Один мой давно скончавшийся друг по имени Уолтер Б.Скотт, профессор в Нортвестерн Юниверсити и специалист по театру, всегда говорил об университетском преподавании исключительно как о рэкете. Уолтер, человек на редкость неамбициозный, имел в виду, что это был исключительно необременительный способ обеспечить свою жизнь, игра в одно касание, как тогда говорили. Работая в условиях полной свободы и будучи обязанным появляться в аудиториях поразительно малое количество часов в неделю, человек мог все оставшееся время посвящать возделыванию собственного интеллектуального садика. С этой работы практически невозможно уволить, а трудиться (с учетом каникулярного времени) приходится всего шесть месяцев в год, причем за далеко не нищенское вознаграждение. Да, приходится признать, что "рэкет" действительно подходящее слово.

И все же я, как человек сравнительно поздно приобщившийся к университетской среде, не раз спрашивал себя, отчего так много людей в этой сфере были подавлены, разочарованы и угнетены. Даже учитывая, что пока преподаватель не получит этой Вальгаллы для исследователей, тенуры (что на самом деле означает пожизненное обеспечение, недостижимое, насколько я знаю, ни в одной профессии), элемент напряжения присутствует, но без этого нигде не обходится. Понятно, что молодым преподавателям часто поручаются самые рутинные дела: обзоры, сочинения и т.д., но большинство несчастных преподавателей - это вовсе не те, кто пытается отвоевать себе место за столом. Они-то как раз прошли долгий путь и получили все, что положено.

Насколько я знаю, никто и никогда не пытался исследовать эту проблему. Да и кому поручить такую работу? Профессор бизнес-школы, специализирующийся по промышленной психологии или отношениям нанимателя и наемного работника, только все испортит. Разобиженный на весь мир социолог спишет все на пороки общества и будет дальше бездельничать до конца семестра. На мой вкус, лучше всего подошел бы антрополог, использующий давно опробованные методы изучения культур с внешней точки зрения. Ближайшим подобием такого идеального антрополога мог бы стать писатель, пишущий романы из университетской жизни со всей ее напряженной умственной деятельностью. Хотя по поводу разочарованных преподавателей писатели высказываются без желательной в таком случае определенности, они все же выпукло показывают людей, страстно и последовательно стремящихся превратить в ад то, что могло бы стать абсолютно безоблачным существованием.

"Факультетские башни" - это обзор находок и открытий таких писателей, давно подвизающихся в жанре романа из университетской жизни. Книга написана человеком, знающим ситуацию изнутри, ибо профессор Элейн Шоуолтер, как говаривали на карнавалах, "уже давно в шоу". В разных местах своей книги автор делится собственным опытом выпускника университета и преподавателя, хотя это и не самые интересные пассажи работы. Рано вступив на тропу феминизма, сегодня она профессор при "Авалон фаундейшн" в Принстоне. До этого профессор Шоуолтер была президентом "Модерн лэнгуедж ассосиейшн" и основала жанр "генокритики" (исследование писателей-женщин). Иными словами - виновна, пока не доказано противное. О ней говорили -читатели, чувствительные к условностям, могут опустить окончание фразы - как о "Камилле Паглиа с яйцами", что, по всей видимости, должно было звучать одобрительно, ибо это определение появилось на сайте princetoninfo.com. Вот лучшая иллюстрация того, какой тон принят сегодня в американских университетах.

Книга профессора Шоуолтер - хронологический обзор англоязычных романов из университетской жизни за последние шестьдесят лет или около того. Он начинается с книги С.Сноу "Магистры" (1951) и доходит до образчиков жанра, появившихся в XXI веке. "Факультетские башни" по большей части ограничиваются пересказом сюжета романов, сопровождающимися комментариями по поводу их художественных достоинств и недостатков, часто сдобренными изрядной долей феминизма (легкая ирония присутствует всегда, когда автор преуменьшает вклад женщин в университетскую жизнь).

