"Золотая маска"

Ксения Зорина

theatre.ru/maska/1999

Последняя неделя "Золотой Маски" была самой насыщенной по числу привозных, немосковских постановок. Шесть спектаклей из Петербурга, Новосибирск, Вологда, якутский "Король Лир", уже ранее показывавшийся в Москве. Вологодская "Кармен" Бориса Гранатова номинирована на "Маску" за лучший спектакль и лучшую работу художника (Степан Заграбян и Ольга Резниченко). Действительно, сценография, вернее, один цвет - рыжий, оранжевый - определяет весь спектакль. На сцене выстроена из досок круглая загородка, вход в которую перекрывает щит, с помощью подъемника превращающийся в помост. Это ворота города, который охраняет Хосе - следовательно, сама сцена - внешнее, вольное, цыганское пространство. В первый момент кажется, что доски ограждают арену для корриды, что корридой будут отношения Хосе и Кармен. Но потом понимаешь - это не арена, это загон. Здесь лежат коровьи шкуры, разливается вино, валяются апельсины, сидит в углу старуха - это место ожидания смерти, отсюда быков уводят на заклание. Главная и, возможно, единственная удача спектакля - рыжая Кармен. Маленькая гибкая рыжая женщина с лицом обезьянки, с короткой стрижкой, в рыжих лохмотьях и рыжих толстых спадающих чулках, с сигарой во рту. Ожидающий казни Хосе начинает свой рассказ о любви к женщине с того, что по меркам его страны ее никогда не назвали бы красавицей. Кроме того, она явно старше Хосе - стриженного ежиком невысокого плотного парня, такого, какого можно каждый день встретить на улице. Номинация на лучшую женскую роль в этом году в конкурсе отсутствует - но было бы вполне естественно, если бы за этот спектакль была отмечена отменно Ирина Джапакова, даже если бы она "Маску" и не получила. Смотреть здесь хочется только на этого рыжего дьявола - сильную, страстную, измученную до предела женщину, обреченную до самой смерти от ножа Хосе делать свою "мужскую работу". Рыжый цвет волос Кармен, рыжие чулки, апельсины на штыках - все остальное сделано довольно крепко, но ожидаемо и не слишком выразительно. Виной тому, видимо, слабость инсценировки, превращение второстепенных персонажей в безликую бурую массу. Режиссер включил в спектакль новеллу о Маттео Фальконе, убившем своего сына, но положение это не спасает, напротив - окончательно уничтожает надежды на глубину и целостность. Общее ощущение все же есть - обреченность. Жизнь проходит зря, но только так и может проходить жизнь.

Кроме "Кармен", поставленной в Театре для детей и молодежи, на фестивале был показан еще один детский спектакль - "Страсти по Каштанке" Детского музыкального театра "Зазеркалье" из Санкт-Петербурга, участвующий в конкурсе по разряду "мюзикл" (музыка И.Пономаренко, пьеса И.Фридмана). Он показывался в большом зале Российского молодежном театра, и, в отличие от большинства драматических спектаклей, игравшихся в крохотных помещениях, вмещавших по 50-70 человек, действительно нашел своего зрителя. Ярусы театра, наполненные детьми и подростками, встречали каждую сцену в буквальном смысле бурей аплодисментов. Единственное, в чем можно упрекнуть "Каштанку" - для детского спектакля она несколько длинна, почти три часа. Жанр определен как "городская мистерия", все идет под живую музыку в исполнении "Терем-квартета", причем музыканты периодически оставляют инструменты и участвуют в действии как актеры. "Каштанка" номинирована и на лучший спектакль, и на лучшую режиссуру (Александр Петров), и на лучшую женскую роль (Елена Терновая - свинья Хавронья Ивановна, она же собака Лысуха), и сразу на две мужские роли (Юрий Давиденко - серый гусь Иван Иванович, он же пес Батый, и Виталий Гордиенко - месье Жорж, он же пес Блохастый). Труднее всего будет с мужскими ролями - сталкиваются лбами два прекрасных актера из одного спектакля.

