В фокусе
Последние события в рамках фестиваля "Пушкин & Гете"
Кэт-шоу
Авангардист и театральный провокатор Борис Юхананов поставил первую часть Фауста Гете. Практически без купюр. Продолжительность спектакля - пять с лишним часов. Заняты полтора десятка актеров, вокальный ансамбль Ave Maria и театр кошек Юрия Куклачева.
То есть налицо не только факт первой масштабной постановки Фауста в русском театре (это действительно так), но и вполне революционный режиссерский прием. Не то чтобы кошки тут важнее всего остального, но когда они появляются на сцене, Гете, ясное дело, отдыхает.
Помимо очевидных иронии и эпатажа, в таком подходе есть более серьезный сюжет - взаимоотношения зрелища и литературы. Весь ХХ век театр стремился доказать, что сценический текст не вторичен по отношению к драматургии. Что искусство освоения пространства более значимо, чем звучащее слово. На излете "столетия режиссуры" Юхананов придумал самый простой и действенный способ борьбы с литературоцентризмом. Попробуйте прочитать пару страниц бессмертной трагедии на фоне кошачьих реприз, и сразу станет понятно, почему мудрая королева Елизавета из фильма "Влюбленный Шекспир" неизменно предпочитает пьесам Кристофера Марло и прочих "университетских умов" идиотские дог-шоу. На грубых театральных подмостках собачья грызня эффектней горячечных монологов Ромео и тяжкой поступи Тамерлана. А пронзительное "мяу" содержательней любого философского диспута.
Спектакль Мастерской Индивидуальной Режиссуры - вовсе не глумление над классикой. Стихи - отдельно, кошки - отдельно. Чем разительней контраст между речью и действием, тем (по Юхананову) интенсивнее погружение в текст. Задача актеров - не вживаться в образ, но шаг за шагом осваивать словесное пространство, пробовать слово на вкус и жонглировать им, перебрасывая от персонажа к персонажу. В конечном итоге - показать, что слово не зависит от того, кто его в данный момент произносит. Именно для этого по ходу спектакля актеры, не переодеваясь и оставляя в неприкосновенности грим, обмениваются ролями - Мефистофель превращается в Фауста. Театральный смысл в данном случае удачно рифмуется с литературным и каким угодно еще - нечистая сила, как известно, склонна корчить рожи и менять обличья.
Впрочем, и мотив оборотничества был обыгран у Юхананова пародийно. Выпущенный на сцену черный пудель внезапно начал мяукать и оказался кошкой, завернутой в каракуль. Трюк получился настолько оглушительным, что после него все остальные номера пятичасовой цирковой программы были обречены на невнятную тавтологию. Кошки бестолково бродили по сцене и к финалу не вызывали уже никаких эмоций, кроме глухого раздражения. Мефистофель изощрялся в остроумных, но излишне затянутых пантомимах. Фауст читал вдохновенные монологи, обращаясь к болонке, изо всех сил пытавшейся удержаться на задних лапах. Кошку, переодетую собакой, не могло затмить ничто.
К третьему действию спектакль начал разваливаться на глазах. Актеры один за другим забывали реплики. Обалдевшие от всего происходящего животные перестали реагировать на внушения клоуна-дрессировщика. Зрители спасались бегством. Провокация удалась. Выяснилось, что Мастерская Индивидуальной Режиссуры предъявила публике черновик, который, похоже, не имеет шансов когда-нибудь превратиться в связный и внятный сценический текст. Несмотря на это, из трех драматических "Фаустов", показанных на фестивале "Пушкин & Гете", спектакль Юхананова был единственным, оставившим впечатление осмысленной работы. Сквозь клоунаду и недостроенные мизансцены временами проглядывали стропила концепции, а разборки с классическим текстом не выглядели, как очередная атака моськи на слона. Кроме того, театральная практика обогатилась незабываемым ноу-хау. Кошачьи метаморфозы, что ни говори, - штука, явно посильнее женщины-Мефистофеля.
Кукловод
Организаторы фестиваля "Пушкин & Гете" ухитрились показать "Урок Фауст" так, что его почти никто не видел. К десяти часам утра в воскресенье в ТЮЗ пришли человек пятнадцать. Театральная публика Шванкмайера не знает, а киноманы программой фестиваля вряд ли интересовались. Знаменитому чешскому аниматору-сюрреалисту в Москве, похоже, просто не везет. Года два назад в "Киноцентре" устроили единственный (кстати, тоже дневной) сеанс его "Узников сладострастья". Зрителей можно было пересчитать по пальцам. Досадно. В Музее кино "Урок Фауст", наверняка, собрал бы полный зал.
Дебютная короткометражка Шванкмайера называлась "Последний трюк пана Шварцвальда и пана Эдгара" и была устроена гениально просто. Два актера надевают на себя уродливые кукольные головы, и начинается абсурдная игра, разрушающая уверенность зрителей в том, что внутри марионетки спрятан человек. Одна из кукол открывает свою голову, как футляр, и достает оттуда скрипку. Другая в ответ вставляет в ухо рукоятку мясорубки - в голове послушно проворачиваются шестерни. Калейдоскоп цирковых номеров заканчивается гиньолем: пан Шварцвальд и пан Эдгар рвут друг друга на куски.
