Русская литература интересней секса:
Пелевин и Сорокин - Свадьба Космонавтов

Дмитрий Ольшанский

- Что это Вы там читаете, "Огонек" ?
- Он самый. Я читаю о Сталине. Он был палач!!!!
Из пьесы Псоя, 1989.

" Лучше бы собрались да почитали друг другу морали".
Хармс.

Похоже, что мы имеем новую литературную семью. Горько. Горько и обидно. Толстой и Достоевский, Маяковский и Есенин, Ахматова и Цветаева, Пастернак и Мандельштам ужаснулись бы по факту зачисления их в чин "два брата с Арбата". Посмертная концентрация поп-классики по парам - забавная социологическая проблема, к текстам имеет отношение самое отдаленное. И тем не менее.

"Здравствуйте, друзья - здравствуйте, враги" - новый дуэт оказался реальным еще при жизни. Книги "Вагриуса" - те самые, что каждый уважающий себя мужик несет с базара, оказались в неожиданном соседстве с радикальной для "широкой публики" продукцией "Ad Marginem". Поскольку речь идет об общественном интересе, а рецензии на оба текста лежат у Курицына нос к носу, прокомментирую некоторые из откликов.

Вообще происходящее живо напоминает 1859 год - горячие споры Базарова с чужим дядей о "принсипах", а также дискуссии тогдашних (чуть позже) литкритиков об "Отцах и детях". Авторы-молодожены вызывают неудовольствие всех сторон. Критических сторон, разумеется.

Строгий Немзер решительно осуждает Пелевина и тем паче Сорокина за аморализм - вот кто культурушку-то русскую загубил, вот кто хлебушко-то наш поел; демон Вербицкий журит за недостаточное его, аморализма, присутствие - мало, мало покромсал Владимир Георгиевич, не оправдал, оппортунист, нашего адского доверия. С Пелевиным полегче, но и ему, кроме как от "киберпанков" (черт знает что это такое?), защиты ждать не от кого. Я же, со своей стороны, не вижу никакой решительно разницы между двумя противоположными, казалось бы, рецензентами (чего, забегая вперед, не скажешь об их героях). Что для уважаемого защитника неумирающей духовности, что для несгибаемого поборника вечно живого ницшеанства актуален тот самый "принсип", а вовсе не туманное изящество форм. А уж кто является источником вдохновения - Александр Солженицын или Александр Дугин, - не столь важно.

Похоже, за несколько лихих демократических годков соскучились товарищи по героической борьбе с идейной незрелостью. Правда, с Пелевиным - по мне, так чистое недоразумение. Пресловутый постмодернизм не умещается в построение "цитация + чувство юмора", если Виктор Олегович шутит, рано Немзеру записывать его во враги нравственности.

В разгар "сталинских репрессий", когда мели всех подряд, в одну тюрьму садились и провинившиеся излишней пламенностью большевики, и уцелевшие по погребам всегдашние антисоветчики. Вот и сейчас разбушевавшиеся на раздолье блюстители беспорядка (поскольку генеральных линий миллион) записали в одну компанию с Сорокиным веселого беллетриста-сатирика. Старинным словом "беллетрист" (так обозначали тех, кто не прорвался в гении, например, Боборыкина) Пелевина обозначил Пригов, причем в устном разговоре и очень добродушно. Действительно, нервничать не из-за чего, разве что из-за того, что тиражи Маканина в сравнении с "чегеварой" подкачали.

Пелевин - что Гребенщиков: шуточки да разговоры. Твердой верой в идеалы он ничем не уступает Немзеру, только вместо христианства повесили другую вывеску (тот же флаг выкинул Гребенщиков). Свадьба в Малиновке.

Консервативные товарищи (моральные, аморальные), к сожалению, не понимают, что Пелевин ничем, кроме легкой улыбки да непривычного лексикона, не выделяется из их ряда - нравственного, безнравственного...одним словом, идейного. Разумнее всех оценили роман еще два Александра - Архангельский и Гаврилов. Архангельский сконцентрировался на легкости письма и склонности автора к фантастике в исконном смысле слова (точь-в-точь как Пушкин по случаю выхода "Вечеров на хуторе близ Диканьки": "Поздравляю публику с действительно веселой книгою", - так примерно); Гаврилов разглядел проповеднический пафос позднего Гоголя. Оба правы. Если бы Сорокин почувствовал необходимость в клонированном Гоголе, пелевинский текст - идеальная симуляция Николая Васильевича на современный лад.