"Каштанка" оказалась ярким, живым и очень смешным зрелищем - при этом не лишенным смысла. Все первое действие представляет жизнь Каштанки до того, как она попала в дом к "заказчику". Чехова для этого пришлось существенно дополнить, добавив бездомных собак и пуделя Фердинанда, а заодно несколько смягчив положение Каштанки у первых хозяев - конечно, Каштанка голодает, замерзает на улице, конечно, плотник бьет ее, более того, Каштанка признается, что в минуты отчаяния готова променять плотника на любого, кто посвищет и накормит - но с плотниковым сыном Федюшкой она живет душа в душу, он ее не мучает. Главное в другом. Первое действие потрачено на то, чтобы внедрить в сознание зрителя мысль - любое живое существо имеет имя, свое собственное, и значит, главное для Каштанки не в том, что она потеряла прежнего хозяина, а в том, что она потеряла имя. И бежит она из цирка к плотнику не потому, что плотник так хорош, а потому, что ее назвали ее единственным, подлинным именем. Плотник в спектакле, кстати говоря, наименее выразительная, "опереточная" фигура. А вот месье Жоржа, брошенного Каштанкой на арене, действительно жалко до слез. Все-таки она его бросила. Его, этого вальяжного барина, этого мучителя режиссера, этого стойкого оловянного солдатика, срывающегося в конце концов от сознания собственного бессилия, его, который показался вдруг жалким и униженным, выскочив на сцену в дурацком цирковом костюме. Бросила дряхлеющего, с натугой исполняющего старые номера Федора Тимофеевича, Хавронью Ивановну с сочным украинским говором, тоскующую от одиночества в своем хлеву и готовую любить каждого. В общем, гимн актерам - если первая часть спектакля действительно сделана как городская новелла (действие перенесено в Петербург, где мостики со львами и клодтовых коней изображают те же бездомные собаки), то вторая оказалась даже несколько перегружена артистическими аллюзиями. Но играют все замечательно, смотреть интересно, рыжая трогательная Каштанка (Е.Попель) с трепетом смотрит на каждого, кто встречается ей на пути - и несмотря на искренний смех, хорошо, что все оказалось так серьезно.

Еще до начала фестиваля было ясно, что одним из самых значительных событий должен стать спектакль новосибирского театра "Красный Факел". Этот театр уже не первый раз приезжает в Москву, руководит им ученик Петра Фоменко Олег Рыбкин, и на премьеры в Новосибирск специально летают критики. Рыбкин привез первую в России постановку пьесы Витольда Гомбровича "Ивонна - принцесса Бургундская", имеющую в Европе давнюю постановочную традицию. "Ивонна" номинирована на .лучший спектакль, лучшую режиссуру и лучшую работу художника (Андрей Бартенев, костюмы Ивонны при участии А.Петлюры). Это зрелище уже оценено многими как техничное, изощренное и стоящее на самом современном уровне, но несколько холодное. По форме все великолепно, сложности возникают с содержанием - трудно разобраться, что здесь от автора, что от режиссера, а что от зрительского желания увидеть то, чего здесь, возможно, никогда и не было. Сюжет, хотя и оправлен в раму несуществующего королевского двора, представляет собой семейную драму в абсурдистском ключе. Пресытившийся развлечениями благополучный мальчик приводит в дом случайно подобранную на улице не вполне нормальную девочку и объявляет ее своей невестой - от скуки, ради шутки. Девочка не произносит почти ни слова - некрасивая, угловатая, зажатая, живущая своей внутренней жизнью - вещь в себе. Главный вопрос, возникающий после спектакля - кого больше жалко? Девочку, Ивонну, обреченную из-за своей непохожести, замученную и убитую - или родителей? Внешний ряд спектакля построен так, что сомнений быть не может: девочка - единственное живое существо, все остальные - король и королева, принц, придворные, одетые в одинаковые костюмы, катающиеся на горных лыжах (таково сейчас самое модное спортивное времяпрепровождение) - вроде бы даже не совсем люди, а "объекты". И тем не менее, именно в них бушуют - или, вернее, должны бушевать - страсти, не доведенные, к сожалению, до полного накала. Даже если уводить ассоциативный ряд на самую глубину (как это видимо делают авторы спектакля и переводчик пьесы Сергей Бунтман) и соотносить убиваемую Ивонну с Христом - то ведь и распятие есть прежде всего трагедия распинающих. Ивонна, заявленная вначале как главное действующее лицо, единственная, обладающая индивидуальностью, постепенно уходит на второй план и сама становится "объектом" - ее постулируемая внутренняя жизнь не получает подтверждения и развития. А настоящая трагедия разыгрывается именно в семье, у детей и родителей - с появлением Ивонны в них возрождается то, что было давно забыто, тщательно скрывалось или еще и не успело созреть. Король вспоминает изнасилованную и убитую им когда-то девушку - то, что он испытывал к ней, ему в голову не приходит назвать любовью, а надо было бы. Королева в ужасе, что из-за Ивонны на свет каким-то образом выйдут ее стихи - и не следует называть это графоманией, это прежде всего искренность - то, что никому не показывают, не может быть неискренним. Принц обнаруживает способность испытывать страх, любовница принца - жертвенное женское желание спасти любимого. В каждом из них пробуждается самое лучшее, человеческое, глубоко спрятанное под лыжным костюмом - все, что в глазах других должно выглядеть позором. И чтобы скрыть этот позор, они убивают Ивонну - и себя вместе с ней. Впрочем, может быть, все это и не так, может быть, действительно для режиссера все, что раскрывается в них, ничтожно и не достойно сочувствия и понимания. Но в таком случае Ивонну убили зря. То, что спектакль действительно оказался к концу несколько холоден, скорее неожиданность - как будто люди смяли подступающие чувства, отказались от своих страстей и послушно стали тем, кем должны были стать - формальными убийцами.

