам гранты, поездки, публикации - делайте что хотите". Но радости мало.

И тому есть причины. Мы до сих пор не разобрались с понятием "профессиональная философия". Есть среди нас и такие, кто утверждает, что мы, мол, профессиональные философы, на самом деле лишь историки философии. Что ж, на философском факультете МГУ есть две кафедры, изучающие историю философии, - примерно 40 ставок. Так что будьте добры выстраиваться в очередь.

Но даже в этом случае, коль скоро мы говорим о профессиональной философии, речь идет о социальном институте. А это значит, что наша философия находится в публичном пространстве, а потому в любом случае не может быть частным делом. Все то, что обладает статусом публичности, может быть только делом общим. Сама возможность для нас профессионально заниматься философией возникает только потому, что общество делегирует нам это право, так как считает, что философия ему нужна. "Истина - это нечто коллективное, социальное, гражданское, истинно то, в чем все мы согласны", - говорит Мигель де Унамуно. А знаем ли мы сегодня то общее, что всех нас объединяет и вписывает профессиональную философию в социум? По всей видимости, нет.

Полное отсутствие общественного интереса к такому событию, как IV Российский философский конгресс, говорит о том, что мы никому не интересны, кроме нас самих. Наша философия в публичном пространстве отсутствует. Сегодня она является де-факто частным делом.

Нас это категорически не устраивает. Поэтому к черту корпоративные интересы, которым рабски преданы многие наши коллеги. Мы говорим и будем говорить об идеологии нашего профессионального сообщества публично. Наши цели простираются далеко за узкопрофесиональные и корпоративные горизонты.

Как известно, недавно произошло достаточно радикальное изменение в содержании преподавания курса философии для аспирантов. Вместо философии теперь мы обязаны впаривать будущим ученым ублюдочное порождение позитивизма - "историю и философию науки". И это в России! Но наши руководители нас успокаивают: "Это ничего, зато мы сохранили философию, а то бы нас вообще выкинули в шею из образовательной системы. Мы достигли компромисса. Зажмите нос, не обращайте внимание и занимайтесь под этим прикрытием своим обычным делом".

Но я говорю - к черту такие компромиссы! В конце концов, это наш витальный интерес, и мы будем зубами цепляться за свое место по праву, не разменивая его на приют из жалости. Мы не будем следовать логике выживания. Мы в силах - и это наша прямая обязанность - формулировать доктринальные рамки места философии в социальной машине.

И, может быть, это самая главная наша задача на сегодняшний день. Ведь специфика национальной философии во многом задается тем местом, которая занимает философия в той или иной национальной культуре. Мы открываем для себя философию и спрашиваем: а какое место она займет в нашей жизни? какова ее функциональная роль в социальном пространстве и пространстве культуры?

Это представление о функциональности, технологичности философского знания мы утратили на рубеже 80-90-х годов, когда малодушно отреклись от идеологической ответственности, передав ее в руки откровенных шарлатанов. Многие в умопомрачении радовались: "Мы сбросили с себя бремя идеологии, мы теперь свободны". Хотя на самом деле их освободили от обязанностей по факту, явочным порядком. И когда они сидят и радуются этому, то не понимают главного: они на самом деле отреклись от права на национальную философию, специфика которой во многом задавалась ее функциональностью в советской системе. Мы же представляем тех, кто отрезвился от опьянения, и заявляем вслед за А.Ф.Лосевым: "Наука, искусство, философия не только "слуги богословия", но всякого твердого режима".

Есть ощущение, что многие наши руководители просто не понимает эйдос тех мест, которые они занимают. В конце концов, философские факультеты - это не то место, где выращивают кабачки в индивидуальных домоводствах. Это инкубаторы идеологических кадров.

Только не надо путать идеологию с обществом "Знание". Время понять наконец, что за система философского образования была создана советской властью, которая впервые в истории человечества попыталась создать ненавистное попперам государство философов. Там росли люди, которые втягивали все общество в пространство философии. Там воспитывались историки философии, которые впитывали в нашу культуру мировой философский опыт.

Мы полагали долгое время, что это только у нас клятые большевики извратили сущность философии и превратили ее в служанку идеологии. Мы думали, что вот в Европе живут какие-то настоящие философы, которые свободны в полете мысли и вальяжно философствуют, а общество внимает глаголу мудрости. Но теперь, когда оранжевые штыки направлены непосредственно на Старый Запад, очевидно, что где-где, а уж у них-то философия предельно функциональна и технологична. Пусть только попробует какой-нибудь Глюксман или даже Бодрийяр сделать по собственной воле шаг вправо или влево. Их контролирует не власть: сама система, сам социум задает им рамки подвижности, ибо они есть социальная функция, не более того. И разве Кант - это не функция? Гегель - не функция? Ницше - не функция? Я уж не говорю о постмодерне. В эпоху всеобщей профессионализации философы в бочках не живут!

Наш предмет - Слово. Мы являемся его жрецами. Мы созидаем и сохраняем русское словесно-смысловое пространство и служим идеологии как ее технологи. Поэтому если наша профессиональная философия не возьмется за свои прямые и непосредственные обязанности, ее место займет кто-то другой. Наша задача - оседлать энергетику философской контрреволюции, возможность которой обозначена властью. Мы отвечаем на призыв власти и встраиваемся в социум. А тех, кто будет вставлять нам палки в колеса, мы просто сметем.

В конце концов, мы работаем на государство и имеем право на то, чтобы взорвать систему изнутри. Ибо мы, в отличие от некоторых, не отрекаемся от нее, а работаем в ней. "Мир ловил меня, но не поймал", - говорил Григорий Сковорода. Нас он не поймает, потому что вслед за Н.Бердяевым и мы говорим: "Догматизм есть цельность духа". Прошедший философский конгресс показал, что власть признала нашу субъектность - пусть это признание далось ей самой невероятным усилием посткатастрофной воли. А посему я отдаю честь и заступаю в караул, становясь в ряды слуг идеологии. Ибо теперь и мне, и каждому из нас государство вправе сказать: "Или вы служите идеологии, или убирайтесь".

А.Ч. Сейчас я предлагаю сказать пару слов Виктору Милитареву, который известен тем, что он в своем ЖЖ написал яростную оправдательную речь с топиком: "Почему я не пошел на философский конгресс?". Я прошу ответить Виктора на вопрос, почему его, столь естественно смотревшегося бы на многих секциях и круглых столах, не было на конгрессе?

Виктор Милитарев, вице-президент Института национальной стратегии. На мой взгляд, сегодня наша философия находится в самом тяжелом, почти катастрофическом состоянии, в котором она еще не находилась за все два века своего существования. Даже в 20-е годы, когда за философию выдавали "Азбуку коммуниста" Бухарина, а последние профессиональные философы либо становились бухгалтерами, либо эмигрировали за рубеж, не были столь трагичны для нашей философии. Почему это произошло?

Самой главной была та схема институционального перехода от советской к постсоветской философии, которая была протащена нашими научными руководителями. Эта схема очень похожа на то, что произошло с отечественной популярной музыкой. Как мы помним, в эпоху перестройки русский рок был допущен к телевидению и возникла ситуация, в которой русский рок, имея массовую аудиторию и одновременно выход на телевидение, мог бы составить профессиональную конкуренцию старой советской эстраде и даже вытеснить ее. Кланы, державшие тогдашний шоу-бизнес, нашли институциональное решение. Вместо того чтобы бороться с рок-музыкой, они попросту сделали из нее один из жанров постсоветской эстрады, выделив ей небольшую квоту и лицензию на постсоветском телевидении и заставив Гребенщикова делать вид, что он находится в одном сообществе с Пугачевой (и, значит, отзываться о ней не матерно, а как об уважаемом человеке). Тем самым весь новый смысл российской "эстрадной" рок-музыки был выхолощен. В конечном счете десятитысячные аудитории превратились в тысячные и многосотенные. Естественно, русский рок стал подразделением платной российской попсы.

Мы находимся в худшем положении, потому что мы не находимся в ситуации платности, в отличие от плохой эстрады, которая задает тон на телевидении и концертах. Мы никому не интересны. Мы не интересны сами себе. Я подозреваю, что это связано с сохранением старой диссертационной процедуры и старых институтов преподавания. Когда диссертация, защищенная когда-то "об успехе партийной агитации колхозниц такого-то района такой-то области" оказывается институционально приравнена к диссертации о трансцендентальном субъекте или о раннем Хайдеггере. Более того, мы видим, что отсутствие гамбургского счета выражается и в конкретных деяниях. Книга, которую написал Слинин, - "Трансцендентальный субъект", - одна из немногих, которая тянет на мировой уровень, замолчана. Люди с антисоветской стороны не могут простить Слинину, что он был парторгом. Людям с советской стороны книжка тяжела и непонятна. Потому что они привыкли работать или в марксистких и марксоидных традициях, или же в традициях логического позитивизма. Книжка, написанная всерьез в феноменологической традиции, просто непонятна. Аналогично Игорь Михайлов, написавший блистательную книгу о раннем Хайдеггере, получил за нее кандидатскую. Ему сказали: "Мальчик, нечего тебе". Хотя эта книга тянет на полторы докторских.

Это значит, что нет никакой разницы между тремя категориями лиц, именующихся философами. А именно: людьми, конвертировавшими свои старые преподавательские навыки исторического материализма и научного коммунизма на деятельность сегодняшнего профессионального философа; оригинально творчески мыслящего профессионального философа (не важно - марксиста, религиозника, феноменолога и т.д.); и клоунов-грантоедов, которые спекулируют на профанации и вульгаризации французского постмодернизма, которые, благодаря своей крикливости и агрессивности, умудряются выполнять в философском сообществе функцию, аналогичную функции либералов в нашей политической жизни, тогда как постдиаматское большинство исполняет функцию "Единой России".

