Апокалипсис сегодня и ежедневно
"Человечность" Бруно Дюмона в программе "8 1/2"Для тех, кто не видел, потому что ушел из зала во время сеанса: "Человечность" - фильм, который можно либо полностью принять, либо полностью отвергнуть. Вы выбрали второе, но вряд ли остались равнодушны.
Для тех, кто не видел, потому что не успел: "Человечность" - скорее всего, совсем не то кино, к которому вы привыкли и которое вам нравится. А значит, вы можете так и не увидеть его, поскольку через пятнадцать минут после начала выйдете на улицу и облегченно вздохнете.
"Человечность" - самый радикальный, самый новаторский фильм фестиваля. Бруно Дюмон не мог не знать, что публика будет толпами валить из зала, свистеть и улюлюкать (судя по репортажам из Канна, там была такая же реакция). Он снял фильм, который принципиально отличается от всего, что было модно в 90-х. Никаких постмодернистских игр. Никакого стеба. Никаких визуальных эффектов. Вместо иронической дистанции по отношению к сюжету, персонажам и стилю - откровенность и обнаженность, от которых публика давно отвыкла.
Вызывающий, разрушительный авангард. Если попытаться найти на фестивале антипод "Человечности", то это полюбившееся киноманам "Счастье" Тодда Солонца с его тщательно отмеренной дозой мизантропии, едким сарказмом и расчетом на "своего", искушенного, зрителя, который оценит интеллектуальную игру и тонкость пародийных цитат - об эмоциональном вовлечении в происходящее на экране речь не идет. Бруно Дюмон делает все наоборот. Невыносимо длинные кадры, невыносимо долгое молчание, невыносимое отчаяние. Жестокость и бесстыдство камеры. Наконец, вполне отчетливый пафос: критики уже назвали "Человечность" притчей о новом Христе.
Его зовут Фараон де Винтер - так же, как художника, чьим именем названа улица, на которой он живет. Он полицейский, расследующий зверское убийство девочки в провинциальном городке. Он почти все время молчит, вглядываясь в равнодушную линию горизонта, в ровную кладку стены чужого дома на пустынной улице, носящей его имя, в капли пота на чужой коже, в лицо чужой, безответно любимой женщины. Он, как юродивый, обнимает арестованного, приникая к чужому телу, запоминая его запах. Он целует в губы убийцу и принимает всю вину на себя.
Он не размышляет, он лишь существует. Но он - не обычный герой экзистенциальной драмы, не "посторонний". Напротив, его тело, по выражению Дюмона, "пористо": оно стремится впитать в себя тела всех остальных персонажей, все пространство кадра. Чтобы узнать другого, Фараону не нужно с ним разговаривать. Необходим физический, животный контакт: прикосновение, обнюхивание. Эта чувственность воплощенного сострадания не имеет никакого отношения к сексу, который у Дюмона превращается в символ экзистенциального ужаса и отчуждения.
За три часа не произойдет почти ничего. Лишь несколько раз череда длинных медитативных планов разорвется резкими, шоковыми сценами. Человек, едва различимый на краю бесконечного пустого поля, будет долго идти из одного конца кадра в другой. Лежать на земле. Сидеть в машине и слушать музыку, безучастно глядя в лобовое стекло. Следующий кадр, показывающий место преступления, заставит вас содрогнуться. Затем вновь наступит долгая пауза.
Бессмысленная длительность существования, в которой убийца будет прощен. Женщина, любившая его, будет всхлипывать, размазывая потеки туши по некрасивому лицу. Апокалипсис будет продолжаться.
Обсуждения
- Выскажите свое мнение в дискуссии!
