Русский Журнал / Обзоры / Кино
www.russ.ru/culture/cinema/20030205_sk.html

Белые Столбы: работа времени
Сергей Кузнецов

Дата публикации:  7 Февраля 2003

Для начала - короткая справка. Фестиваль архивного кино "Белые Столбы" проходит в седьмой раз. Проводит его, не без помощи многочисленных спонсоров, Госфильмофонд. Формат фестиваля за эти годы не изменился: критики и киноведы заезжают в пансионат в одноименном фестивалю поселке, пьют казенную водку, парятся в бане и смотрят много старого кино. Если есть что-то, напоминающее рай киномана, то это именно оно.

Ситуация, впрочем, осложняется тем, что всем не угодишь: молодые кинокритики и маститые киноведы любят несколько разные типы кино. Критикам, выросшим во времена постмодернизма, подавай маргиналии - трэш, журнал "Фитиль", музыкальные комедии, фильмы, положенные на полку не столько по идеологическим мотивам, сколько по причине их полной бессмысленности. За киноведов говорить я не рискну, но подозреваю, что их интересуют маргиналии другого рода: малоизвестные фильмы известных мастеров или идеологические противопоставления. Компромисс, разумеется, возможен: картины из традиционного цикла "Противостояние", показывающие главные исторические события прошлого века глазами былых врагов, или, скажем, сравнительно малоизвестный фильм Билли Уайелдера "Раз, два, три" привлекают и тех, и других, но в общем и целом организаторы находятся между Сциллой и Харибдой. В этот раз большинство молодых критиков улетело на соловьевский фестиваль в Ханты-Мансийск и потому "Белые Столбы" оказались сориентированы больше в сторону специалистов старшего возраста: так, без всякой привязки к датам была показана ретроспектива неореализма. В самом деле, как же можно лишить шестидесятников неореализма? Правда, более молодые зрители как-то с трудом уже воспринимают подобное кино - в особенности, если это не фильмы первого ряда типа "Похитителей велосипедов" или "Рим - открытый город", а менее удачные работы де Сика или Латтуада.

Вероятно, по тому же ведомству проходил у организаторов концерт Юлия Кима. В самом деле, бард-шестидесятник, последний живой из Большой Четверки авторской песни, реликт и динозавр, должен казаться нынешним пятидесяти-шестидесятилетним фигурой немодной и интересующей только их собственное поколение.

Как бы не так! Для меня концерт Юлия Кима оказался не просто волнующим и радостным, но стал одним из главных событий фестиваля, саккумулировавшим его скрытые смыслы.

Концерт свой, как и следовало ожидать, Ким построил прежде всего на песнях из кино. Когда в зрелом возрасте начинаешь задумываться о том, на каких песнях ты рос в детстве, то за вычетом Окуджавы и Высоцкого, доставшихся от родителей, остаются фактически два автора песен из фильмов: это Юлий Ким и Юрий Энтин. Вероятно, это преувеличение - были же и другие авторы. Но слишком часто, желая выяснить, кто написал песню, которую я знал наизусть в пятом классе, я натыкался на фамилию Михайлов, за которой скрывался от обвинений в диссидентстве все тот же Ким (старая шутка гласила "как Ким ты был, так Ким ты и остался" - и была права).

Так или иначе, для того, чтобы Юлий Ким-Михайлов навсегда остался в наших сердцах, не нужно ни "Учителя обществоведения", ни "Мороз трещит, как пулемет", ни даже "Рыбы-кита". Вполне достаточно того, что он написал песни для трех фильмов: "Двенадцати стульев" Марка Захарова, "Бумбараша" Народицкого-Рашеева и "Обыкновенного чуда" того же Захарова.

К середине девяностых стало ясно, что песни Кима к "Двенадцати стульям" предвосхитили русский постмодернизм, став мостиком между шестидесятниками и конфликтующими с ними детьми. Стилистически построенные (как и многие другие песни Кима) на комических перефразах известных цитат и клише они предвосхитили центонную поэтику русского по-мо, а Хейзингу нам успешно заменил гимн игре, пропетый Бендером-Мироновым:

О наслажденье скользить по краю!
Замрите, ангелы, смотрите: я играю!
Грехов моих разбор оставьте до поры,
Вы оцените красоту игры!

