Беседа с Андреем Житинкиным

Наталья Баннова

Андрей Житинкин: "Я не обманываю своих зрителей. Мы дарим людям надежду и радость. Искусство - это спасение."

Андрей Житинкин, по мнению некоторых "судей решительных и строгих, ученый малый, но..." слишком уж он непонятен и сложен во многом и для многих. Одни называют его экстравагантным режиссером, другие - обвиняют в нарочитой элитарности.

Н.Баннова: Интересно, каково это быть скандалистом?

А.Житинкин: Это всего-навсего расхожий миф. Я уже давно другой. В самом начале карьеры я действительно был скандально-маргинальным режиссером. Мейнстрим для меня ничего не значил, а главной задачей на тот момент было противостояние режиму. Это счастье, что мы сейчас в другом времени, потому что тогда почти все мои спектакли закрывали. А более кровавой раны для художника, чем эта - быть не может. Я один из первых ушел из государственного театра, чтобы создать в антрепризе ряд действительно скандальных спектаклей. Их невозможно было поставить в государственном театре. Меня бы просто посадили! Прежде всего это, конечно, спектакль "Игра в жмурики" по пьесе нашего эмигранта М.Волохова, построенный на ненормативной лексике. Андрей Соколов и Сергей Чонишвили - актеры Ленкома, играли двух вохровцев, которые общались между собой исключительно с помощью мата. Этот лингвистический эксперимент имел успех на огромном количестве театральных фестивалей.

Как только началась перестройка, я поставил пьесу нашего диссидента Николая Климонтовича "Снег. Недалеко от тюрьмы". Я вернул на сцену "Калигулу" Камю, поставил "Роковые яйца" М.Булгакова. Потом был спектакль "Ночь трибад" - ночь лесбиянок, по пьесе Энквиста. Эти шумные постановки я сделал в антрепризе. Я как бы "параллельно" существовал с государственным театром.

Н.Б.: Когда же Вы почувствовали, что изменились?

А.Ж.: Мне кажется, я перешел в другое качество после моих последних спектаклей в Моссовете. "Милый друг", "Мой бедный Марат" не настолько эпатируют сразу, но в них есть глубинный внутренний момент смещения. Ведь и здесь я все равно разрушаю канон. Например, в "Милом друге" мое восприятие главного героя совершенно не совпадает с его традиционным пониманием. Саша Домогаров играет не любовника с пышными усами, который прыгает из будуара в будуар, а убийцу, наемника из Алжира. Он приехал завоевывать столицу и делает это через постель, потому что у него явно сексуальный талант. Но руки-то у него в крови и прошлое очень криминально. Просто все забыли, что у Мопассана это есть. Это надо вытаскивать на сцену. Это моя концепция. Пьесу же "Мой бедный Марат" мы играем не о лирической любви, а об "amour de trois " - любовь втроем. Здесь я не выражал ни время, ни поколение. У меня была совершенно другая задача. Лариса Кузнецова, Андрей Ильин и Саша Домогаров - абсолютно не герои. Они играют себя - тридцатипятилетних неустроенных. Ведь сейчас они уже не смогут заняться ничем другим, кроме актерства. Открыть, например, ресторан или еще что-то. Они просто тащат свой актерский крест.

Н.Б.: Какие у Вас отношения с актерами? Какой Вы на репетициях?

А.Ж.: Я невероятно обожаю актеров. Никогда не кричу на репетициях. Нет более зависимой и закомплексованной профессии. У нас перед глазами огромное количество трагических актерских судеб. Я всегда говорю актерам: не забывайте о своей избранности. Зрителю только кажется, что он выйдет на сцену и сделает так же. Ничего подобного. Момент публичного одиночества безумно сложен. Нет ни одной профессии в мире, где условием выживания было бы расшатывание собственной нервной системы. Актер должен быть нервный, заразительный, обаятельный. Должен мгновенно перейти от смеха к слезам. Они часто испытывают невероятные психологические перегрузки. Но, с другой стороны, нет ничего страшнее невостребованности, творческой паузы. Актерская профессия сладкая и мучительная одновременно.