Название книги, обыгрывающее название комедии Джона Клиза "Башни Фаулти", намекает на более широкий контекст работы: современные университеты, изображенные в разбираемых романах, все больше напоминают плохо управляемый отель с массой рехнувшегося персонала. Самая большая проблема с книгой как раз в том, что ее автор не хочет замечать, насколько все рехнулись. "Университет, - пишет она, - перестал быть святилищем или убежищем; он накрепко привязан к взбаламученному обществу и меняющемуся миру, но надо помнить, что это вовсе не крепость, а весьма хрупкий организм".

Феминизм в "Башнях" напоминает, скорее, нервный тик, который автор не может по-настоящему контролировать. Через некоторое время к этому привыкаешь и уже не жалеешь, когда он отсутствует. По-моему, единственно когда феминизм автора действительно бросается в глаза, так это в ее суждениях о "Рощах Академии" Мэри МакКарти (совершенно справедливо забытый роман-однодневка, который она чересчур высоко оценивает) и забавных "Картинках одного учреждения" Рэндал Джэрелл (который она старается раздраженно принизить). Два эти неверных суждения забавно связаны между собой: самый опасный персонаж романа Джэрелл, Гертруда Джонсон, списан с Мэри МакКарти, которая легко могла бы стать любимой героиней Шоуолтер. Один из персонажей Джэрелл замечает о ней: "Она может быть посредственным романистом, но вы должны признать, что она потрясающий лжец". По-моему, это верно.

Прекрасное знание "шоу", без сомнения, наложило свой отпечаток на ее суждение о "Картинках", где кроме многих критических стрел в адрес университетской жизни есть невероятное и пророческое описание того типа абсолютно бесцветных людей, которые в будущем - то есть в наши дни, именно сейчас - могут добиться президентских должностей в университетах по всей стране. Жуликоватый, вкрадчивый, скучный, решающий все проблемы, никого не обидев, "удачливый ученый идиот", почти непохожий на человека, как и президент Уайт Роббинс из романа Бентона Колледжа, - короче, тот тип деятеля, в который хотят превратить в Гарварде обезвреженного Лоуренса Саммерса, если только не удастся выгнать его за недопустимые мысли о том, что они все действительно верят в свободу слова.

"Магистры" С.Сноу - это роман о внутренних политических играх, начинающихся при попытке найти подходящего человека на должность магистра одного из колледжей в Кембридже. Здесь полезность университета и достоинства добивающихся места ученых не ставятся под сомнение; конфликт разворачивается вокруг столкновения достаточно основательных точек зрения: научных и гуманистических, школы безличного прогресса и мира укорененных традиций. В 1951 году университет еще казался приятным во всех отношениях местом, а профессора серьезными и значительными. Возможно, в пятидесятые так казалось тем, для кого попадание в колледж еще не было рутиной, а сознательным и трудным выбором.

Некоторые могут полагать, что в конце шестидесятых такие представления окончательно выветрились. Это действительно произошло, но только после того, как Кингсли Эмис в "Счастливчике Джиме" (1954), которого Шоуолтер справедливо называет "самой смешной сатирой на университетскую жизнь в нашем веке", выпустил свои торпеды. В этом романе действие разворачивается в провинциальном английском университете, проникнутом чопорностью, изрядно сдобренной высокомерием и интеллектуальным мошенничеством. Джим Диксон, альтер эго автора и герой романа, стремится стать постоянным преподавателем исторического факультета, работает над статьей под названием "Влияние на экономику развития техники кораблестроения; 1450-1485", прекрасным примером надуманных исследований, в которых, по его собственному признанию, "пустые вопросы" получают "псевдоосвещение". Эмис заставляет Диксона пройти через ад социального унижения и комических неловкостей, но счастливым Джим оказывается оттого, что в конце концов ему удается сбежать из университета и от жизни иссушающего собственные мозги интеллектуального жулика.

Герой Эмиса занимается исследованием Средневековья, но действие большинства аналогичных романов разворачивается на факультетах англистики. Причина в том, что университеты упорно игнорируют замечание лингвиста Романа Якобсона, который, когда Гарварду было предложено взять на работу Владимира Набокова, сказал, что зоологический факультет не принимает на работу слонов, хотя это и есть один из предметов его исследований. Зачем департаменту англистики нанимать современного писателя, когда лучше заниматься его творчеством? Над этими словами Якобсона чаще всего смеются, но он был-таки прав: лучше изучать писателей, чем брать их на работу. Взять романиста на работу в университет - это то же самое, что пустить лису в курятник. В итоге, нечего удивляться, повсюду будут лететь перья.

