Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Образование < Вы здесь
"Университет проглатывает практически целиком"
Дата публикации:  24 Января 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Русский Журнал: МГУ - формула присутствия СЕГОДНЯ в образовании, в культуре политике) и в вашем личном профессиональном измерении вашей жизни и в работе).

Андрей Левандовский: Не знаю, насколько это будет ответом на вопрос... Университет имеет одну особенность, которая, судя по моему опыту, отличает его от прочих учебных заведений - эта особенность, в общем, полностью соответствует его названию: "университет" - "универсальный", "универсум". Это очень большое многообразие, выбор и, конечно, относительная, но все-таки свобода выбора в этом многообразии. Причем речь идет не только о том, что под этим обычно понимается, то есть то, что в Университете преподаются разные дисциплины. Тут универсум еще и с точки зрения того, что в Университете, как, наверно, ни в каком учебном заведении, а может быть, даже как и ни в каком учреждении, очень разные учителя и ученики, преподаватели и учащиеся. У меня один знакомый студент, большой лоботряс, но неглупый парень, как-то совершенно правильно сказал, что Университет замечателен тем, что в нем место находится всем - и лоботрясам вроде него, и "хорошистам", и отличникам. И, в принципе, все они составляют единое целое, потому что снобизм в Университете никогда особенно не поощрялся. И то же самое в отношении преподавателей - они очень разнотипные, очень разные: есть сухие педанты и строгие академисты; есть люди, которые "развели малину"; есть какие-то средние варианты, есть либералы, есть консерваторы, но все-таки они, как нигде, по-моему, в нашей стране на протяжении вот уже 250 лет уживаются как единое целое. А это, естественно, оказывает влияние на формирование человека. И, если выпускника Университета можно узнать по чему-либо, так это, может быть, бОльшая свобода в восприятии мира и в проявлении себя. Может быть, Университет поэтому так притягателен и для тех, кто в нем еще не учился, и для тех, кто в нем уже отучился. Сюда возвращаются, сюда приходят выпускники не только на разные официальные мероприятия, а приходят потому, что им самим нужно побродить по нашим обшарпанным коридорам, повидаться с бывшими научными руководителями. Существует понятие "университетский дух", "университетская атмосфера", оно не выдумано. Извините за высокий стиль, но МГУ чуть ли не с самого начала был островком относительной свободы в океане предопределенности.

РЖ: Есть ли сегодня МГУ-шная среда, субкультура? Как она существует, где ее границы обнаруживаются? Что существенно изменилось за последние 10-20 лет?

А.Л.: Мне на этот вопрос очень трудно ответить. На него нужно отвечать тем, кто смотрит извне, кто сталкивается с этой культурой в разных ее проявлениях за стенами университета. Я же внутри. Что я по этому поводу могу сказать?

Выпускники очень разные и необязательно хорошие. Увы, очень много нехороших, но они имеют определенное преимущество перед другими за счет своей большей многосторонности, более свободного восприятия мира. И поэтому они себя достаточно ярко проявляют в разных сферах. Хотя, повторяю, мне на этот вопрос ответить очень трудно. Я же с выпускниками Университета не сталкиваюсь. Не знаю, как они себя на работе проявляют.

Между студентами, выпускниками МГУ последних лет и их предшественниками есть определенное различие. На мой взгляд, оно бросается в глаза. Откровенно говоря, у меня есть разные оценки. С 90-х годов идет речь о поколении, выбравшем Пепси-Колу, о гуттаперчевом поколении. В этом есть своей резон, но я только могу повторить то, что сказал в начале. У меня наблюдение чисто личное, по своим семинарским занятиям. Я начал преподавать с 1970-го, и примерно до конца 80-х - начала 90-х было так: пишут курсовые у меня на втором курсе по определенным темам, и работы распределяются по уровням, а не по индивидуальностям, то есть есть тип отличной работы, есть тип хорошей работы, есть тип средней работы, есть тип плохой работы. Можно взять какой-нибудь один тип, две-три работы одного типа, перемешать - и никогда не найдешь автора. А сейчас эти устойчивые стереотипы - "хороший", "плохой", "средний" - пожалуй, сбились. Сейчас работы более ярко индивидуальны, то есть ребята сейчас в гораздо большей степени стремятся самовыразиться, они внутренне свободнее, раскованнее, хотят себя реализовать уже с первых лет учебы. Это отличие довольно заметно. Хотя опять-таки не значит, что это хорошо. Свобода вообще, ведь это не благо, а просто условие, которое позволяет в большей степени самовыразиться. Но все-таки как отличие нынешнего поколения от предыдущего - это есть, и это заметно. Оно свободнее.