Вам любой актер скажет: когда молчит телефон, нет предложений -начинается паника. Потом - депрессия. Главное - не начать делать глупостей в этот момент.

Н.Б.: В чем секрет ваших взаимоотношений с актерами "старого" поколения?

А.Ж.: Я понимаю, что по-настоящему адекватен в своих пристрастиях только с актерами своего поколения. Но я обожаю наших мастеров и никогда им не отказываю.

Я поставил бенефис Юрию Яковлеву в театре Вахтангова - спектакль "Веселые парни". Георгию Жженову в театре Моссовета - "Он пришел" по пьесе Пристли. Бенефис в театре сатиры Александру Ширвиндту. Это спектакль "Поле битвы после победы принадлежит мародерам" по пьесе Э.Радзинского.

Я никогда не отказываю нашим мастерам. Этому есть своя мистическая причина. Когда-то на премьере спектакля "Калигула" прямо на сцене умер грандиозный русский актер Всеволод Якут. Это был знак. Но говорят, что театральные приметы работают наоборот. Так и получилось. Спектакль идет вот уже восемь лет.

Может, это прозвучит красиво, но я действительно стараюсь, чтобы связь времен не прерывалась. Звездам же в свою очередь интересно поработать с человеком, у которого есть свежие, хотя и немного странные, идеи. Ведь иногда скучновато быть в рамках одного амплуа, поэтому они хотят рискнуть именно со мной.

Н.Б.: Не хотелось ли Вам создать свой театр, где бы воплощались "странные идеи"?

А.Ж.: Надеюсь, мой статус вскоре изменится. Как я говорю - друзья заставят. Но поначалу мне было интересно проверить свой метод на совершенно разных площадках и труппах. Нет, наверное, ни одного режиссера, который бы так мигрировал из театра в театр. Где я только не ставил! В результате я выяснил - мой метод действительно заражает. Во-первых, он заставляет актеров прыгнуть в неизведанное, попробовать себя в различных амплуа. Во-вторых, смещает угол зрения у зрителя.

Н.Б.: Говорят, будто Житинкин делает кассу.

А.Ж.: Просто так складывается. На западе уже давно поняли, что все решает зритель: он голосует ногами.

Я всегда стараюсь, чтобы зрителю было у меня интересно. Делаю его соучастником событий. У меня яркая упаковка (ведь кто-то все равно идет именно на скандальные сцены), а внутри - серьезное содержание. А как иначе сегодня смотреть Теннеси Уильямса или А.Камю? Яркая форма должна сначала увлечь, захватить с потрохами, а только потом выложить определенный набор идей.

Н.Б.: Но у зрителя всегда есть возможность уйти.

А.Ж.: Я не обманываю своих зрителей. Всегда предлагаю жесткое, яркое, откровенное зрелище. Стараюсь поставить актеров в необычные ситуации, потому что я люблю провокации. Зрители у меня сидят, как приклеенные. Открою маленький секрет: для меня в театре самое интересное - это создание контрапункта. В моих спектаклях сталкиваются иногда вещи несовместимые. Критики ломают голову и считают, что Житинкин сошел с ума или что у него больное сознание. Мои спектакли, с одной стороны, насыщены поэтическими метафорами, образами, ведь я люблю атмосферный театр, а с другой стороны - достаточно откровенны. У меня всегда много скандальных вещей, эротики, потому что я считаю, что без этого человечество не может развиваться. Это есть. Это жизнь. Почему об этом не ставить спектакли? Я считаю, предметом театра может быть все. У меня абсолютно нет табу. Мое кредо - это симбиоз метафоры и натурализма. Еще я люблю синтез. В своих спектаклях я позволяю себе самые противоречивые вещи. Мне приятно, когда критики начинают ломать зубы. Здорово, когда существуют полярные мнения. Надо гордиться, когда в тебя яйца бросают. Это же гениально. Если зритель бросает яйца, то он уже не равнодушен. А в искусстве надо будировать. Я обожаю ломать каноны, поэтому люблю и синтез.