На этом фоне не примыкающие к этим фракциям настоящие философы оказываются никому не нужными. Хуже того, если они не прошли через нашу институциональную среду, то их никто и не признает. Могут предложить сначала защитить кандидатскую, а не докторскую (сколько бы лет им ни было и какие книги ни были бы написаны). В этой ситуации очень многие сознательно ушли из философского сообщества. Зарабатывают политологами, политконсультантами и так далее, потому что не хотят находится на одном гектаре со своими не только идеологическими, но и профессиональными противниками.

Конгресс не понравился мне, потому что пафос нашего равенства, нашей якобы "общей команды" на нем прозвучал гораздо резче, чем раньше. На фоне вполне пристойных и хороших секций, которые в основном относили к парафилософским дисциплинам - к вопросам психологии, социологии (очень хорошие, кстати, секции были), политическим наукам и т.д., большая часть философских вопросов (то, что касается онтологии, например) были, мягко выражаясь, ниже всякой критики...

Мне не всегда хотелось бы, чтобы вопрос, достоин ли я выступать на том или ином круглом столе конгресса, решали те пожилые господа, бывшие "товарищи", которых я хорошо знаю и имена которых называть не буду. Подчеркиваю, я уважительно отношусь к марксистской философии. Я неуважительно отношусь к профессиональным чиновникам, готовым свою троечность предъявлять десятилетиями, при этом претендуя на роль учителей молодых. Причем в роли молодых выступают не только студенты, но и аспиранты, и состоявшиеся философы. При этом я категорически являюсь противником тех взглядов, которые приписывают, возможно не без оснований, министру Фурсенко. Погром как метод реформы является подлостью. И к тому же глубоко непрофессиональным способом реформы. Если в сообществе большинство посредственностей - это не значит, что сообщество надо разогнать или попытаться выделить из числа посредственностей талантливых людей. Выделятся вовсе не талантливые люди, а самые бойкие посредственности. Те, кто имеет доступ к власти и к кормушке. Это мы видели, например, при реформах кинематографа. Так реформы не проводят.

Из-за того, что мы "совковые", не значит, что нас надо лишить зарплат и помещений, дав их приватизировать всяким негодяям.

Вопрос в другом - нужен правильный способ реформирования. Он заключается в том, что внутри старого уклада создаются один или несколько очагов новых укладов, им даются возможности - потихоньку перетягивать всевозможные ресурсы в инновационный сектор и постепенно этот инновационный сектор разрастается, а старый сектор потихоньку отживает. Кто-то уходит на пенсию, кого-то награждают и т.д. При всей моей резкой критичности, я противник гражданской войны в любой профессии. Как бы я плохо к кому ни относился, я признаю его право работать, если он не делает подлостей.

Что делать? По большому счету, выработать форму самоорганизации. Потому что при том, что провинциальные коллеги часто бывают ниже всякого уровня, но мы хорошо знаем о Ростове, о Свердловске, о Перми, Новосибирске, Томске, Владивостоке. По сути, нужно организовать реальные современные профсоюзы. РФО не справляется пока (к тому же у него непонятный статус). Нужно заняться попыткой выработки гамбургского счета и одновременно работать как с нашими внутренними философскими, так и с внешними властями. Итогом этого должно быть создание альтернативных центров, которые вырабатывают преподавательские программы для будущего, потому что вопрос о том, чему учить студентов как внутри нашей профессии, так и (что особенно важно) в общегуманитарных и технических вузах, не является решенным, и должен быть серьезный конкурс инновационных проектов в методике. Но при этом важно сказать одну вещь. До сих пор, составляя программы (это относится ко всем гуманитарным наукам, кроме истории), мы следовали за плохой советской традицией - портить науку внешними классификациями. Всех тех, кого я называю "непотопляемыми драбантами актуальности и новизны". Я действительно очень плохо отношусь к тем, кто издевается над молодыми людьми, заставляя свести ответы на вопрос к трем критериям, четырем составным частям, пяти источникам, шести определяющим признакам и т.д. (да еще требуют перечислять их в определенном порядке). Эти же господа и товарищи делают это в ходе рецензий на диссертации. Они просто не понимают, как устроено философское знание.

Я помню, когда работал в Академии педагогических наук и был членом экранной комиссии, мои коллеги пеняли мне на то, что хороший видовой фильм я хотел сделать преподаваемым в школе. Они заявляли, что "процесс усвоения" такого фильма "невозможно проконтролировать". Правильный методический продукт, по их мнению, должен характеризоваться дискретными признаками, по которым могут быть даны дискретные ответы. Эта идеология портит наше среднее образование и очень сильно испортила наше гуманитарное образование.

Итак, нам необходимо создать ситуацию, когда действительно талантливые люди являются не врагами нормального массового большинства коллег, а их товарищами, когда создается процесс, при котором нормальные середняки учатся у наиболее способных, наиболее способные реально могут получать более высокий статус, и, главное, когда, несмотря на всю нашу русскую застенчивость и неспособность самоорганизоваться, власть в профессии все-таки достается наиболее способным, а не наиболее способным на все.

А.Ч. Сам Бог велел дать ответное слово Алексею Павловичу Козыреву, ученому секретарю конгресса.

Алексей Козырев, философский факультет МГУ. Я не знаю, насколько это будет ответным словом. Я во многом солидарен с тем, что сказал господин Милитарев. Его слова каким-то образом были посвящены проблеме этики философского сообщества, которая действительно находится на предельно низком уровне. Адвокаты говорят о профессиональной этике адвокатов, о том, что не может человек с преступной репутацией являться адвокатом в суде. К сожалению, мы эту проблему еще не поставили. У нас допустимо быть философом и одновременно за деньги писать диссертации. Или быть известным философом, доктором наук, председателем диссертационного совета и такие диссертации защищать. Это один из моментов, которые нужно сформулировать, заострить, но это не аргумент в пользу того, что раз в стаде есть паршивая овца, то все стадо надо зарезать или отправить на бойню.

Теперь что касается конгресса. Я был его ученым секретарем, то есть человеком, который в некотором отношении отвечал за идеологию мероприятия. Когда готовился конгресс, у нас на факультете, который понес основную тяжесть его организации, было две организационных стратегии.

Одна заключалась в том, чтобы позвать на мероприятие исключительно профессионалов, людей, которые пишут достойные тексты, которые эти тексты апробировали в научном сообществе. Но если бы мы пошли по этому пути, то едва ли число участников превысило бы тысячу.

Другой вариант, который в конечном итоге восторжествовал, - устроить что-то вроде коллективной сдачи "норм ГТО". То есть позвать туда всех, имеющих мандат Философского общества (не имеет мандат, значит, имеет степень, не имеет степени - значит, есть диплом, а значит, есть право вступить в Философское общество). Изначально я был противником такого формата. Тем не менее конгресс был проведен по этому сценарию. И в то же время я не считаю, что прошедший конгресс является поражением.

Во-первых, потому что в этих четырех тысячах тезисов, которые были поданы на конгресс, все же значительная доля была профессиональна и интересна. Об этом свидетельствует ход тех мероприятий, на которых мне пришлось присутствовать. Та же секция по истории русской философии, где действительно рассматривали очень серьезный методологический вопрос о том, как надо писать историю русской философии, чем заниматься, каким должен быть учебник.

В одной из статей "Русского журнала" прозвучала такая фраза: "26 мая конгресс выдохся". Я 26 мая вечером был в доме Лосева, где дважды выступала Аза Алибековна Тахо-Годи, выступали Столович, Доброхотов, Троицкий, Котрелев, масса других уважаемых людей. Я редко бывал на столь интересных и содержательных мероприятиях. Там представляли три блестящих книги - "Высылка вместо расстрела", "Высший синтез", юношеская проза Лосева и том его лагерной переписки с его женой. Это было очень трогательно, содержательно и интересно. И это было одно из семидесяти мероприятий, которые проходили в рамках конгресса.

Я склонен допустить, что в числе других шести девяти были не менее содержательные и интересные. Более того, работая в оргкомитете, я слышал много мнений. Сегодня, например, приходила женщина из Тулы, которая говорила, что они были счастливы, что им удалось пообщаться на конгрессе. Кто-то прицепился к фразе из итоговой резолюции о том, что участники конгресса испытали удовлетворение от совместной работы, но ведь действительно это так. Я бы не согласился здесь с Никитой Гараджой, который сказал, что это было некое частное мероприятие, абсолютно неинтересное обществу. Мероприятие, в котором реально принимает участие 2250, а номинально 4000 человек, никак не может быть частным. Частное - это как сейчас мы собрались. А там, какие бы люди ни были, это важное общественное мероприятие.

О недостаточности внимания СМИ я, как выполнявший и обязанности пресс-секретаря конгресса, могу сказать, что пресс-релизы рассылались по всем ведущим телеканалам и всем ведущим изданиям. Нельзя сказать, что вообще никто на них не откликнулся. Очень серьезную информационную помощь оказал нам сайт "Религии и СМИ", где оперативно публиковались многие материалы конгресса, "Известия" в день открытия опубликовали статью декана. Но, действительно, СМИ фактически нас проигнорировали. Почему это произошло, при том что открывало конгресс приветствие президента, а это значит - был дан некий сигнал к тому, что общество должно привлечь свое внимание к этому мероприятию, не знаю. Я теряюсь в догадках. Наверное, причина не только в том, что наше философское сообщество имеет достаточно низкий общественный статус, но и еще в каких-то других политических факторах, о которых мне трудно говорить.