РЖ: Как Вам кажется, какие цели преследуют студенты, обучающиеся в МГУ сегодня? Приходят ли они в университет для того, чтобы заниматься наукой, или же используют приобретенные знания в качестве плацдарма, платформы для своей будущей профессии, карьеры?

А.Л.: Я работаю на историческом факультете. Прием, если не путаю, 125 человек на историческое отделение и 25 на искусствоведение. Каждый год выпускается 125 человек ученых историков. Это не нужно и ни к чему хорошему не приведет. Я повторяю, что университет - это универсум, и сюда идут очень разные люди с разными целями. И они друг с другом постоянно общаются. Эти цели принимают более мягкие очертания, то есть здесь, наверно, меньше зануд, чем в каком-нибудь экономическом вузе, меньше шпаны, чем в каком-нибудь другом вузе. Здесь шпана больше себя уважает, а отличники более раскованы. Университет ведь дает не столько фундаментальное образование, сколько образование общее - он знакомит с миром. И тем, как изучают, и тем, как преподают, и тем, как общаются. Он учит тебя общаться, он учит тебя, общаясь, анализировать, учит исследовать и делать определенные выводы. Совершенно не обязательно, что это проявится только в сфере сугубо научного исследования, то есть человек сюда идет, не собираясь стать ученым академистом. Но я думаю, что все утрясется, как утрясается. У нас довольно много народа идет в аспирантуру. Из некоторых получаются незаурядные ученые, из некоторых - проходные, кто-то вообще там не уживается. Многие сразу после окончания идут в разнообразные фирмы, в PR; кто-то идет работать, и я очень таких людей уважаю, в музеи, в библиотеки на ничтожную зарплату, потому что их влечет сфера культурной работы; кто-то, что сейчас редко, в школу. В принципе, получаются отличные учителя для средних школ, но это сейчас, сами знаете, не самое престижное место.

РЖ: Что для Вас сегодня остро актуально в вашей сфере гуманитарного пространства/(в вашей отрасли гуманитарных знаний), русского(ой) и не только? Намерены ли вы соотносить с этим пониманием ближайшие и долгосрочные научные исследования?

ЛА: Мне трудно сказать, что для меня остро актуально, потому что вообще Университет для людей, которые в него угодили после учебы, в аспирантуру или на работу, это как трясина - проглатывает практически целиком. У меня вся жизнь прошла в Университете, и тут практически все: жена - однокурсница, и дети университет закончили, все друзья отсюда, подавляющее большинство всех переживаний, надежд, разочарований.

Историей Университета я много занимался. Занятия мои начались как раз в прежний юбилей, в 1980 году. Я, еще молодой научный сотрудник, выступил на кафедре с маленьким сообщением об университетской профессуре, о профессуре Московского Университета 30-40-х годов: Грановский, Крюков. Очень увлекся и в Грановского провалился на 10 лет, в конце-концов про него книжку написал. У меня вообще очень плохо с абстрактным мышлением, и я, наверно, поэтому историю и выбрал, не смог бы заниматься ни социологией, ни экономикой, не говоря уже о математике. Для меня история вообще и история университета в частности - это конкретные люди, а Грановский - узловая фигура. Этот человек и все его поколение показали, что может дать университетская наука России в целом. Это было поколение реформаторов. Несколько десятков человек смогли заметно изменить Россию. Это был очень интересный процесс, и им было очень интересно заниматься в 1980-е годы. Есть момент некой аналогии: живешь в период Брежнева - занимаешься периодом Николая I, и возникает ощущение не фантастическое, а вполне реальное, что ты, изучая университет времен Николая I, в общем-то, чуточку, а порой даже в очень значительной степени пишешь об университете времен Брежнева. Проблемы схожие, и способы их решения, наверно, одинаковые. Есть еще одна узловая фигура - князь Сергей Николаевич Трубецкой, первый выборный ректор Московского Университета и очень достойный продолжатель Грановского. Единственный, наверно, такого же уровня, но в отличие от Грановского это фигура трагическая, потому что, в сущности, у него были те же мечты - он надеялся, что знания изменят Россию. Не революция или насилие, а именно знания и та свобода, которую знания приносят. Его просто размололо между двух жерновов в 1905 году, между жесткой администрацией и между еще более упертыми и отчаянными революционерами-политиками, просто размяло. Его смерть очень символична - это смерть надежды, надежд на спокойное развитие России. Это грандиозная фигура. У меня всегда было много планов, и 90 с лишним процентов из них срывались, поэтому я боюсь говорить о планах, но о князе Сергее Николаевиче, о князе Сереже, хороших книг еще не написано по-настоящему.