Шоултер только вскользь упоминает один из моих любимых романов об университетской жизни - "Проблема Душа-Тело" Ребекки Гольдштейн. Гольдштейн обратила внимание на один интересный момент, а именно на то, что в Принстоне евреи ассимилировались, а в Колумбийском университете, наоборот, неевреи иудаизировались, что не только забавно, но и совершенная правда. Роман Гольдштейн великолепно изображает снобизм университетской жизни. Она совершенно точно подмечает, что в университетской среде хуже всего одеваются математики (хорошо не одевается вообще никто), непосредственно за которыми следуют физики. Причина, по которой они так мало заботятся о своей одежде, а также о прочих жизненных мелочах, заключается, как верно замечает Гольдштейн, в их убежденности в том, что они имеют дело с высшими истинами и их не следует отвлекать такими глупостями, как приготовление молодых овощей, правильное употребление вина и сведения о том, где лучше всего останавливаться в Париже.

Где мелочи жизни принимаются более всего всерьез, так это на гуманитарных факультетах, где истина, как ее понимают физики, вообще не прописана в контракте. "Что вы там, ребята, вообще делаете, на отделении англистики? - сказал мне совершенно серьезно один ученый из Нортистерн Юниверсити. - Все еще читаете Шекспира вдоль и поперек, словно Талмуд?" " Куда уж нам!" - только и нашелся я.

Профессор Шоуолтер не особенно углубляется в вопросы секса, которые на самом деле стоят в центре многих романов из университетской жизни. Я вспоминаю, как впервые встретился с Эдвардом Шилс и он спросил меня, что я в данный момент читаю. Когда я сказал, что это "Война между оборванцами" Элисона Льюри, он ответил: "Университетская похотливость, я полагаю?" И он был прав. Как еще может быть в романах из университетской жизни? Кроме достаточно патетических схваток за место руководителя отделения или профессорскую ставку, любовные истории, чаще всего адюльтеры, являются единственными драматическими коллизиями в современных университетских кампусах.

Ранние романы на университетские сюжеты ограничивались описанием любви между преподавателями, но к семидесятым годам после "студенческих возмущений" конца шестидесятых студенты, сначала выпускники, а потом и все остальные, постепенно стали героями любовных историй с преподавателями. Если авторами романов были мужчины, такие истории обычно приводили к духовному очищению; если женщины - преподаватели-мужчины изображались в них как безответственные болваны. Правы были, само собой, женщины.

Любовная драма должна строиться на непреодолимых препятствиях: вспомните историю Ромео и Джульетты, Анны Карениной или Лолиты. Однако из романов об университетской жизни этот важный элемент исчез, особенно если речь в них шла о романе между преподавателем и студентом, где последний (чаще всего девушка) вряд ли мог считаться таким уж невинным. Драма должна была закручиваться вокруг чего-то иного. Это "иное" пока так и не было найдено, если не считать историй о сексуальных домогательствах, которые, правда, еще не стали центром романов из университетской жизни. Мы находим такую интригу в пьесе Дэвида Мэмета "Олеанна". Автор хотя и не принадлежит к университетской среде, но почуял драматизм этих печальных обстоятельств.

Сексуальные домогательства связаны, естественно, с вопросами политкорректности, которая сама является продуктом некоего утверждения, известного под кодовым именем "разнообразия". Многие не принадлежащие к университетскому миру люди могут думать, что это самое разнообразие было навязано университетам некими недоумками-администраторами. Но сами преподаватели любят его; оно позволяет им думать, что они поступают правильно и, пусть ненадолго, быть в ладу с самими собой.