Организуя конгресс, мы сознательно не стремились привлечь к конгрессу большое количество vip-персон, в каком-то смысле сознательно назначили день открытия конгресса на 24 мая, День славянской письменности и культуры (когда большинство vip-персон участвует в праздничных мероприятиях). Присутствие огромного количества чиновников в актовом зале МГУ было не нужно. И это при том, что все ветви власти, начиная от президентской, поприветствовали конгресс.

В заключение я бы хотел вспомнить о том, что тема нашего круглого стола - "Философия и власть". Как историк философии я должен констатировать, что в истории двух последних веков нашей страны власть никогда не баловала философию. Вспомним начало александровских реформ, фразу Сперанского о том, что в России все рабы, кроме нищих и философов. Вспомним конец александровских реформ - фигуру Магницкого, попечителя Казанского учебного округа, который предложил снести с лица земли здание Казанского университета как рассадник вольнодумства и безбожия. Про министра Ширинского-Шихматова и его знаменитую фразу о философии я уже здесь не упоминаю - это общеизвестно. Вспомним конец семидесятых годов XIX века, когда ряд товарищей решили открыть в России, в Петербурге, первое философское общество. Соловьев, Владиславлев, Цертелев, Страхов - им на это просто не дали полицейского разрешения. Через год будут царя взрывать в Питере на Екатерининском канале, а в полицейском департаменте обсуждают вопрос: философия - не слишком ли это что-то вредное? Я не говорю о советской эпохе, когда философия была выстроена в определенный ранжир. А с такими, как Лосев, Флоренский, Карсавин, власть прекрасно знала, как поступать.

Нам не нужно брать в качестве эталона эту идеологическую политику советской власти, которая так обращалась с философией, слишком быстро выстраиваться в единый фронт и превращать себя в благочестивую служанку власти и идеологии. Тем более что еще не понятно, какой идеологии служить. Скорее, наоборот. Философия должна занимать здесь некую выдержанную позицию. Президент направил телеграмму - мы в тексте итоговой резолюции ответили на нее. Национальная и культурная самобытность России? Да, философы должны об этом думать. Но это не значит, что мы должны стать в позу камердинера и спрашивать у власти "чего изволите?". У философии другие задачи. Философия бесспорно имеет общественный статус, но все же сама мысль - это дело индивидуальное, личное. Настоящий философ тот, кто за письменным столом, а не на трибуне. Поэтому здесь не нужно слишком увлекаться моделями привязывания философии к власти, хотя я думаю, что конгресс продемонстрировал то, что философы не ощущают себя какими-то лунатиками и хотят думать о том, о чем думает общество. И техногенная катастрофа 25 мая, когда многие участники не смогли добраться до Воробьевых гор, приобрела во время конгресса почти символическое звучание.

Я думаю, что начатый здесь диалог нужно продолжать. И не только здесь или в каких-то экстерриториальных помещениях, но и в помещениях философских институций. Философский факультет МГУ к этому диалогу готов.

А.Ч. Обещанное слово Константину Крылову.

Константин Крылов, главный редактор газеты "Спецназ России". Что такое философ в представлении современного более-менее образованного российского гражданина? Прежде всего - это образование, но ни в коем случае не профессия. Диплом философского факультета МГУ котируется выше, чем, например, диплом журфака, но при этом профессиональный философ вызывает нечто вроде недоумения. Понятно, что подобный диплом хорошо, там чему-то учат, но заниматься этим все время?

С другой стороны, существует какое-то "российское философское профессиональное сообщество". Выглядит оно так. Существуют так называемые философские институции, заполненные старыми людьми, которым дали дожить, хотя и не на слишком хороших основаниях. Им даже подсыпают немножко корма. Вокруг этого навернулся и кормится довольно толстый слой более-менее молодых людей, занимающихся чем-то около философии - от откровенных "грантоедов" и кончая вполне толковыми, талантливыми людьми. При этом, однако, их общая участь незавидна.

В основном то, чем занимается русский философ, - это в самом лучшем случае импортирует секонд-хенд с Запада. При этом иногда привозя и модельные вещички. Это занимает 90 процентов всех усилий российского философа; 10 процентов уходит на собственное творчество, которое заведомо относится к импортеру, как Зайцев или Юдашкин к настоящим домам моды. Философия российского производства не котируется на мировых интеллектуальных рынках. Максимум, на что может претендовать российский философ, - так это на легкий тюнинг иномарок фирм "Деррида" или "Фуко". Дело полезное: в самом деле, никакой Бодрийяр тут не проездится без шипованной резины.

Дальше возникает вопрос: почему такое положение сложилось и почему оно всех устраивает? На это есть много причин, начиная от экономических и кончая банально-интриганскими. В частности, о них говорил Милитарев.

Позволю себе указать на причину воистину философскую. Процитирую первого из наших выступавших: "Философия - это не только служанка богословия, но и всякой твердой власти". Поскольку решено (не будем сейчас догадываться кем), что в России твердой и справедливой власти быть не должно, следовательно, и приличной философии в России быть не должно. Потому что не надо противопоставлять даже гипотетически твердой власти таких слуг. Следовательно, данная ситуация имеет под собой метафизическое основание. Хорошая философия бывает только в тех государствах, в которых твердая власть по крайней мере возможна или желаема.

Что касается перспектив российской философии: понятно, что они тесно связаны с перспективами русской культуры вообще. В настоящий момент российская культура является чисто инерционной. В ней продолжаются все те процессы, которые когда-то в ней шли, когда-то имели смысл. Сейчас им позволено, что называется, продолжаться - по инерции. Главное, чтобы не открывалось и не создавалось ничего нового. В этом отношении российская философия играет роль своего рода заглушки, до сих пор продолжает заниматься философствованием, например, на тему пережевывания старых антисоветских анекдотов, изданием книг о пострадавших в тридцатые годы советских философах, сведением счетов с советской цензурой семидесятых и т.п. Все это имеет чисто мемориальный интерес.

Все, что делается интересного в российской философии, имеет чисто мемуарное значение. Так прибираются в доме перед (или даже после) смерти хозяев.

Максим Шевченко, руководитель Центра стратегических исследований религии и политики современного мира. У меня нет философского диплома. Я могу следить за философией со стороны как потребитель, для которого философия является вершиной человеческого мышления, конечным продуктом, который способен выдать человеческий разум.

Зависит ли философия от наличия того или иного режима в той или иной стране в то или иное время? Зависит в том смысле, что людям тоже хочется жить, есть, пить спать, сидеть не на каторге, а в здании Академии наук, получать большие гонорары за консультации, а не писать себе в стол. В этом смысле мне невозможно слушать оскорбительные филиппики в адрес Лосевских чтений, потому что Лосев являет собой подлинный пример настоящего философа, для которого его социальный, политический статус был не важен. Таких философов в мире мало можно найти.

Преподавание философии, проблемы которого здесь обсуждаются, - технологический вопрос. В конце концов, науку о мышлении, бытии, сущем, смысле, содержании и т.п. нельзя передать человеку. Человека можно научить технологии мышления. Полагаю, что этому и учат в достаточной мере философские факультеты. Во всяком случае, все мои знакомые выпускники философского факультета МГУ отлично знакомы с этой наукой. И вряд ли выпускники, получая диплом, говорят: "Ну, и в какой философской школе мне теперь работать? Где мне больше заплатят и которая наиболее востребована?" Скорее, они выходят с вопросом (по крайней мере, должны выходить): "В чем для меня как для философа главная задача моей жизни? Что я напишу, о чем я подумаю, дерзну высказаться?"

Здесь очень ясно и четко было высказано, что философия - это индивидуальное занятие. Поэтому зависть к существующим институтам, плохие они или хорошие, унизительна и недостойна людей, которые хоть как-то соотносят себя с понятием философии. Представьте себе, чтобы те классические философы, которых знает каждый образованный человек, ставили вопрос о своих пайках, прежде чем поднимать вопрос о том, кто они такие и зачем они живут. Судьба философа бывает разной, в зависимости от просвещенности правителя. Я не знаю такой ситуации, когда философия была бы востребована как технология власти. Это идеальный пример. Георгий Петрович Щедровицкий мечтал об этом, и его сын - Петр Щедровицкий - часто повторяет, что мы хотели бы эту идею Платона, это государство воплотить. Это ведь не воплощено нигде и никогда. Единственный пример в истории - божественный Аристотель, да и тот со скорбью отказался в определенный момент от своего великого ученика.

Можно ли стратегический американский центр, какой-нибудь RAND, считать философским сообществом? Там много работает людей с философским образованием, которые формируют стратегию современного мира с точки зрения философии. Давайте честно скажем: все же это является стратегически-технологическим действом, а не философским действием в чистом смысле этого слова. Все попытки создать прикладную философию, которыми так насыщен ХХ век (особенно после кризиса 1945 года) провалились. Она перестает быть философией и превращается в конце-концов в сиюминутную технологию власти, начинает служить "пиару" и т.д.

Философ, подлинный философ, никогда не может быть удовлетворен властью. Для него она становится в итоге человеческим, слишком человеческим - слишком мягкой или слишком жестокой, слишком индивидуалистической или слишком по воле толпы. Философ, оставаясь философом, всегда будет попадать в диссонанс со своим временем.

Во-первых, потому, что он продумывает и пропускает через себя это время; во-вторых, потому что он всегда не удовлетворен собой - ему невмоготу жить, тесно и, если угодно, скучно.