Полуторачасовой "Урок Фауст", снятый через тридцать лет после "Последнего трюка", упрямо напоминает, что чернокнижник Фауст, продавший душу дьяволу, пришел в высокую трагедию из площадного кукольного театра.
Когда-то Шванкмайер научился мастерить головокружительные вселенные из любого подручного материала: карандашей и бумаги, пластилина и папье-маше, перьев и опилок. Виртуозно соединяя различные анимационные техники, он превращал бытовое пространство в текучий хаос: вода, выливаясь из крана, каменела и разбивала таз, ботинок жадными зубами хватал бублик и уползал в темноту, лампочка, с размаху ударяясь о стену, вместо того, чтобы разлететься вдребезги, обрушивала кирпичную кладку.
И все же, больше всего его завораживали марионетки. Универсальным образом мира в фильмах Шванкмайера всегда оставался кукольный вертеп. В анимационно-игровом "Фаусте" марионетка, иронически отстраняя сюжет, одновременно обнажает метафизическую сущность персонажа и становится пугающим символом тотальной несвободы. Начиная разговор с куклой-Мефистофелем, актер Петер Чапек, играющий главного героя, тоже надевает на себя кукольную личину. Нож расщепляет деревянную руку (зрелище, при всей кажущейся условности, до озноба натуралистичное), и из трещины сочится кровь, в которую нужно обмакнуть перо. Следующий кадр показывает, что движением, оставившим на пергаменте алый росчерк, управляют уверенные пальцы кукловода.
Швы, соединяющие игровое кино и анимацию, выставлены у Шванкмайера напоказ и нарочито грубы. Моментальный снимок знакомой реальности ежесекундно грозит взорваться фантасмагорией. Гротескная преисподняя, кишащая деревянными чертями, готова разверзнуться в любом обшарпанном подъезде или заваленном хламом сортире. Образы наползают друг на друга, бытовые эпизоды распухают до параноидальной логики сновидения. Изменчивое пространство "Урока Фауста" напоминает устройство матрешки, доверху начиненной символами и цитатами. Войдя в полуразрушенный дом, персонаж фильма попадает в подобие "магического театра" из Степного волка Гессе. Задник декорации - нарисованный очаг Папы Карло, за которым открывается алхимическая лаборатория, где можно вылепить нового Голема и оживить его, вложив в глиняный рот клочок бумаги с заклинанием.
В этом изводе вечного сюжета не важны мотивировки, заставляющие расписаться в договоре. История циклична. Фаустом может стать каждый. Достаточно, вынырнув из метро, сунуть в карман услужливо протянутый тебе листок, а на следующий день от нечего делать отправиться по указанному в нем адресу. Ад где-то поблизости и всегда к вашим услугам.
Кукольный дьявол покупает у Фауста не только душу, но и тело. Заключив сомнительную сделку, персонаж фильма не получит ничего. Через двадцать четыре часа автомобиль размажет его по асфальту, и ушлый соседский пенсионер под шумок умыкнет оторванную ногу. А неподалеку расторопные люди по-прежнему будут раздавать листовки с приглашением на увлекательный аттракцион под названием "Урок Фауст". Поэтому никогда не разговаривайте с неизвестными. Опасайтесь рекламных агентов. Не забывайте: Аннушка уже пролила масло.
Вальпургиева ночь
Средние века уже начались.
Умберто Эко
Как вам фразочка - "просим аккредитовать на Вальпургиеву ночь нашего корреспондента"? Не правда ли, есть в этом что-то не то демоническое, не то виртуальное. Все как бы понимают, что это условность, просто название мероприятия, но факс пришлось послать именно такой. И говорили об этой Вальпургиевой ночи именно так - безо всяких интонационных кавычек.
Честно говоря, шел я на это мероприятие без особого энтузиазма - хороша Вальпургиева ночь, организуемая на деньги крупнейших немецких концернов вроде "Рургаза"! Московские авангардисты, верно, полагают себя большими ловкачами - запудрили мозги жирным бундесам и играются на их деньги. Мне было очень грустно. Все старательно делают вид, будто им невдомек: для бундесов-то это капля в море, они на скрепки больше тратят, а авангардисты выкладываются целиком, без остатка, и благодаря им обыкновенные, в сущности, хапуги, присосавшиеся к российскому сырью, предстают тонкими ценителями искусства и благородными меценатами.
Но то, что происходило в ночь с 30 апреля на 1 мая в Театре юного зрителя, теперь, задним числом, действительно язык не поворачивается назвать "заключительным мероприятием фестиваля Пушкин & Гете" - это была настоящая Вальпургиева ночь, или, как значилось на входных билетах, - "хорошо организованный шабаш с участием ведущих деятелей сегодняшнего актуального искусства, слетевшихся на "гору Броккен" из разных районов Москвы, окрестных деревень, Вильнюса, Франкфурта, Вены и прочих столиц".