РЖ: Какие, на ваш взгляд, сейчас наиболее привлекательные для теперешних студентов вопросы, темы, кафедры?

ЛА: Это законный вопрос, потому что, действительно, постоянно происходит очень серьезная смена приоритетов. У меня научная молодость, зрелость, в какой-то степени даже начало перезрелости - это все было время, когда очень популярен был наш период. Я занимаюсь историей России периода XIX - начала XX веков. Особенно, кстати, сразу после перестройки народ пошел просто валом. У нас небольшая кафедра, но набирали по 25-30 человек, то есть 1/5 часть курса - это очень много. Наверно, потому что ощущалось созвучие. Интересовал, скажем, не столько Николай и Александр I, да и они интересовали, сколько эпоха реформ, эпоха революций. Это было очень интересно.

Сейчас, насколько я могу судить, в большой чести этнография. Очень популярна. Туда, как к нам в свое время, идут просто десятками. Понимаете, "популярность" - это ведь относительное понятие. На факультете наряду с теми, кто знает, чего хочет, есть много людей, которые трутся, прикидывают, присматриваются, которые, собственно, и создают этот самый вал по нескольку десятков человек. В принципе, я просто хорошо знаю по тем, с кем работаю на втором курсе, что на группу в 10-12 человек всегда есть 2-3 человека, твердо решившие, может быть даже еще до поступления в университет, чем они будут заниматься: кого-то чрезвычайно волнует археология, и он уже с первого курса начинает специальные семинары посещать; кто-то совершенно зациклился на западно-европейских Средних веках, еще в школе средневековую латынь учил - они всегда есть. Кафедры пустыми не бывают, и здесь определяющими являются те несколько десятков человек, которые на кафедры приходят именно потому, что они заранее решили их выбрать. Остальные создают фон. Был у нас такой фон богатый, сейчас он на этнографии. Я думаю, что это, может быть, объясняется тем, что от истории начинают немножко уставать. Слишком много вранья, огромное количество, массовый выброс очень некачественных публикаций, а этнография представляется более конкретной: фольклор, общение с живыми людьми, погружение в реальный мир реальной России. Я сам, кстати, если бы сейчас выбирал, десять раз подумал бы, тоже, может быть, на этнографию пошел бы. Очень интересно.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Модест Колеров, Фундаментальный лексикон /24.01/
В русской обыденности и науке есть вещь, редкая для России, едва представимая для нее в XIX и ХХ веках, с их непрерывностью всенародных переломов и самоистребления. Это - живая память о XIX веке, подлинный его запах, которые я сам пережил в стиле и языке, в живом Московском университете.
Игорь Фастовский, Российское образование могло бы стать экспортным товаром /24.01/
Интеллектуальный продукт у нас создают одни, а командуют другие. И все пробуксовывает на стадии исполнения. Поэтому добиваться исполнения решений нужно гораздо более жестко. Тогда, может быть, что-то и получится.
Владимир Чудов, Идем на ЕГЭ - как на заклание /14.01/
ЕГЭ приведет к вульгарной профилизации школы. Почему только 5 предметов из 12-14 предложено сдавать? Остальные тут же будут отметаться, пойдут побоку, все усилия будут направлены на эти пять.
Леонид Ашкинази, Мария Гайнер, Арифметика против фэн-шуя /12.01/
Школа, в которой будут учить работать, будет элитарной школой. Через десять лет она выпустит людей, умеющих связно излагать свои мысли. И, страшно сказать, имеющих их.
Государство - общество - школа: возможен ли диалог? /31.12/
Непонятно, что на сегодня такое госзаказ - и очень хорошо, что государство с ним не определилось. Сегодня у нас государство живет совершенно отдельно от общества, это две абсолютно разные парадигмы. Что выглядит позитивным фактором, потому что сохраняется некоторая степень свободы и некоторая степень автономии.
предыдущая в начало следующая
Андрей Левандовский
Андрей
ЛЕВАНДОВСКИЙ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Образование' на Subscribe.ru