Престижные и большие государственные университеты не являются заповедниками разнообразия. Как-то в семидесятых я был приглашен с лекцией в Университет Дэнисон в Грэнвиле, штат Огайо. Я приехал и увидел все, что и ожидал: факультет англистики возглавляла чернокожая женщина умеренно-феминистских взглядов (очень симпатичная, кстати), здесь работал гомосексуалист (тогда еще не преподававший "теорию гомосексуализма" по причине ее отсутствия), некий еврей и женщина по имени Рути, ездившая на старом раздолбанном фольксвагене "жуке". Ее место во всем этом незатейливом раскладе было не вполне ясным. Когда я спросил о ней, мне сказали: "О, Рути, она из шестидесятых". "Шестидесятые", как я и сейчас полагаю, звучит как название страны. Может быть, это и вправду страна, но, вторя Йейтсу, скажу, что это не страна для стариков.

К тому времени, когда в начале семидесятых я начал преподавать, все, похоже, уже занимались только собственным маленьким бизнесом, целью которого было преподавать в престижном университете и работать как можно меньше за максимальное вознаграждение. Дух капитализма, что бы ни говорили на его счет, в применении к культуре и образованию действует разрушительно. Английский романист Дэвид Лодж великолепно отразил этот дух, выведя в двух своих романах персонаж Мориса Зэппа. Ученый-делец Зэпп, по словам Лоджа, "прекрасно подходит для занятия профессией, столь же проникнутой духом свободного предпринимательства, сколько и Уолл-стрит: каждый преподаватель заключает с нанимателем индивидуальный контракт и совершенно свободен продать свои знания тому, кто предложит больше". Говорят, этот персонаж списан со Стэнли Фиша. (Сам Фиш никогда этого не опровергал, а, похоже, даже гордился подобным сходством.) Моррис Зэпп - это воплощенная погоня за собственной выгодой в университетских декорациях. Он постоянно стремится упрочить свою позицию и с удовольствием попирает старинные идеалы чести и верности университету. Сам Фиш окончил свои дни на посту декана в Университете Иллинойса в Чикаго, получая 250 000 долларов в год, что, конечно, гораздо меньше, чем зарабатывает игрок в крикет в высшей лиге, но для университетского человека совсем неплохо.

К девяностым годам романам из университетской жизни ничего более не оставалось, как высмеивать саму миссию университетов. Учитывая натиск так называемой теории на отделения англистики и иностранных языков, это стало все проще и проще делать. Профессор Шоуолтер не одобряет этого направления и пишет: "Тон романов становится гораздо более жестоким, мстительным и склочным, чем раньше".

Чем более жестокие наносятся удары, тем легче уловить распространяющуюся повсюду атмосферу отчаянной глупости. Теория и путаный феминизм, марксизм и теория гомосексуализма отлично чувствуют себя на отделениях англистики и романских языков вот уже четверть века. Время от времени они вторгаются во владения истории, философии и прочих бывших гуманитарных наук. Все это кончается пшиком: не появляется ни серьезных книг, ни блестящих эссе, ни крупных фигур, известных за пределами университетской среды. Заметно лишь одно - на отделения англистики записывается все меньше студентов.

Все, что остается университетским преподавателям, - это считать себя в некотором смысле авангардом, что на практике означает продвижение все более глубоких исследований на уровень все более низкой массовой культуры - граффити на горшках елизаветинского времени - и человеческих чудачеств. В прежние времена высшим классом считалось издавать книги, которые пользовались популярностью в среде, не имеющей отношения к науке. Сегодня ничего такого на свет не появляется. В одном триллере (у университетского романа есть и такая разновидность) под названием "Убийство в МЛА", который цитирует Шоуолтер, главу отделения англистики находят "мертвой, как ее проза". Большая часть прозы, выдаваемой сегодня департаментами англистики, мертва, как этот самый преподаватель.

Для профессора Шоуолтер старые времена - это почти всегда старые недобрые времена. Эта радикальная матрона вспоминает, как в 1968 году она обеспечивала телефоны для группы поддержки, выступавшей на конференции "Модерн лэнгуедж ассосиейшн" против "консерватизма этой организации и управления в патерналистском стиле". Сегодня может не без оснований показаться, что ежегодные конференции МЛА существуют главным образом на потребу журналистов, комически описывающих сумасбродные темы представленных докладов. На подобных встречах ходящие туда-сюда женщины говорят о феллации, которую, как весьма искушенные читательницы, они без труда обнаружили бы у Джейн Остин.