Пелевин - истинный писатель натуральной школы, тот самый псевдо-"новый Гоголь явился", как выкрикивали некогда литераторы, озабоченные потерей оригинала, заинтересованного с некоторых пор лишь в чертях да молебнах. Что вижу, то пою, и неча на зеркало пенять, коли рожа крива.

Пишет, правда, этот новый Гоголь как-то кривовато, небрежно, но это и неудивительно - "новые гоголи" и должны писать хуже старого. Ничего не поделаешь, сиквел.

А между тем происходит еще одна забавная вещь. "Generation П", помимо внутренних страстей русской прозы, поднимает еще и тему журналистики. Я думаю, что пелевинский роман подвел черту под просуществовавшим все 90-е годы раздраем "художественная литература - авангардная критика", прикрыл болезненность их взаимоотношений, ибо если раньше критика демонстрировала возможность "литературой сделаться", то после Пелевина выяснилось, что и литература критикой не брезгует, что роман (Пелевина роман) - тот же фельетон.

В "Поколении" нашел свой апофеоз радикальный стиль весельчаков-колумнистов. Но кто об кого споткнулся, пока неясно. В любом случае в теплую компанию Гоголя и учеников его, самозванцев, добавился господин Сенковский, он же Барон Брамбеус, который, собственно, этот гениально-глумливый "штиль" и учредил в "Библиотеке для чтения". А если учесть, что "тренировался" Сенковский именно на книжках Гоголя, и никто иной, как Гоголь, пытался разнести его в своем для "Современника" обозрении, то ситуация принимает совсем уж путаный вид. Ну, и Бог с ним.

Замечу попутно, что если на место Гоголя в этих рассуждениях подставить Булгакова, ситуация принципиально не изменится. Особенно, если вспомнить в связи с "Поколением" булгаковский "Театральный роман", где желчная игра прототипами становится совсем прозрачной. Хотя и тут придется признать, что Михаил Афанасьевич безбожно разбавлен.

Существует еще один возможный источник пелевинского пафоса, который все как-то проглядели. Это английская католическая литература, известная в России в переводах Н.Л.Трауберг. Идею всеобщего тайного заговора, но не настоящего, а мнимого, где грозные буратины, по выражению А.Монастырского, - гнилые, но Высший Смысл от того нисколько не страдает, находим у Честертона в романе "Человек Который Был Четвергом". Другой поствикторианский сатирик, Ивлин Во, поделился с Пелевиным мрачноватыми описаниями актуальной тусовки с говорящими именами (Вавилен, Легион и леди Вагонсборо, леди Метроленд). В списке недостает разве что Вудхауса с его Дживсом и Вустером (не знаю, был ли он пылким католиком). Основной же сюжетный принцип "Generation" - путешествие адскими маршрутами с логикой, постоянно вывернутой наизнанку, - это Клайв Льюис, "Письма Баламута". Черт старший у Льюиса излагает черту младшему каноны соблазнения, институтский товарищ объясняет Вавилену принципы работы рекламщиков, внутренние механизмы общества первичного накопления капитала (кредит - джип - ролик - замочили). Пелевин - моралист.

Честно говоря, я не склонен считать, что морализаторство его - фальшивка и обман доверчивой публики. Возможно, автор обманывает сам себя, но читатель отнюдь не в дураках. Из того, что Пелевин преспокойно пользуется рекламой, ТВ и прочим, вовсе не следует, что он жулик. Льюис, написав "Баламута", продолжал испытывать все те душевные волнения, которые сам же в книжке и разоблачил. Без лишнего максимализма.

А легкая дрожь при мысли о политике и рекламе по прочтении романа меня охватила, Пелевин добился от меня тех эмоций, что и Льюис. Какой уж тут постмодернизм, когда расчувствоваться впору...

Однако впору уплотняться. За что же подселили к Пелевину Сорокина, за что смешали диковатый пелевинский реализм с этим лютым хаосом, поженили птицу-гоголя со сталинским соколом? А вот за что. В ситуации, когда поле усеяно мертвыми костями, а многие авторы, замечательные в прошлом, по-прежнему "живут" кто в шестидесятых, а кто и вообще в начале века, Сорокин и Пелевин по странности оказались живыми. "Только мы с тобой и уцелели, браток". Следует сказать, что живы, конечно, не только они, но лишь у В.Г. и В.О. на рваных мундирах есть те блестки и блямбы, которые сразу привлекают внимание. В случае с Пелевиным это принадлежность к реализму при резком отличии от собратьев по жанру, а Сорокин...Сорокин так усиленно притворяется мертвым, что никак нельзя не признать в нем живого. Как выразился бы Мамлеев, Сорокин живет насыщенной "трупной" жизнью.