Мир жестоко мстит философам, которые, оставаясь философами, пытались слиться со своим временем, дышать с ним одним ритмом одного дыхания. Мы знаем и помним, какое существование влачил Хайдеггер до 55-го года, когда ему запрещали рот открыть. Только потому, что когда-то он обратился с речью к национал-социалистическим немецким рабочим, был членом НСДАП (из которой вскоре вышел), любил свою страну и желал ее возрождения. Нельзя следовать за артефактами и думать о "подлинном" - трагическая боль внутреннего разрыва неизбежна.

Но если философ враждебен времени, то время всегда пытается пожрать философа и переварить его "под себя" - или замолчав, уничтожив, или посадив на трон популярности.

Та философия, которая возникла в Европе после войны, на самом деле носила характер прикладной, характер дисциплины, которая какие-то проблемы просто снимала как необязательные, а какие-то выносила на первый план. Деррида, совсем не философ, тогда блистал. Человек, который пытался подогнать человеческое сознание, свободу под социальную проблематику конкретного строительства Европы, из которой было изгнано все то, что имело отношение к классической немецкой философии смысла, времени и бытия, которая, по мнению оккупантов, "привела к фашизму" - к нечеловеческому, становящемуся достоянием человека.

Человек, по мнению этой постклассической философии, - это и есть главная технологическая задача философии. Человек конструируем - через язык (его так называемое осовбождение), через психопрактики, через семиотические системы, через смыслополагание, через технологии мышления. Высшая ценность - развитие, которое управляемо через постановку смыслов, подобно морковкам перед мордой ослика. Мамардашвили и все ему подобные таковы.

Но лишение человека нечеловеческого или, если угодно, сверхчеловеческого и есть величайшее преступление против него, человека. Мыслящий тростник не человек. И так называемые гуманистические школы уничтожающи по отношению к человеку.

Поэтому сегодняшний разговор о том, как философам сотрудничать с властью, для меня абсолютно понятен. Он прозрачен. Умные люди, как технологи, всегда смогут сотрудничать с теми, кто сможет оформить заказ, направление. Умные люди всегда смогут сформировать этот заказ, который они могли бы исполнить. Дальше уже зависит от их позиции. Позиция для философа является фундаментальным и важнейшим понятием. Позиция определяется ценностями, за которые философ готов умереть.

История ХХ века и так высмеянная история советской власти показывает, что, как выясняется, из-под глыб и пепла до нас доходят голоса, рукописи, которые вовсе не позволяют смеяться и издеваться над способом мыслить на русском языке.

И последний момент касается разговоров о традиционной философии, о том, что мы должны вновь создать какую-то русскую традиционную философию. Будем объективны. При всей моей симпатии к русской философии русские философы философами в буквальном смысле не являлись. Они находились под влиянием европейских школ. Нет автономной русской философии.

Допустим, Достоевский. Поразительно. Запад воспринял Достоевского как философского мыслителя. И Камю, и Сартр, и особенно экзистенциалисты очень любили писать о нем как о философе. В России Достоевский, может быть, только в советское время издавался какими-то статьями, еще книга "Философия Достоевского" - не больше. Не знаю, как к нему относятся. По-разному.

Но в целом философия - универсальная дисциплина. И я понимаю, как возникали школы в рамках той или иной национальной культуры. Но я не понимаю, как сегодня, при наличии универсального международного философского языка, философ русский поймет человека с философским образованием из ЮАР и вы будете говорить с ним на одном языке. Как можно заводить разговор о какой-то особой русской философии?

Философия всегда есть инструмент глобализации. Это глобальный способ мышления и обмена смыслами, ценностями между разными людьми. Изоляция для философии всегда губительна, она всегда делала ее прикладной, служанкой того или иного режима.

Может быть, русская или любая иная национальная философия является философией только в том смысле, когда касается страшных сомнений в том, что быть русским - это что-либо да значит. Может быть, русским это так страшно, что вся русская философия и вертится вокруг жутких слов о том, что "Россия - ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек". Сказал философ у трона, чиновник-консерватор, но это революционные слова. Ледяная пустыня, абсолютный холод - а вы населите это место теплыми существами! Бердяев вон пытался ту же пустыню какими-то старцами уставить, как одинокими свечами, да и сам себе вряд ли верил. Но мы - русские. И это-то и жутко, господа, ведь "широк, широк человек".

Я косвенно следил по той куцей информации за Философским конгрессом (меня тоже поразило это невнимание общества). Я бы о кризисе философии не говорил. Я бы говорил об отсутствии мотивации быть философом в современной России.

Мы, русские, не делаем выводов из нашей русской судьбы. Кризис, постановка предельных ценностей, которыми славился коммунизм, падение этих ценностей, образование на их месте пустоты являются некими актами влияния человеческой воли, которые люди, пережившие это и находившиеся в этом пространстве, должны были бы осмыслить. Почему Сартр пытается это осмыслить, а мы нет? Достаточно прочесть "Архипелаг ГУЛАГ", чтобы поставить ряд предельно философских вопросов, которые нуждаются в ответах. О свободе, о свободной воле, о том, что такое необходимость и в каком смысле человек подчиняется диктату.

Это мои вопросы и слова профана. Спасибо за возможность выступить в этом высоком собрании.

А.Ч. Я хотел бы, чтобы пару слов сказал Андрей Дмитриевич Королев как представитель Российского философского общества.

Андрей Королев, Российское философское общество. Прежде всего, здесь было много суждений, с которыми я категорически не согласен. Например, о непонятном статусе Российского философского общества. Что это означает? Ведь мы прошли регистрацию в Министерстве юстиции в 1992 году и перерегистрацию в 1999-м. Это значит, что созданные философские центры практически во всех субъектах РФ имеют соответствующие протоколы, которые проверялись Министерством юстиции. В 1999 году 70 процентов организаций, подобных нашей, не прошли перерегистрацию. А мы прошли. Так что разговор о непонятном статусе Российского философского общества - нонсенс. Из этого можно сделать вывод, что русская философия есть. Более того, мы были свидетелями совершенно уникального события. Я участвовал в семи конгрессах (в трех международных и четырех российских), и мне есть с чем сравнивать.

То, что произошло в Москве, не имеет аналогов ни в России, ни в мире. Кстати, об этом еще до начала конгресса сказал В.В.Миронов, когда собрал всех присутствующих. Он сказал: "Вы даже не представляете, в каком событии вам предстоит участвовать. Вы осознаете это только через пять лет". То есть по всем пунктам этот московский конгресс был как минимум в три раза лучше, чем предыдущие, - и по количеству опубликованных тезисов, и по количеству участников, и по количеству докладов. То, что СМИ освещали этот конгресс хуже других, для меня тоже загадка. Но мне понравилась поддержка, которую он получил со стороны Виталия Третьякова. Уже в майском номере своего журнала "Политический класс" он пишет, что выдающееся событие в мае - это Четвертый философский конгресс. Посмотрите колонку редактора, которую он писал до начала конгресса.

Далее по поводу трагичности. Наоборот, мы сейчас испытываем праздник, расцвет российской философии, которого не было в истории страны. Это все вопреки власти, рекламе, СМИ. Это благодаря уникальной самоорганизации русских людей.

Теперь о профессионализме. Определение очень простое. Кто получает зарплату как философ, тот профессиональный философ, все остальные - просто философы. И конгресс, конечно, проводили не профессиональные, а просто философы, люди, которые чувствуют себя философами. Чтобы тоже не было недоразумений.

Что касается высказывания "философия - служанка идеологии". Я тоже считаю, что это какое-то недоразумение, потому что философии 2,5 тысячи лет, а идеологии меньше 300 лет. Уже хотя бы поэтому так не может быть, как религия не может быть служанкой науки.

В оставшееся время мне хотелось бы обсудить это не имеющее аналогов событие. Произошла самоорганизация огромного количества людей. В каждом районном центре России есть философы. Они не обязательно имеют диплом, но десятилетиями интересуются, занимаются философией, на личные сбережения издают книги. Я отношусь к ним с большим уважением. И нашу задачу я вижу в том, чтобы эта демонстрация уникальности России не пропала даром, чтобы разговор, который проводился одновременно в семидесяти аудиториях, был продолжен в самых разных формах (и на страницах районных газет, и в философских кафе, и в клубах, и в книжных магазинах, и в мероприятиях, подобных сегодняшнему). Праздник нужно продолжить. Не собираться через запланированные четыре года в Новосибирске, а встречаться чаще.

В главной теме для обсуждения расцвета философии я вижу причины. Современная цивилизация испытывает очень серьезный кризис, связанный с тем, что, несмотря на технические успехи современной цивилизации, эффективность всех структур падает. Структур управления, безопасности, коммунального хозяйства и прочее. Можно приводить цифры, доказывать, но общая картина такова - огромный технический прогресс и одновременно фантастическое падение эффективности техники. Может, сама техника виновата? Я специально спросил у профессора В.Г.Горохова, который вел философию техники, - он пришел к выводу, что техника совершенно ни при чем. Она обостряет те проблемы, которые стоят перед современной цивилизацией, но никак не порождает эти проблемы. Такой гениальный вывод прозвучал на секции. Тогда в чем причина такого парадокса?

Для себя по итогам конгресса я увидел причину в том, что все меньше и меньше тем для разговоров, которые люди ведут в своей повседневной жизни и которые объединяют людей. Те темы, которые предлагает современное искусство и современные СМИ, все меньше интересуют людей. Люди теряют общность, фон общего опыта, доверие друг к другу, и эффективность структур падает.

Задача философии - предложить новый набор тем, которые были бы интересны всем. Даже в повседневном общении. Эти новые темы объединили бы людей. Будущее принадлежит тем, кто начнет новый разговор. Поэтому конгресс назывался "Философия и будущая цивилизация". Название прямо в точку.

А.Ч. Как выяснилось, мы в чем-то неожиданно не договорились. Одни говорят - кризис, другие - расцвет. Это явная точка непонимания. Может, Дмитрий Шушарин объяснит?