В самом конце фестиваля, "под занавес, были показаны два шекспировских спектакля - "Гамлет" петербургского театра "Фарсы", номинированный на лучший спектакль и лучшую режиссерскую работу (Виктор Крамер), и "Зимняя сказка" англичанина Деклана Доннеллана, также номинированная на лучший спектакль, лучшую режиссуру и лучшую мужскую роль (Петр Семак - король Леонт). Доннеллан несомненно является фаворитом - режиссер с мировым имeнeм, "специалист по Шекспиру", и в Москве любим - он уже дважды привозил сюда свои английские спектакли, "Герцогиню Амальфи" и "Много шума из ничего", а теперь стал работать с актерами питерского Малого драматического театра. Три дня Театр на Таганке трещал по швам - благо, спектакль сделан для большой сцены и не теряет своих достоинств при взгляде с галерки. С галерки даже удобнее - потому что более всего происходящее на сцене напоминает шахматную партию, передвижение фигур по шахматной доске. Точеные, изящные фигуры, красивая игра - о холоде здесь речи быть не может, все живо, ярко и подробно прописано, - но, глядя на эту балетную постановку, в голову не приходит переживать по-настоящему. Конечно, можно сказать, что от "Зимней сказки" нельзя ждать глубины трагедии - но если не ждать, зачем же идти в театр? Доннеллан перенес "Зимнюю сказку" в начало XX века, надел на всех мужчин мундиры - красиво, но принципиально ничего не решает. Крестьянские сцены в Богемии сделаны по образцу какой-нибудь "Тщетной предосторожности" - эта часть спектакля пользовалась наибольшим успехом у зрителей из-за простонародного говора и прекрасной игры Николая Лаврова в роли старого пастуха. Начинаешь думать, что перед тобой действительно простая комедия, фарс - но тут действие опять переносится на Сицилию, и мы должны поверить то ли в драму, то ли в мелодраму. Если в начале еще можно было попытаться сочувствовать королю, а вернее - просто следить за его муками ревности, то не обливаться же, как нам предлагают, в конце слезами умиления? Нет ни одной внутренней линии, кроме тех, которые формально заявлены в тексте, ни одного глубокого решения. Зачем делался спектакль, было ли что-то, ради чего режиссер был готов продать душу дьяволу - непонятно. Это театр добротный, энергичный, элегантный - но формальный и какой-то безликий (тем удивительнее номинация на лучшую мужскую роль). Если так полагается, если это просто другой, английский стиль, "классицизм" - то, значит, цель такого театра сугубо светская - приятно провести вечер, и просветительская - послушать пьесу великого драматурга.

Попытка показать другого, не светского и не просветительского, Шекспира в очередной раз была предпринята в "Гамлете". Вряд ли этого "Гамлета" признают лучшим - не только среди номинантов, но и среди других многочисленных Гамлетов". Тысяча первый способ интерпретации редко бывает идеальным - одним все покажется старо, другим неубедительно, Гамлет, кажется, действительно безумен, спектакль неровен и запутан, зрителей вертят на сценическом кругу, актеры бегут за ними - все сливается, смешивается, разваливается на куски. Половина вопросов осталась без ответа, половина ответов - без вопроса. Но за одну сцену разговора Гамлета с Офелией, когда он прижимается спиной к спинке ее стула, а потом, развернувшись, неожиданно для себя сшибает этот стул, потому что Офелия уже ушла - за одну эту сцену можно отдать "Зимнюю сказку" целиком. (Есть ли что-нибудь в театре дороже этого момента, когда ты переживаешь за героя, уже догадавшись, что через несколько секунд его рука попадет в пустоту?) За пощечину, которую Гамлет все-таки получил от матери, за ужас Гамлета, понявшего, что он убил Полония, за свитер, надетый поверх подвенечного платья, за сцену "Мышеловки", сыгранную не актерами, а самими королем и королевой - дачный спектакль, когда все начиналось так мило, а заканчивается так плохо, за потрясающую сцену молитвы Клавдия, когда он сплетается с Гамлетом в одно тело и исповедуется не Богу - Гамлету, а рука Гамлета в этот момент ищет место для удара сапожным шилом - и не находит. За то, что здесь не было ненависти, ни к кому, за то, что Гамлет не только мучился, но и причинял боль другим, за глупость Полония, за то, что условность в который раз попытались соединить с подлинным чувством. За то, что это, по сути, очень традиционный театр - за это премий не дают. Но так как в зале, на этом дурацком вертящемся кругу, было всего сто мест - может быть, кто-то захочет съездить в Ленинград?