Н.Б.: Каково Ваше отношение к слухам о скоропостижной кончине современного русского театра?

А.Ж.: Сколько себя помню, эти слухи всегда существовали. Каждый сезон говорят, что опять не было суперсобытий. По-моему, все не так уж плохо. У нас сейчас полные залы, зритель пошел в театр смотреть на своих собственных русских живых актеров. Может, это мне просто так везет, но все мои спектакли идут при аншлагах. Последний мой спектакль, "Нижинский - сумасшедший божий клоун" по пьесе Глена Бломстейна, я выпустил в "Театре на Малой Бронной". На этой площадке в прошлом году отменялось двадцать спектаклей из-за отсутствия зрителей. Сейчас там постоянные аншлаги. И это очень приятно, потому что со времен Эфроса там не было таких "битковых" залов. И "Бронная" - казалось бы, мертвая зона - ожила. Я очень много езжу, преподаю в бостонском университете, каждое лето обязательно смотрю новые премьеры на Бродвее. Мы, конечно, не можем конкурировать с Голливудом, но что касается драматического искусства - русские актеры самые сильные. Даже американские звезды, которых мы все знаем: Де Ниро, Аль Пачино, Дастин Хоффман - все кончали в свое время школу Ли Стразберга. Последний же был совершенно "двинут" на системе Михаила Чехова.

Наши актеры уникальны с точки зрения внутренней энергетики, внутреннего темперамента.

Н.Б.: Тема Вашего последнего спектакля не премьерная на московской сцене. Почему Вы решили поставить именно его?

А.Ж.: Тот спектакль, о котором Вы говорите, выпускал Олег Меньшиков, только без фамильной афиши. В пьесе было два актера: О.Меньшиков (Нижинский) и Феклистов (Дягилев). Они играли молодых, и Олег, что мне кажется психологически неверным, пытался танцевать. Очень эффектно, но поверить в то, что Меньшиков танцор - невозможно. В нашем же спектакле мы воспроизвели лишь кусочки партитуры. Просто большего и не требовалось. Когда я раскрыл пьесу Г.Бломстейна, я увидел слова: "Нижинский, 35 лет". Он уже не танцует. Лежит в 1924 году в психиатрической клинике в Вене. Саше Домогарову, исполняющему роль Нижинского, тоже 35 лет. Его фактура очень соответствует образу. Темперамент, обаяние, секс, которые есть в Домогарове, очень хороши для этой роли. Нижинский уже не мог танцевать. Точно так же, как и Саша не танцор.

Н.Б.: "Все таланты оказались там", - сказали Вы как-то. Почему Вы работаете в Москве?

А.Ж.: Никогда из России не уеду. Прежде всего потому, что я очень люблю русских актеров. Первое мое образование - актерское, и только потом уже режиссерское. Я оказался последним учеником Евгения Рубеновича Симонова. Наш режиссерский курс состоял из пяти человек. Из этих пяти в Москве работает один Житинкин. Не потому, что я самый талантливый или уникальный, хотя я поставил уже около пятидесяти спектаклей в своей жизни. Просто они не работают по профессии. Один живет в Канаде, другой - в Израиле, двое в Америке. Кто-то имеет ресторан, кто-то психиатрическую клинику, но они не ставят спектакли. Это очень обидно, потому что все были очень талантливы. Если говорить о Западе, то я предпочитаю там преподавать. Я люблю приезжать на гастроли, когда тебя принимают как гостя, когда тобой занимаются и ты находишься в центре внимания, когда ты не конкурент. Там очень сильные театральные профсоюзы: им легче человека убить, чем допустить его к творчеству. Поэтому я больше люблю быть гостем, нежели пытаться отнять у кого-то хлеб.