Дмитрий Шушарин, журналист. Я не считаю, что те, кто говорят о расцвете, и те, кто говорят о кризисе, противоречат друг другу. Расцвет и кризис в известном смысле одно и то же. Особенно если понимать под кризисом некий скачок развития, которым далеко не все бывают довольны...

Я хотел бы вернуться к тому провокационному тезису, который выдвинул в своей вступительной речи Никита Гараджа. Проблема достаточно интересная - и, судя по некоторым публикациям здесь ("Вестник РФО"), кое-кто на эти провокации "развелся". Мне это кажется принципиально важным.

Тема конгресса - "Философия и будущее цивилизации" - таким же образом связана с нашим сегодняшним круглым столом, как и тема "Философия и власть". Более того, это буквально одна и та же тема, поскольку цивилизация подразумевает наличие хорошо организованной власти. То есть вопрос о власти является частным вопросом о цивилизации.

Максим Шевченко очень хорошо говорил о технологиях, о попытках Щедровицких (отца и сына) найти способы "продавать" философское знание власти или каким-то другим субъектам. Но мне представляется, что это в значительной степени сужает тот круг проблем, которые затронул Никита. Тут как раз философии меньше всего. Это чистый бизнес. Кроме того, если мы рассмотрим структуру бизнеса в нынешнем виде - там как раз власть имеет не такую уж большую долю. Очень много контактов с корпорациями, с частным сектором. Но к этому тема "философия и власть" не имеет ни малейшего отношения.

Эту проблему ни в коем случае нельзя упрощать ни до уровня деятельности Щедровицкого, ни до уровня высказываний Третьякова. Что касается Путина, ему совершенно нечего было делать на этом конгрессе, как и на любом другом. Поскольку его связь, как человека власти, с философией глубже, серьезней, по-другому строится, чем себе хотят представить люди.

ХХ век явил нам самые важные примеры такого рода союзов (прямых или косвенных) философии с тем, чтобы можно было назвать твердой властью. Но мы, скорее, имеем дело не с утилитарным отношением к философии, а с ее участием в выработке неидеологических систем. Скорее, даже систем тоталитарных. Не зря об этом заговорил Лосев, поскольку связь здесь очевидна. Одна из первых работ у него была "Эстетика" - там эта связь куда более опосредованная и связанная не столько со сферой вербального творчества концепций или постулатов в чистом виде, сколько с общей стилистикой власти.

Такого рода связи пока не наблюдается по простой причине. Проецировать напрямую высказывания Лосева о власти на нашу нынешнюю ситуацию в принципе невозможно. Потому что твердая власть применительно к "здесь и сейчас" - это абсолютный миф. Здесь я в чем-то солидарен с Константином Крыловым, с тоном и линией его высказывания. Твердой власти в стране нет и не предвидится. То есть глубокое участие философов в серьезном проекте пока неактуально. Попытка заменить политтехнологическим заказом такого рода связь - это не просто профанация, а совсем другой опыт и совсем другая система отношений. Вот на эту сторону вопроса, то есть на собственно власть, я хотел бы обратить внимание.

Недавно на одном из подобных собраний я задал вопрос: "Кому вы адресуете свои рецепты, кто их потенциальный реципиент во власти? Даже не инстанция, субстанция, а субъект?" Этот вопрос посчитали одним из самых неприличных. Отвечать на него не принято, а задавать - и подавно. Поэтому при глубоком уважении к провокационным (в хорошем смысле слова) способностям Никиты Гараджи должен сказать, что эта часть темы совершенно для нас не существует. Философия есть, цивилизация есть, а твердой власти и даже власти вообще, как субъекта, в наших условиях нет.

Но это не значит, что философы должны сидеть каждый в своей бочке и ждать, пока она, эта власть, появится. Я рассуждаю прямо наоборот. Задача, которую в данном случае должны взвалить на себя философы, гораздо сложнее. Она в том, чтобы сформировать самого заказчика. И я думаю, что те примеры, которые близки Никите, они как раз об этом. Ведь философы никогда не имели дела с такого рода сформировавшимся субъектом. Они как раз принимали участие в его субъективации, в его образовании, в каком-то смысле формировали себе партнера.

А.Ч. В порядке исправления гендерного баланса я даю слово Анне Костиковой.

Анна Костикова, философский факультет МГУ. Не имея готового текста сообщения, мне хотелось бы ответить на ту дискуссию, в которой мы все принимаем участие.

Мне кажется совершенно очевидным, что ни на один поставленный вопрос простого ответа нет. Ни статистически, ни юридически ничто не может подтвердить или опровергнуть определенное положение. И заявленная тема, и включенные в эту заявку термины - все может вызвать различные интерпретации, определения, ассоциации. И в истории философии было много всего, и партнеров, и хозяев, и слуг, и дискуссий. В том числе и по поводу ангажированности философии и философов. Имею в виду и философов в широком смысле этого слова. Тогда в дискуссии философы подменялись более широким понятием интеллектуалов. Мы эти вопросы не разрешим и не снимем.

Мне хотелось бы подчеркнуть одно. Выступая здесь и имея часто подготовленные тексты, вынося эти тексты на сайт на всеобщее обозрение, мы действительно участвуем в деле формирования, в технологическом поиске партнеров, как угодно. Мы все оказываемся в одной колеснице. В этом плане хотелось бы, чтобы мы относились к тому, что происходит, как бы с большим участием. Потому что понятно, что, готовя тексты, каждый готовит их не как ученый, а как артист, показывая, прежде всего, свои особенности, свою специфику, свои таланты, свое стилистическое или риторическое мировоззрение. И так же, с риторической завистью, относится к стилистическим талантам других. В этом плане прошедший конгресс был во многом творческим собранием. И каждый действительно получил возможность так или иначе представить себя.

С такой точки зрения это совсем неплохо, и жаль что дискуссия не получила более широкую аудиторию, где каждый мог презентовать себя, свои идеи более широкому числу людей. Поскольку мы обсуждаем проблему политики философии и власти в совершенно определенном контексте, то здесь стоит отметить событие, в котором многие из нас участвовали или если не участвовали, то все равно имеют к нему отношение. Это должно стимулировать какую-то дальнейшую работу, хотим мы того или нет, - совместную. Поскольку все мы оказываемся в нашей национальной, российской действительности.

А.Ч. Раз уж зашла речь об артистических форматах философии, я не могу не дать слово Дмитрию Кралечкину. В его не так давно вышедшей статье, которую я прочел с искренним удовольствием, весьма ярко проявилось то самое биение жизни, живая кровь - то, что так редко встретишь сегодня в нашей философии.

Дмитрий Кралечкин, проект Censura¹.

Вопрос о существовании идеологий и их функционировании неявно включает в себя как вопрос о дихотомии профессиональной (цеховой) философии/сообщества мыслителей, так и вопрос о месте философии на рынке актуальных смыслов. Однако структура предполагаемого включения - в наиболее элементарном виде отождествляющая идеи, концепты и концепции с неким товаром, в принципе ничем не отличающимся от любого другого, - способна ввести в заблуждение как относительно работы идеологии, так и относительно действия философии.

Любое представление об идеологии как товаре или производстве оставляет без внимания то, что и само усмотрение в чем угодно товара является идеологическим - это типичный пример действия "всеобщего", которое позволяет со всеми вещами, фактами, людьми и т.д., поступать по одной и той же логике, независимо от их сингулярных качеств, которые в действительности начинают проявляться только в поле ее действия.

Как показала марксистская традиция (например, в лице Л.Альтюссера), идеология, существующая как интерпелляция, не может быть всего лишь производной чьих-то частных усилий, как не является она и зеркалом чьих-то частных интересов. То социальное распределение, которое создает идеология, всегда кому-то более выгодно, но неверно думать, что капитализм придумали капиталисты. В настоящий момент ситуация, несмотря на все усилия повернуть успехи критической философии в русло "креативного продуцирования" идеологий, на деле не изменилась.

То, что идеология не производится, как носки, напитки или даже "продукты культуры", говорит о том, что часто фиксируемое отсутствие идеологии в современной России (или по крайней мере недостаточная определенность такой идеологии) - нечто невероятное, что само требует интерпретации в качестве идеологического факта: вероятно, это идеология, которая не открыта в силу ее близости нам как ее агентам. Представляя исследование, которое проводится в рамках проекта Censura (www.censura.ru), можно заметить, что эта идеология имеет "объективно-рефлексивный" характер, она всегда тяготеет к собственной политизации, реализуемой в форме исключения дискурса (понимаемого в лучшем случае как некие пролегомены к "реальной политике", которая страдает от собственной "заговоренности", зараженности словами). Изучение современной идеологии должно сочетаться с картографией дискурса, которая должна избежать как генеалогического принципа построения, так и историко-архивного: необходимо показать, создавая своеобразную динамическую карту идеологий, что концептуальные сближения и расхождения часто оказываются более действенными, чем отношения "наследования" или "влияния".

Независимо от того, как понимать генезис идеологии, ее актуальное функционирование на наиболее примитивном уровне описывается как "автоматическое прочтение": идеология - это то, что "уменьшает" любой социальный текст, любую беспредельную реальность социальных отношений до оперируемого остатка. Пример можно позаимствовать из данного С.Жижеком описания восточногерманских "хрущоб", которые при наличии одной идеологии были одними (прекрасными и замечательными), а при ее смене - совсем иными (неприглядными, хотя и, возможно, евро-отремонтированными).