МЛА настолько политизировалась, что в пику ей возникла другая организация, названная "Ассоциацией литературоведов и критиков", считающая своей главной задачей ввсести в нормальное русло работу в области англистики. Я и сам плачу взносы (35 долларов в год) как член этой ассоциации. Я не посещаю ее собраний, но исправно получаю издаваемые ею бюллетень и журнал, которые не дают мне забыть, какой скучной была во все времена англистика. Тем не менее стоит вспомнить, что "скучная" не значит смехотворная, а скука не синоним бессмыслицы. Скука - это не интеллектуальный навоз, швыряемый в пустоту.

Старые недобрые времена в департаментах англистики были, прежде всего, старыми скучными временами педантов и сухарей. Но они породили и немало университетских преподавателей, работы которых вышли за пределы университетских стен и повлияли в лучшую сторону на общую культуру своей эпохи: Жак Берзун, Лайонел Триллинг, Эллен Моерс, Уолтер Джексон Бэйт, Айлин Уорд, Роберт Пен Уоррен. Список имен недобрых новых времен ограничивается донельзя политизированными Эдвардом Сэйдом и Корнелом Уэстом.

То, что мы имеем сегодня в университетах, всего лишь реакция на скуку тех времен и практическую исчерпанность тем для исследований на отделениях англистики. Новые книги и статьи о Байроне, Шелли, Китсе, Кафке, Джойсе или двух Эллиотах кажутся невозможными (что, конечно, не предотвращает их появления). Маятник качнулся в другую сторону, но с такой силой, что пробил футляр, в который заключены часы.

Из одного романа, который я не читал ("Смерть неутомимого любовника" Льва Рафаэля, 1999) профессор Шоуолтер приводит пассаж, завершающий повествование на такой траурной ноте:

"Всякий раз, когда я болтаю на конференциях с коллегами из других университетов, после одного-двух стаканчиков правда выходит наружу: почти никто из преподавателей не счастлив на своем месте вне зависимости от таланта студентов, размера зарплаты, роскоши обстановки, незначительности нагрузки и размера бюджетов на научную работу. Не знаю, может быть, это сами университеты притягивают недовольных или это всепроникающее лицемерие нашего времени сделало мрачной даже семью фон Рэпп".

На мой собственный взгляд, тут дело и в том и в другом. В университеты идут люди, преуспевшие в школах. Преуспеть в школе можно и без настоящих способностей. Как заметил однажды философ Роберт Нозик, все эти высокие оценки, заслуженные молодыми людьми за долгие годы, толкают людей остаться в мире образования, ничего не менять и все вновь и вновь получать оценки, звания и должности. Молодым людям жизнь видится сплошным триумфом. Они представляют себе, как будут вдохновлять молодежь, писать серьезные исследования и жить в уюте и покое культуры.

Но что-то идет не так, и неприятный привкус появляется в чаше для пунша. К сорока годам им начинает казаться, что студенты недостаточно признательны, а книги отчего-то не пишутся; преподавание кажется им однообразным, а отношения с коллегами вовсе не такими, на которые они рассчитывали. Оказывается, что свободное время девать некуда. Между тем люди, не блиставшие знаниями в школе, разьезжают вокруг на мерседесах, покупают квартиры за миллионы долларов и вообще пользуются свободой и благополучием, не снившимся бывшим отличникам. Профессора полагают, что справедливое общество такого положения дел никогда бы не допустило.

Теперь, когда политика пропитала жизнь на отделениях англистики, дела пошли еще хуже. Задавленные политкорректностью и диктатом разнообразия, не имея внешнего их миру лидерства, преподаватели гуманитарных наук прекрасно знают, что выдаваемая ими продукция не интересна абсолютно никому, кроме чудаков из МЛА и подобных ученых организаций. У них гораздо больше оснований, чем раньше, чувствовать себя несчастными.

Так мы и оставим их с большими зарплатами и небольшой нагрузкой, неспособных найти выход из того сладостного рэкета, к которому они когда-то так стремились.

Перевод Ирины Ивановой