Иными словами, игра выше морали, добра и зла. Так мы и думали добрую половину девяностых и, что бы там ни было, спасибо вам, Юлий Михайлович, за формулировку, услышанную по советскому телевидению где-то в средней, если не начальной, школе.

Сегодня, впрочем, для нас не менее важно то, что "Двенадцать стульев" Захарова были взглядом из семидесятых на полвека назад, ревизионистской интерпретацией классической для поколения Кима книги Ильфа и Петрова. Точно также "Бумбараш", наряду с "Белым солнцем пустыни" или "Служили два товарища", пересматривает гражданскую войну. Песня цыгана Левки парадоксальным образом становилась гимном неприсоединившегося интеллигента: "Белые и красные, все такие разные, а голова у всех одна. Как и у меня". Насквозь пародийная песня петербургской этули оказывалась трагической элегией во славу сгинувшего мира, а два марша - красных из фильма и белых из спектакля - до сих пор остаются для меня ярким выражением мужества и героизма, бессмысленных, как любые мужество и геройство. По большому счету, обе песни посвящены пустоте, великому ничто - недаром у одной из них припев начинается словами "ничего, ничего, ничего", а у другой кончается словом "никого".

Гражданская война фильма "Бумбараш" не имеет почти никакого отношения к реальной гражданской войне. Тот фильм, который мы знаем, это отражение отражения - притча о гражданской войне, рассказанная в семидесятые годы шестидесятниками и переосмысленная их детьми.

Именно с таким подходом к истории и пытается бороться фестиваль "Белые Столбы". Идеологии и интерпретации он противопоставляет феноменологию, старое кино как оно есть. В этот раз часть документальных фильмов даже не была дублирована, чтобы сохранить аутентичный звук. Тем не менее, выясняется, что самое интересное все равно - отражения. Так, то, как изображает восточный Берлин Уайелдер в "Раз, два, три", не менее интересно, чем американский документальный фильм о Ленинграде: мы понимаем, что в ГДР никто не ходил с лозунгом "Nikita Uber Alles" - но эта сцена куда больше говорит о "холодной войне", чем, скажем, американские и советские фильмы о шпионах.

Чем больше времени проходит с момента съемок фильма, тем важнее становится само прошедшее время. Сегодня мы видим в песнях Кима намного больше, чем он положил туда несколько десятилетий назад - точно так же, как мы смотрим комедию "Шестьдесят дней" с Николаем Черкасовым, держа в уме и Ивана Грозного, и Дон Кихота. Именно поэтому старые фильмы лучше новых: за прошедшие годы время накопилось в них, став важнейшим ингредиентом. Вероятно, именно в этом один из смыслов девиза, украшающего фестивальную сцену, - фразы великого архивиста Анри Лакруа: "Все фильмы рождаются равными и свободными". Они равны, потому что каждый из них - сосуд, в который будет налито время. Чем больше фильм лежит в архиве, тем больше времени в него наливается.

Время - не самая веселая материя. Просмотр даже самых смешных фестивальных фильмов заставляет вспомнить известную фразу про то, что кино снимает смерть за работой, и добавить, что кино само по себе есть работа времени. Ту же работу можно почувствовать, сравнивая голос нынешнего Кима с голосом его молодого экранного двойника. Наблюдение, как происходит эта работа, постепенно стачивает в зрителе гнев, страсть и ненависть - не говоря уже об идеологических схемах и желании порождать смелые интерпретации. В остатке остается только грусть.

Давайте негромко,
Давайте вполголоса,
Давайте простимся светло.
Неделя-другая -
И мы успокоимся.
Что было - то было. Прошло. (...)

Не будем хитрить
И судьбу заговаривать -
Ей-Богу, не стоит труда.
Да-да, господа:
Не "авось", не "когда-нибудь",
А больше уже
Никогда.

Слово "никогда", завершающее еще одну песню Кима, имеет отношение не только к тем, чьи смерти аккуратно отмечает каждый год фестиваль в Белых Столбах. Просто в Госфильмофонде лучше понимаешь, что каждый акт смотрения кино есть акт прощания.