Идеология - это не те смыслы, которые лежат перед глазами, а то, что всегда "перед смыслами", между человеком и любыми его ценностями/смыслами/мнениями. Это идеология в широком смысле - как момент функционирования общества, которое еще не определено по законам собственной эффективности (грубо говоря, общество всегда предшествует тому, что оно "собой представляет", - здесь можно было бы говорить о различии, эквивалентном различию "события/представления" или "способности суждения/законов науки"), но только-только определяется: идеология - это определение той экономии самого общества, которая создает его реальность. Именно по отношению к такой идеологии может быть прояснена "социальная функция философии", не имеющая прямого отношения к реализации чьих бы то ни было интересов.

Философия не является неким аполитическим регионом, который иногда должен платить социальную дань, участвуя в производстве идеологий или их компонентов. Можно показать, что даже самые нейтральные философские содержания имеют момент внутренней политизации, которая не смешивается с "влиянием" или же социальной детерминацией. Этот тезис следует жестко отличать от тезиса о "политизации" философов (всем известны примеры Дж.Локка, М.Хайдеггера, Б.Рассела). Вопреки такому расхожему представлению о "всего лишь эмпирической" политизации, следует заметить, что философия всегда была большей политикой, чем та политика, законы которой вполне могут быть описаны в рамках естественных наук (например, экологии или этологии).

Философия не только открыла (однажды) пространство политики (тезис, условно говоря, Х.Арендт), в котором какое-то значение приобрел вопрос о смысле политики, она всегда занята этим раскрытием, которое не является ее факультативной работой. В этом отношении она может быть прочитана как "нейтральная идеология", поскольку, возникая, философское содержание способно возмутить устойчивую систему распределения интересов, но не способно быть узнанным в качестве чьей-то непосредственной выгоды. В дальнейшем "нейтральная идеология" способна определяться той или иной ангажированностью, однако ее непосредственное действие опознается по смешению карт, которое всегда реализуется дискурсивно. Философ показывает, например, что антифашист может легко стать фашистом, что социал-демократы могут с еще большим усердием браться за неолиберальное дерегулирование, однако его концепция в принципе не может опознаваться в этих уже смешанных координатах - она может только изменить их.

Примеры внутренней политизации философского и научного знания достаточно хорошо известны - в них речь всегда идет не о том, что философия "что-то придумывает" в ответ на запрос власти, а о том, что именно ее претензия на объективность становится в определенный момент политической, требуя перераспределения и политических концепций, и политических практик. Так, внутренняя политизация теорий П.Бурдье связана не с его поддержкой левого движения, а с указанием на возможность принципиально иного распределения и структурации поля дифференцированных капиталов, отличного от того фиксации, которую власть имущие пытаются представить в качестве природно-данной и единственно разумной. То же самое можно продемонстрировать на примере постпозитивистской политологии, обнаружившей, что предельно объективное описание политической реальности создает ее уже на уровне процедур исследования (составления опросов, приглашения экспертов и т.д.), приводя в итоге к смешению традиционной философской регионалистики философии/политики/науки/морали.

А.Ч. Слово Елене Косиловой, не только организатору, но и пропагандисту современной философии.

Елена Косилова, философский факультет МГУ. Слушая дискуссию, которая сейчас развернулась, я пришла к выводу, что мы говорим по меньшей мере о двух совершенно не связанных между собой вопросах.

Вопрос первый, о том, о чем сейчас говорил Дмитрий (Кралечкин): философия - власть. Вопрос второй - Всероссийский конгресс.

Я не могу выступать как эксперт в области философии и политики, хотя с огромным интересом слушала Дмитрия и Никиту (Гараджу), потому что стала намного лучше понимать, в чем тут существо вопроса. А о конгрессе скажу.

Когда мы готовили этот конгресс, для меня сразу встал вопрос об отношении социального и индивидуального в мысли. Здесь уже прозвучало несколько фраз на эту же тему. Алексей (Козырев), например, правильно сказал, что философ - это тот, кто сидит за письменным столом. Это представляется на верхнем уровне философии, это сказал великий философ. Кант, Гегель все больше за столами сидели. Казалось бы, какой-то оттенок бесспорности в этом есть. Все это от некого индивидуального подхода. Заметьте, что мы говорим об индивидуальном мышлении, собравшись за круглым столом, что уже не является понятием индивидуального, а неким таким оксюмороном. Когда собрались человек сто пятьдесят и заговорили, что они все индивидуалы, - это немного нелепо.

Думая над этим парадоксом, почему, с одной стороны, индивидуально, а с другой - так и тянет поговорить, я пришла к выводу, что тут по меньшей мере два начала мысли есть. Не претендую на что-то новое. Философии нужны речь и общение. Более того, кому общаться между собой. Можно собрать пятнадцать умных людей, которые хорошо говорят. Зачем конгресс? Чтобы ответить на этот вопрос, можно зайти с двух сторон.

Первая сторона - социологическая, носящая оттенок немножко постыдного альтруизма. Взять регионы. Сидят, например, в Екатеринбурге, они там, бедные, и рассказывают, чему их там учат. Просто сердце кровью обливается. Конгресс несет основную задачу - встряхнуть регионы. Я сразу поддерживала формат конгресса, который предлагали изначально - не лучших отбирать, а брать всех. Правда, когда перевалило за 4000, я перестала это поддерживать. Но это было практическое решение. Идеологически я и сейчас пожелала бы оргкомитету побольше, а не конгрессу поменьше.

В социальном смысле это необходимое мероприятие для того, чтобы повысить концентрацию философов хотя бы в каком-то месте на какое-то время. Вспомним Рэнделла Коллинза, который показывает прямую связь между концентрацией философов в одном месте в одно время и уровнем философствования. Здесь есть свое рациональное зерно. Конечно 4000 плохо подготовленных философов не гарантируют, что у нас появятся новый Сократ или Кант, но жизнь в регионах встряхнется. Заведутся люди. В этом пользу от конгресса я вижу прямую.

Для меня конгресс - это мероприятие, где смыслы транслируются, нежели производятся. Я побывала практически во всех секциях. В большинстве секций уровень докладов невысок. Но конгресс - это социальное, а не научное мероприятие, и я считаю, что эту свою задачу он выполнил. Это то, что я хочу сказать в защиту прошедшего конгресса. Больше не буду отнимать время. Спасибо.

Андрей Королев, РФО. Я поддерживаю, представьте себе, что ректор говорит: нам чисто философский факультет не нужен, давайте сделаем философию и культурологию, философию и социологию и политологию. И, действительно, поменяли названия. Теперь представим: а культурологи смогут собрать такой конгресс? И политологи не смогут.

По поводу "говорить". Я был только на двух секциях - у Горохова и у Федотовой. Очень все зависит от мастерства ведущего. Блестяще вели оба. После каждого доклада очень точные комментарии. Федотова выдала мысль - предложить как можно больше новых цивилизационных проектов.

О нашей дискуссии. Да, власть сегодня не может быть твердой. Причем в Европе это случилось в конце 60-х - в начале 70-х. Первым это заметил Джон Кеннеди, который сказал, что теперь какой-то эстрадный артист значит в нашей жизни больше, чем философ, чем теоретик. Или вернемся к нашему времени, когда Берлусконни стал премьером Италии благодаря футболу, а не благодаря философии. Власть поменялась. В России она поменялась на двадцать лет позже, чем в Европе или Америке. Но и преимущество в этом есть. Но теперь эта власть мягкая. Теперь философы должны предложить как можно больше новых проектов.

Я так понял, резюмируя сегодняшнюю дискуссию, что задача философов - сформировать твердую власть. Это сформировать уже невозможно.

А.Ч. Боюсь, что у Аркадия Малера - другое мнение. Послушаем его.

Аркадий Малер, Византийский клуб, аспирант ИФРАН. Во-первых, начнем с вопроса о профессиональной философии. Я думаю, что философия - это зона такой абсолютной свободы, которая, к сожалению, иногда понимается как полная безответственность. И поэтому, действительно, философы могут собрать самый большой конгресс на всю федерацию, потому что очень много людей про себя думают, что они философы, и считают, что можно прийти на любой философский семинар и говорить там все, что угодно, потому что как проверить - философ ты или не философ? В то же время, я считаю, существует профессиональная философия и существует критерий, как ее определить. Этот критерий профессиональной философии - обладание философским наследием прошлого. В чем различия? Профессиональный философ, начиная рассуждать на какую-либо тему, предварительно выяснит, что до него по этому же вопросу думали 2,5 тысячи лет развития философии. С этим багажом он выйдет на кафедру и будет говорить то, что он думает, имея в виду все это наследие. И поэтому он будет услышан философским сообществом, так как он вооружен теми знаниями, которые предполагает философское наследие. Значительная часть людей, которые выступали на этом конгрессе, не были профессионалами, поскольку пришли выступать, не имея этого багажа. Более того, они не считали нужным с этим багажом ознакомиться. Если такому вот дилетанту пришла в голову мысль, что Гегель дурак, то он считает, что этого достаточно, чтобы выйти с этим на большую аудиторию. Это прискорбно.

Отсюда можно себе представить, как мы определяем величину философов. Я считаю, что все-таки существуют великие и невеликие философы. Великие - это те, после которых невозможно философствовать, не имея их в виду. Например, сейчас многие философы утверждают, что Деррида - не философ, и у них есть свои критерии оценки. Я сам совсем не поклонник Дерриды, скорее наоборот, но говорить сегодня о деконструкции языка и сознания, не имея в виду Дерриду, невозможно, и поэтому Деррида в этом плане великий философ второй половины ХХ века.