На большой и репетиционной сценах МТЮЗа действительно появлялись большей частью хорошо известные люди, причем вовсе не одни представители "актуального искусства", ансамбль танца Игоря Моисеева, например, со своей "Ночью на Лысой горе", или "Мастерская Петра Фоменко". Перечислять всех нет смысла. Скажу только, что Петр Мамонов по-хорошему поразил своей прозой (очень "мамоновской", и одновременно - настоящей русской прозой), Дмитрий Александрович Пригов - открывшимися незаурядными вокальными данными и безысходной тоской, с которой он голосил известную всем на генетическом уровне первую строфу "Онегина", а группа "ПовсТанцы" Театра пластических импровизаций Геннадия Абрамова - тем, что зубами распотрошили настоящую рыбу, так что кровь капала на сцену. Хорошо хоть не живую.
Открывая церемонию, непременный участник и заводила всех подобных сборищ в Москве Николай Дмитриев из агентства "Длинные руки" выразил надежду, что пришедшие не будут безучастно смотреть на сцену, а сами примут в происходящем активное участие. Зрительный зал отнесся к словам двояко. Гости основного спонсора фестиваля концерна "Рургаз", у которых на запястьях под манжетами белых сорочек виднелись оттиски с летящей ведьмой, обозначавшие допуск в VIP-бар на четвертом этаже, видимо, сочли их частью художественной программы и просидели, у кого сколько хватило выдержки, в своих креслах, сосредоточенно глядя на сцену, разве что изредка выбегали в буфет за пивом. Зато другая часть публики, деятели этого самого "актуального искусства" и сочувствующие, в подобных напоминаниях, кажется, и не нуждалась: двери не закрывались, народ перемещался между большим и малым залами, тремя фойе и двумя буфетами.
Шампанское и прочие напитки лились рекой, на стенах и с потолка свисали фривольные картинки и аппликации, между гостями шныряли расписанные девушки и разряженные карлицы, просто шествовали живописные фигуры. В туалетах была развешана уже настоящая порнография: в мужском - голые бабы, а в женском, соответственно, наоборот. Жесткое порно крутили также (и здесь, мне кажется, организаторам вкус изменил) на видеопроекции в малом фойе. В главном фойе дурачились Петлюра с пани Броней. (Немного позже, слушая, как пани Броня дает телеинтервью, я живо вспомнил тонкое наблюдение Пушкина: Дура [т.е. шутиха] Екимовна, несколько раз вопрошаемая государем, отвечала с какою-то робкой холодностию, что (замечу мимоходом) вовсе не доказывало природной ее глупости.) Словом, бесовщина.
Порою эти две модели поведения - зрительская и "шабашная" - забавно накладывались: например, человек, возвращаясь из этого самого VIP-бара, старательно искал свое место в зале и просил его освободить, а другой человек, на это самое место уже случайно севший, искренне не понимал, чего от него хотят: какие могут быть билеты с местами на шабаше?
Другой случай произошел уже глубоко ночью. Когда заиграл ансамбль 4'33 (я впервые слышал их живьем - и мне показалось не очень большой натяжкой определить их как "русский Michael Nyman's Band", только более мягкий и романтичный), на сцене появился молодой человек в черной бабочке на голой шее, беседовавший до того с Германом Виноградовым, и стал демонстрировать не слишком художественный стриптиз. Зрители воспринимали это как должное, пока на сцену не выскочили охранники и мягко не выперли оказавшегося самозванцем эксгибициониста. Часть зала стала громко возмущаться и просить Алексея Айги вернуть молодого человека, напирая на то, что вместе они смотрелись и слушались очень органично. "Это не от меня зависит", - ошарашенно отвечал тот.
Апофеоз Вальпургиевой ночи наступил после часа ночи. В главном фойе расположились кругом трое-четверо людей с барабанами и бубнами и принялись стучать, как камлающие шаманы или заклинающие дождь австралийские аборигены. Постепенно вокруг них образовался круг людей, столь же расположенных "провалиться" (сказать "поиграть" опять-таки язык не поворачивается) в пучину архаических нутряных ритмов.
После примерно полутора часов такого радения дожидаться заявленного в конце хип-хопа с немецкими ди-джеями, пусть даже на тексты Пушкина и Гете, было просто невыносимо. Я с удовольствием еще раз досмотрел почти до конца уже виденное недавно в ЦДХ издевательски-фрейдистское шоу Владимира Чекасина "Препарирование романтизма" с Владимиром Веселкиным в роли Пушкина-Онегина и в половине четвертого утра, под лихое танго (совершенно невытравимое из памяти, между прочим), которое, по задумке маэстро Чекасина, отплясывали две Парки, отправился к живущей неподалеку подруге - допраздновать Вальпургиеву ночь в индивидуальном порядке.
На шабаш, как известно, не смотрят - в шабаше участвуют. И не говорите мне, что это всего лишь хорошо просчитанная игра.