Лучше не вступать в жесточайшую мясорубку. На Западе театр - это почти шоу-бизнес. Там такие же жесткие, страшные законы.

Н.Б.: Удается ли тем, кто приезжает обратно в Москву, успешно работать?

А.Ж.: Безусловно, удается. На Западе у них нет зрителя. Русская ментальность понятна только русскому зрителю. А если режиссер начинает подстраиваться под любого другого зрителя, то он изменяет себе. Как это ни парадоксально, но в России все режиссеры свободны. Даже в стационарных театрах дирекция не может заставить режиссера назначить на главную роль того или иного актера. На Западе же все диктует продюсер.

Сюда все возвращаются, потому что при всем раздрызге в стране сложилась очень благоприятная ситуация для искусства. Это старый закон контрапункта: чем сложнее и страшнее жизнь, тем более талантливые вещи происходят в искусстве. Думаю, что режиссерские возвраты закономерны.

Н.Б.: Каковы взаимоотношения театра и кинематографа?

А.Ж.: Мы "забили" кинематограф, и мне это очень приятно. Прокат разрушен, а наши стационарные театры остались.

Театр - парадоксальная вещь: из ничего можно сделать нечто. Бывает, что самые простейшие вещи работают фантастически эффектно. В кино же все основано на производстве и деньгах. Актеры кино, которые никогда не работали в театре, оказались в тени. Иногда я узнаю, что один работает таксистом, а другой подает пальто в гардеробе. А что делать, а на что жить? Это трагедия. Когда нет кинематографа, очень сложно стать популярным в тридцать лет. Раньше же выпускали до трехсот картин в год.

Я понимаю, почему Леонид Филатов делает передачу "Чтобы помнили", которая стоит ему огромной крови. Он возвращает имена из забвения. Мне очень жалко чисто кинематографических актеров. Многие крупнейшие звезды перестали сниматься: В.Тихонов, А.Баталов. Они поставили точку, потому что считают, что лучшего в их жизни уже не будет.

Я верю в то, что в кинематографе у нас будут изменения к лучшему. Но театр уже сейчас стал очень престижным.

Н.Б.: Возможно ли сегодня существование авангардного подпольного театра?

А.Ж.: Сегодня уже можно абсолютно все. Даже если это порно-театр, то и он разрешен. Но там же нет искусства. Сегодня каждый нормальный человек мгновенно понимает, что искусство, а что - нет. Ему просто станет скучно.

Н.Б.: Ваше отношение к российским театральным премиям?

А.Ж.: Я люблю, когда актеры получают премии. Мы живем так недолго и так неосторожно, что слова любви надо успевать говорить при жизни. Я за премии и звания. Да, на Западе нет никаких званий, но там все решает гонорар. Там каждый актер знает, сколько он стоит. В России же даже суперзвезда получает несопоставимо маленькие деньги по сравнению с западными актерами. В России поощрить актера в принципе нечем. Народная любовь - это прекрасно, но для самоощущения, самодостоинства надо, чтобы актеры получали премии. Многие, впервые получающие премию, теряются, даже плачут.

Н.Б.: Знаете ли Вы, что происходит в театрах провинции?

А.Ж.: Я часто бываю в провинции и должен сказать, что есть очень сильные метрополии. В городе они являются уже не просто театрами, а культурными центрами. Там устраивают премьеры и столичные мастера. Приезжают даже западные звезды. Сейчас есть очень сильные театральные площадки, куда престижно приехать. На Западе театры давно уже превратились в культурные центры. Они способствуют общению, восстанавливают человеческие связи. Ведь человек сам разрушает коммуникации. Мы дарим людям надежду и радость. Именно в театре люди вместе плачут, вместе смеются, вместе хлопают. Театр - это спасение. Искусство - это спасение.