При этом, с моей точки зрения, философия ни в коем случае не наука, но и не литература. Не наука, поскольку у философии отсутствуют основные родовые признаки науки. У философии очень низкий уровень конвенции, нет единого установленного поля проблематики, нет единой доминирующей парадигмы, единого всеми признаваемого языка. То, что обсуждается на одном семинаре в Институте философии, может быть совершенно не понято и не принято на семинаре, проходящем в соседней аудитории. Отсюда все проблемы, связанные с оформлением философского сообщества в жизнеспособное социальное целое.

Далее. Я думаю, что существует две принципиально важных ситуации, которые обусловливают кризис современной российской философии. Первая ситуация - это тотальное взаимное пренебрежение между профессиональными философами и реально действующими политиками и политологами. Вот я, например, веду уже шесть лет Византистский клуб в Институте философии РАН. Клуб - философско-политический, так как я считаю, что философские идеи должны иметь политическое воплощение. Так вот, для философов мои занятия политикой - это непозволительно низкий жанр. Для политиков же я - философ, потому что пытаюсь обосновывать политические процессы идеями, а не сиюминутной конъюнктурой. И вот между этими двумя этажами социальной реальности - пропасть взаимного пренебрежения. То есть мы сейчас с вами поговорим, разойдемся, но я уверен: 90 процентов действующих политиков, политтехнологов и политконсультантов не удосужатся прочесть ни один из материалов прошедшего конгресса, и аналогичным образом философы не удосужатся выяснять, что реально происходит в политическом пространстве.

Кроме этого, есть две оппозиции уже внутри самого философского сообщества. Первая - это оппозиция старой философской номенклатуры и молодых философов. Номенклатура остается господствовать и заведовать самими институтами, как будто это какие-то КБ. Это связано со старым советским пониманием философии как науки. Старые номенклатурщики инстинктивно понимают, что если философия перестанет считаться наукой, то правомерно будет поставить вопрос: а что же философия делает в системе Академии наук? И, понимая это, они настаивают на том, что философия - это наука. Но при этом сам вопрос "а чем на самом деле занимается институт философии?" является табуированным; его не принято задавать и тем более на него нельзя отвечать. А вопрос правомерно ставить жестче: скажите, пожалуйста, а на каком основании государство финансирует Институт философии Академии наук? Ведь у нас больше нет официальной идеологии, которую Институт философии должен был бы обслуживать? При этом сегодня можно легко найти какого-нибудь преподавателя, который в стенах Академии наук будет говорить о том, что государство - это зло, а государство в России - тем более зло. Но зачем тогда жить за счет этого государства?

Молодые же, которые испытывают давление этой обманывающей себя и остальных старой номенклатуры, утверждают, что занятие политикой - дело глубоко прескверное и философия этим заниматься не должна, и полагают, что существует некая чистая философия, находящаяся вне политики. Я, вероятно, в силу недостаточного образования, просто не знаю философов, которые были бы вне политики. Может, это был Гегель, который оправдывал существование прусской монархии как конечное воплощение Абсолютного Духа? Или Кант, сколь политизированный, столь и мелочный, вплоть до известного доносительства русской императрице на своих коллег-профессоров? Ну а вспомним Платона или Аристотеля... И ничего удивительного в этом нет: как масштабные философы они были, естественно, заинтересованы в том, чтобы их философские идеи имели продолжение в социальной сфере.

Есть еще одна внутренняя оппозиция - между профессионалами и дилетантами. Сразу оговорюсь: сейчас номенклатурная философия часто пытается отождествить себя с профессиональной философией и противопоставить "этим молодым политиканам" институциональую мощь цеха. Но это не отменяет того, что дилетантов действительно очень много и они активны. И номенклатурная система вовсе не сопротивляется им, потому что у нее другие цели - не развитие философии, а собственное самосохранение.

Что же касается самой профессиональной философии, то, на мой взгляд, ее кризис упирается в кризис преподавания. Философия как институт должна приносить некоторое знание, и преподавание здесь - это основа жизни академической традиции, такая философская "евхаристия". Сейчас же упала культура преподавания и соответственно культура ученичества. Все счастливы, что нет единой программы по философии и каждый может преподавать все, что угодно. Отсутствие единой программы порождает отсутствие ответственности: студент уверен, что за то, что он ничего не знает, ему ничего не будет - критериев-то нет! Будучи сам преподавателем философии в техническом вузе, я знаю, что говорю, когда идет речь об уровне студентов - и если бы только в философии! Современный студент знает очень мало. Например, годы жизни того же Пушкина считается специальным гуманитарным знанием, я видел много студентов, которые просто не знают, когда жил Пушкин.

Что же до российской философии как мыслепорождающей деятельности, то у нее в наше время есть два крыла, которые ведут между собой настоящую войну на уничтожение. Первая крайность - это, можно назвать обобщенно, западнически ориентированные позитивисты, которые утверждают, что философия - это только то, что они считают философией, то есть это только наука, наука в западной секулярно-прогрессистской парадигме, и отказывают русской философии в каком бы то ни было своеобразии. Причем должен вам сказать, что эта позиция не свойственна только радикальным западным позитивистам, она вообще распространяется на очень широкие слои философского сообщества, которые просто искренне считают, что в России никакой философии не было. Я также могу заявить совершенно ответственно, что значительная часть современных преподавателей философии вообще мало читали ту же самую русскую философию, того же Соловьева, они просто считают, что это не философия, что надо делать вид, что она есть, но на самом деле это не философия. И есть другая крайность, это автохтонные иррационалисты, которые говорят, что на самом деле философия - это литература, что самые великие философы, соответственно, Розанов и Шестов, и поэтому, собственно, русская философия - это некая публицистика ни о чем. И вот я считаю, что эти два крыла, "сциентисты" и "публицисты", на самом деле друг друга подпитывают, друг друга поддерживают. И настоящая, подлинная, серьезная систематическая, академическая, системная философия, которая была в России и которая является, собственно говоря, вершиной собственно русской философии, то, что можно назвать православной метафизикой, и в ипостаси всеми забытой духовно-академической школы, и в качестве систематических трудов Соловьева, Булгакова, Флоренского, Лосева, и в варианте "неопатристического синтеза", как бы теряется между этими крайностями. Поэтому я считаю, что долг современного серьезного русского философа - это бороться с западническим сциентизмом и с автохтонным литераторствующим иррационализмом.

А.Ч. Cлово имеет Павел Костылев, в миру жж-юзер vesangi.

Павел Костылев, философский факультет МГУ, оргкомитет конгресса. В основном я буду говорить в понятиях первой программной речи уважаемого Никиты Владимировича. Во-первых, меня очень порадовало употребляемое им выражение "мы". Я до сих пор не понимаю, кто такие эти "мы", о которых говорил Никита, но предположим, что это философы как сообщество мыслителей. Один из докладчиков разделил философов на сообщество мыслителей и на так называемую цеховую философию. Или, если хотите, на историков философии и на настоящих, подлинных философов, которые, соответственно, где-то сидят и философствуют. Можно также их разделить на исследователей и мыслителей.

Так вот, мне хотелось бы заострить внимание собравшихся на том, что профессиональная философия, конечно же, существует, и эта философия институциональная. Вопреки тезису Виктора Милитарева о том, что философия у нас находится в кризисе, я считаю, что в институциональном плане философия у нас находится на пике своего расцвета. Посмотрим на Российское философское общество, в котором наличествует 4785 человек, посмотрим на более чем тридцать философских факультетов в России, посмотрим на Институт философии хотя бы: это огромная структура. Посмотрим на кафедры философии более чем в 2 тысячах вузов в России: на каждой из них есть как минимум 5-10 человек. Иными словами, у нас есть огромная армия философов - 20 тысяч человек (а может, 30 или 40), которые с разным основанием могут называть себя философами. Мне не совсем понятно, почему мы должны противопоставлять этой цеховой философии сообщество таких внезапно откуда-то выныривающих мыслителей.

Следующий тезис о том, что философия публична и поэтому она не может быть частным делом. Это, на мой взгляд, крайне слабая связка, потому что существует, как всегда, позиция идиота, то есть частного лица, позиция Сократа и Диогена, которые как частные лица высказывались в публичном пространстве, и, в общем-то, их высказывания сохранились до наших дней, как мы знаем. Далее, основной тезис Гараджи, насколько я его понимаю: сотрудничество философии и власти заключается в том, что философия должна взыскать внимание общества и выполнить определенные общественные задачи. И действительно: государство, например, финансирует Институт философии.

Мне кажется, философия, которая стремится к вниманию общества, стремится решать общественные и государственные задачи, - эта философия в хорошем смысле продажная. Это философия, в которой ставятся такие вопросы, как вопрос цены продажи и условий продажи, и, таким образом, тема философии и власти страшным образом трансформирует в тему, кому и как продаться. Эстетически это можно оформить как систему, к примеру, государственных заказов. Чем эта идея лучше идеи получения грантов, я, честно говоря, абсолютно не вижу.

Далее. Тезис о том, что философия должна быть гордой служанкой идеологии, приводит нас к закономерному итогу этого хода мысли. Итог таков, что философия должна получить, насколько я понял, заказ на национальную идею, его отработать и успешно дальше сотрудничать с властью, двигаясь в светлое будущее. И здесь мне хотелось бы представить такую, может быть, не очень гигиеничную аналогию. Давайте представим, что так же, как и мы, собралось, скажем, сообщество таких замечательных и очень нужных людей, как ассенизаторы. Вот они собрались, сели и решают, каким образом ассенизаторы могут помощь родине, как им внедриться в дело построения государственной идеологии, как бы им получить мощный социальный заказ, а не заниматься каким-то поиском бюджетов на новые гидрокостюмы для плавания в канализации.