"Голубое Сало" полно привычных сорокинских "мотивов": садомазохистское увлечение тоталитаризмом - государственным и языковым, и пр. и пр., о чем говорилось уже десятки раз. Но главное - нагромождение ужаса, нагромождение, по-моему, совершенно невыносимое. Сорокин вдобавок ко всему клонировал "Архипелаг Гулаг" - это один из "внутренних" клонов его книги, так же как и вся новейшая мемуарная проза - Анатолий Найман etc. Причем ужас этот Сорокин воспроизводит во всей красе, и, несмотря на игривость описания лианозовцев и половых актов, он предельно далек и от социальной сатиры, и от красивого морализма, падкого на компромиссы. Тут не Честертон, не Льюис, тут сам Джонатан Свифт - вот кто ему, говоря стихами Кибирова, "и сват, и брат".

Тут всплывает еще одна тема, разбора которой я пока что не встречал. Потому, видимо, что филологи и критики не увлечены востоковедением, а востоковеды равнодушны к текущей словесности, предпочитая стоячую, хорошо выдержанную.

Пелевин у нас считается буддистом, как и злополучный Гребенщиков, на котором все собаки висят. Позволю себе подвергнуть факт пелевинского буддизма сильному сомнению. Для В.О. фрагменты о ламах и мантрах - хороший религиозный стандарт. Все то же счастливое проповедничество, все то же модернистское отношение к тексту. Если бы буддистские ярлычки приклеивал некий условный символист, скажем, Вяч. Иванов, результат оказался бы схожим. Буддизм - это прежде всего подход к тексту. И вот тут-то мы и обнаруживаем Сорокина.

Деконструкцию придумали полторы тысячи лет назад китайские монахи. Встретите Будду - убейте Будду.

Забавно читать о том, как на религиоведческих конференциях рассуждают о сложностях проникновения буддизма на Запад. А ведь там все уже есть. Мишель Фуко много времени провел в японских храмах. Ну, а Сорокин приобщил русскую литературу к экстремальным практикам дзэна, искупал русский роман в чану с нечистотами - именно к таким молитвенным позам приучают в Китае учеников святые старцы. И главное, буддизм - единственная мировая религия, призывающая к отказу от субъектно-объектных отношений, а также ко вниманию, обращенному не на мысль, а на сам процесс мышления. Пелевин может бесконечно декларировать подобные постулаты устами Чапаева и Че Гевары - Сорокин реализует этот варварский, но верный принцип методами своего письма. Правда, новый роман, как справедливо отметил Кузьминский, оказался, к сожалению, читабельным, но и это не беда. Писательский рост Сорокина в том и заключается, что теперь ему и сюжет не помеха, и с легкостью восприятия он как-нибудь справится.

Не желающий ничто во всей природе благословить Вербицкий из сходства (скорее формального) "Голубого Сала" с соколовской "Палисандрией" вывел общую задвинутость Сорокина на набоковском дискурсе. Поздравляю вас, гражданин, ошибимшись! Ибо основа набоковского дискурса, зачастую вызывающая законную ненависть "коричневых" идеологов, - приверженность англо-американским "ценностям". Вера в возможность разных подходов к проблеме, по сути во множественность истин, не красит русского писателя - в его "квазиварианте", конечно. Набоков был первым, кто поменял "ориентацию" ультрарусскую, французскую или немецкую на близость к двум главным ястребам будущего НАТО. Романы Пелевина отличает привязанность к тем же маякам. Виктор Олегович выступает, как типичный Джон Леннон, критикующий буржуазное общество, акул капитализма, продажную прессу и в то же время являющийся одним из главных "жиклеров" той же системы. Исповедующий в пику "представителям религиозного бизнеса" буддизм, путь Дона Хуана, иные, вавилонские, "предрассудки", и хорошо знающий, что ему это разрешено. Не подумайте только, что это с моей стороны этакая гневная тирада - напротив, мне такая "позиция" мила и близка. Я ж не Вербицкий, я конформист.

А вот Сорокин, которого "за Набокова" поругали, от этого далек. Как писала Екатерина Деготь, Сорокин ставит себя великим русским писателем, Львом Толстым. А для этого, как мы помним, требуется "величие замысла". Которое в полной мере присутствует.

Остается добавить, что в Бутане телевидение разрешили.

Обсуждения

Отзыв Следующий выпуск