Философия в структурном плане от ассенизации (не очень, к сожалению, нами уважаемой), на мой взгляд, ничем не отличается. И у философии, как и у ассенизаторов, есть свое дело, свой предмет, свои методы, свои функции и свои институции, в рамках которых она и должна работать.

Следовательно, из всех этих моих тезисов можно сделать два вывода. Первый вывод: что философия не должна лезть во власть. Во власть должна лезть политика, в крайнем случае политология, потому что это их предмет, а не наш. А мы будем просто делать свое философское дело, получать гранты, заниматься грантоедением, еще как-нибудь жить.

Второй вывод: если мы с этим строем мыслей не согласны как философы, то мы должны перевести разговор о философии и власти из формата абстрактных рассуждений и замечательных сборов за столом с водой и стаканами в формат проектный. В формат построения, если угодно, бизнес-плана - того, каким образом получить заказ от власти, каким образом влезть в управление, получить место у кормушки и т.п. - дурной ряд эпитетов можно продолжить в дурной бесконечности.

Резюмирую. Как я понял, Никита (Гараджа) и Дмитрий (Кралечкин) ввели это разделение на цеховую философию и сообщество мыслителей. Так вот, если сообщество мыслителей не хочет идти вместе с цеховой философией по пути институциональному, это, конечно, их право. Существует свобода слова, существует рынок, на котором каждый человек, считающий себя философом, может попытаться обрести определенное, в том числе финансовое и социальное, признание.

А.Ч. Спасибо, очень интересно. А главное, лихо прозвучало в контрапункт к выступлению Малера. Последний выступающий - Василий Кузнецов.

Василий Кузнецов, философский факультет МГУ. Философия - поскольку она предполагает свободное, стремящееся выйти за любые пределы и ограничения мышление - неизбежно оказывается неудобной для власти (ее носителей и представителей), по крайней мере в той степени, в какой власть олицетворяет собой более или менее устойчивый порядок. Поэтому философ-мыслитель воспринимается как смутьян, ниспровергатель (или как минимум, так сказать, подрыватель) основ, постоянно ставящий все под сомнение, ко всему относящийся критически.

Однако общество не смогло бы развиваться и развивать культуру без тех новых идей, смыслов, целей и ценностей, которые предлагает в конечном счете именно философия - переосмысляя традицию и изобретая новые возможности. Разумеется, в критической ситуации (например, во время войны), когда речь идет в буквальном смысле о выживании, для социума необходима прямая власть единственного лидера, раздающего приказы, которые должны немедленно выполняться безо всяких рассуждений. Но в обычных условиях армейская дисциплина ни к чему хорошему не приводит и привести не может.

В современную эпоху философия достигла такой степени специализации и изощренности, что занятие ею требует специального образования и профессионального отношения. Отсюда вытекает необходимость философских институций. Но любой социальный институт сразу же начинает действовать по известным принципам распределения власти, порождая заодно соблазн следовать только формальным ритуалам в стремлении исключительно к общественному статусу.

Поэтому философское сообщество должно было бы ориентироваться прежде всего на оригинальных мыслителей, создателей собственных концепций. Деятельность историков философии и других специалистов-философоведов тоже важна и нужна (в конце концов, короля играет его свита), особенно в направлении популяризации и просвещения/образования, но что они смогут изучать и преподавать, если мыслителей не станет?

Наверное, требуются специальные усилия по адаптации профессиональных философских результатов для восприятия широкой общественностью, а прежде всего - интеллектуалами/интеллигентами и политическим руководством. Ведь заслуга философии заключается вовсе не столько в создании/разрушении той или иной идеологии, сколько в культивировании гибкости мысли, в преодолении стереотипов восприятия и действия, в предоставлении мощных инструментов работы со смыслами, идеями, целями и ценностями.

Прожить только на заимствованных идеях нельзя точно так же, как нельзя прожить только на заимствованном продовольствии или энергии. В этом смысле интеллектуальная безопасность (наряду с продовольственной, энергетической и т.д.) должна рассматриваться как неотъемлемый компонент национальной/государственной безопасности, гарантирующей подлинную суверенность и независимость. А в центре здесь остается по-прежнему философия, связующая разные формы интеллектуальной активности и осмысляющая их результаты, - философия, мыслящая самостоятельно, используя все достижения мировой мысли.

Истина вырабатывается всегда по некоторым правилам дискурсивности, задаваемым определенными системами власти; и наоборот, властные практики порождают свои истины. Философия, и участвующая в этом процессе, и изменяющая его, неизбежно производит возмущения в политическом/идеологическим поле уже самой своей деятельностью.

А.Ч. Спасибо. Я выражаю огромную благодарность собравшимся. По-моему, у нас получился очень интересный разговор. Мы действительно сегодня очень многое для себя поняли, многое разметили и разграничили.

Я - человек несколько сторонний; в точности так же, как и Максим Шевченко, я, скорее, потребитель философии. Однако мое отличие от Максима состоит, наверное, в том, что я потребитель гораздо более привередливый, скандальный и взыскательный. И в качестве потребителя у меня есть два вывода из того, что сегодня получилось.

Центральная тема власти, на которую мы вышли и вокруг которой образовалась это облако понятий, заслуживает более тщательного подхода. Идея о том, что философия в отношениях с властью может быть только "продажна" (в сколь угодно "хорошем смысле"), - это слишком сильное допущение.

Что мы говорим на самом деле, когда сообщаем, что кто-то кому-то "продался"? Мы говорим тем самым, что продавшийся утратил суверенитет, стал представителем какого-то чужого суверенитета, а не своего собственного - скажем, корпоративного. То есть он пошел на службу некоторой корпорации, стал ее составной частью, в своем профессиональном аспекте зарабатывает на ней деньги и тем самым реализует ее стратегии, собственных же не имеет. Эта-то ситуация и воспринимается как недопустимая. И именно это категорическое требование суверенитета в представленной здесь позиции воинствующего индивидуализма и есть, наверное, наиболее симпатичное.

Но мне кажется, методологическая ошибка состоит в том, что государство нельзя рассматривать как простого "покупателя" рабсилы, как одну из корпораций. Надо сказать, эта редукционистская идея государства как корпорации есть беда не одних только философов. Это наша в некотором смысле общая беда: это беда президента, беда Центра Грефа, это беда нашего экспертного сообщества - в том, что мы все отождествляем государство и начальство. Мол, есть много разных бизнес-структур, но есть самая большая "под орлом", которая кормит много народа, у нее очень большой штат, и если занять возле нее какое-то положение, то на ее каких-то потоках можно что-то такое выиграть.

И сколько раз мы, что называется, попадали впросак с этим представлением о государстве как о корпорации, не сосчитать - но такое представление остается безальтернативным, хотя чем дальше, тем больше требует серьезной содержательной критики по существу. Требование этой критики - то безусловное категорическое требование, которое выдвигает нам сама жизнь. Мы должны увидеть наконец, что власть - это не корпорация и даже не самая большая из корпораций; это овеществленная история, центр социальности, ноль в системе координат всего нашего культурного пространства.

И в этом смысле, когда мы говорим о позиционировании какого-то института по отношению к власти, то на самом деле мы говорим о его обнаружении себя самого. Поскольку любой институт существует и может быть определен только через механизм взаимного позиционирования с властью.

Иначе говоря, вот этот Путин, которого упоминает Третьяков на заключительном пленарном заседании конгресса, есть просто псевдоним обычного человека. "Первое лицо" - как просто лицо, просто человек в множественном числе: что этот человек мог понять для себя на IV Философском конгрессе - не какой-то конкретный человек, а человек вообще? В этом речевом обороте роль Путина - это не роль начальника, а роль первого человека, представляющего в каком-то смысле весь российский социум, и позиционирование относительно него - это просто обнаружение себя, то есть философской институции как явления.

И это особенно важно и значимо именно сейчас, когда сама политическая и социальная ситуация востребует субъекта. Сегодняшний разговор относительно "твердой власти" - есть сейчас или нет твердая власть, возможна ли она, кто должен учреждать твердую власть, как это нужно делать, можно ли жить без нее, как возможна цивилизация без власти или власть без цивилизации, - этот разговор на самом деле есть симптом, звоночек набирающего ход процесса рождения субъекта. Того процесса, который сейчас можно обнаружить везде, если внимательно посмотреть политический, социальный, культурный ландшафт.

И вовсе не случайно в последнем Послании президента впервые за постсоветскую историю зашла речь не о средствах, а о целях и ценностях, впервые появился ценностный дискурс, впервые появилось понятие суверенитета в технологическом ракурсе поиска собственной идентичности. И, с другой стороны, вовсе не случайно социологи фиксируют, как в обществе нарастает фрустрация, тревога по поводу того, что есть место власти, которое никто не занимает, из которого когда-то ушли и которое должно быть занято.

Это путают с требованием жесткой руки - и напрасно; речь идет о разных, если не противоположных вещах. Как раз наличие нуля в системе координат только и создает, форматирует пространство свободы: ты можешь двигаться и замечать свое движение только тогда, когда есть ориентир, относительно которого ты можешь двигаться. И в этом смысле потребность в идеологии и потребность в свободе - это две стороны одного и того же запроса. Свобода возможна лишь в той степени, в которой существует идеология, а идеология функциональна только до тех пор, пока существует свобода.

Вот об этом я бы попросил подумать, расходясь. И в порядке официального сообщения информирую, что мы намерены продолжать вести эту тему, в том числе мы с удовольствием принимаем предложение об ее продолжении на других площадках - в Институте философии, на философском факультете и т.д. "Русский журнал" будет и далее вести взятое нами философское направление; если это прозвучало как "вы никуда от нас не денетесь", то прошу понять меня правильно. Спасибо.

Примечания:

¹ Выступление готовилось совместно с А.Ушаковым.