С Богом и без

На прошедшей неделе газеты, как всегда, оперативно откликались на культурные события - но самих культурных событий стало мало, а значительных и подавно. Зато кое-какие значительные события происходят за рубежом, и, в частности, в Италии. Оттуда Григорий Ревзин ("КоммерсантЪ") прислал репортажи о двух выставках. Уже из заголовков его статей можно понять, насколько они разные. Одна называется "Вместо Бога", другая - "Католический конструктивизм".

В Венеции, в палаццо Грасси, открылась выставка "Космос" - одна из больших концептуальных искусствоведческих выставок, подводящих итоги столетия. Однако куратор выставки Жан Клер подводит итоги даже целых трех последних столетий. На первый взгляд, не совсем понятно, что объединяет кенотаф Ньютона, живопись Каспара Давида Фридриха, американские пейзажи с каньонами и инсталляцию Ильи Кабакова. "Кажется, выставка довольно формально собрала все, что удалось достать, причем больше вещи второго плана", - замечает рецензент. Однако по внимательном рассмотрении критику удается сформулировать центральную тему выставки:

"Существуют разные точки зрения относительно того, когда именно умер Бог. Ницше первым заявил: "Бог умер" - в конце прошлого века, Ганс Зедльмайр датировал событие концом XVIII столетия, Хайдеггер намекнул, что все началось с декартовского "мыслю - следовательно, существую". По разным оценкам, мы, таким образом, существуем в ситуации богооставленности от века до трех. Жан Клер в любом случае интересовался тем, что происходит с человеком после этого. Содержание выставки - это история попытки найти замену традиционному религиозному чувству. В пустынном пейзаже, в море, во льдах, в облаках, в звездном небе, в галактической пыли" (Григорий Ревзин, "КоммерсантЪ").

Очевидно, в экспозиции этой выставки никак не нашлось бы места произведениям архитекторов Ханса ван дер Лаана и Рудольфа Шварца. Оба они из протестантских стран, но убежденные католики, один из них монах. Вместе с тем по своей эстетике они близки русскому конструктивизму. Этот парадокс выставлен на всеобщее обозрение на выставке "Другие модернисты", проходящей в Виченце. О том, как на самом деле могли бы быть нам близки эти авангардисты-католики, Григорий Ревзин ("КоммерсантЪ") пишет следующее:

"Две несущие смысловые конструкции этой архитектуры - предельное очищение формы и стремление проникнуть на некий новый уровень реальности. То же происходит во всех проектах русского авангарда, будь то институт Ленина работы Леонидова или проект здания "Ленинградской правды" Весниных. Но здесь это очищение и тяга к запредельному вдруг обретают свой первичный смысл. Дерзания авангарда - это попытка сконструировать некий новый храм. Здесь они возвращаются в храм старый. Жаль, что этот поворот сюжета не состоялся и вряд ли состоится в России. Для нас авангард - это культура не просто светская, а атеистическая. Между тем именно здесь язык архитектуры XX века достигает чистоты и озаренности. Наверное, если бы русские архитекторы могли сегодня строить храмы так, как им кажется подлинным и достойным, они развернули бы наследие авангарда к церковной культуре, как это сделали Шварц и ван дер Лаан. Этого, однако, не произошло и не произойдет. Мы и дальше будем строить храмы в духе эклектики XIX века, который любой сегодняшний архитектор считает лживой бутафорией".

Большой актер сыграл маленького человека

Среди культурных событий, случившихся в России за последние дни, едва ли можно найти пару таких, которые бы порождали критическую рефлексию столь высокого уровня и составляли бы столь продуктивный контраст. Но пусть не Космос и Храм - два противоположных взгляда на человеческий мир все-таки можно было почувствовать.

Все газеты до единой откликнулись на 50-летие Константина Райкина. Если отвлечься от чисто юбилейных мотивов и сосредоточиться на художественных материях, то центром внимания прессы стал моноспектакль Райкина в постановке Елены Невежиной по пьесе Патрика Зюскинда "Контрабас", показанный в юбилейный день.

"Сатирикон" и Константин Райкин сегодня - в прекрасной форме. "Контрабас" был призван лишний раз утвердить эту истину, - считает Григорий Заславский ("Независимая газета"). - Видно, какой крупный актер сегодня - Константин Райкин. Значительный актер. На которого нескучно смотреть два часа (без антракта). Когда на сцене, кроме него, только контрабас и бутылки с пивом".

"По огромной сцене-эстраде, заваленной пустыми и полными пивными ящиками (художники Владимир Максимов и Мария Данилова), бродит странный человек в мешковатых штанах, домашних тапочках, с профессорскими очками на носу. Он беспрерывно пьет пиво, и его беспорядочные рассуждения о музыке и о жизни могли бы показаться чудными, а смех - истеричным, если бы не необыкновенная ясность во взгляде и безукоризненно четкие движения в такт музыке. Кажется, что каждую ноту, звучащую в пространстве, он пропускает через себя и невидимый оркестр играет не в магнитофонной записи, а у него внутри. Казалось бы, пьеса Патрика Зюскинда не очень подходит для бенефиса. Слишком уж она мрачная, странная, специфическая по языку. Да и моноспектакль на большой сцене "Сатирикона" - затея весьма рискованная. Однако для самого Константина Райкина "Контрабас" оказался в некотором роде итоговым, поворотным спектаклем, а для ведомого им театра - очень серьезным этапом. В образе безымянного музыканта, кажется, сошлись воедино многие предыдущие крупные роли Райкина: здесь есть переклички и с Гамлетом, и с Сирано де Бержераком, и с Грегором Замзой. Такими разными, но объединенными его незаурядной личностью" (Алиса Никольская, "Культура").

"За "спиной" Зюскинда маячат Достоевский и Гоголь (в одном интервью Елена Невежина призналась, что первоначально речь шла о "Записках сумасшедшего", что, впрочем, в спектакле местами видно и невооруженным глазом). За "спиной" "Контрабаса" - спектакль Фокина, в котором роль Райкина многие и до сих пор называют одной из лучших. Это был один из первых опытов на так называемой малой сцене "Современника" (так толком и не открытой) "И пойду, и пойду". Драматические сюжеты - из опыта работы Райкина в "Современнике" - не прошли даром, пригодились, поскольку Константин Райкин умеет приспосабливать все, что было хорошего в его театральной жизни, в жизни его театра, на пользу делу. Ничто, даже когда-то давно уже случившееся и другим бы давно и забытое, у него, что называется, не ушло из памяти пальцев, продолжает жить в актерских мышцах. Райкин играет боль и трагедию, видимо, не самого талантливого музыканта. Тем более что говорить о гениальности в связи с контрабасистами - как-то не принято. Герой Зюскинда это болезненно осознает. От восхваления инструмента - к проклятиям в его адрес, поскольку контрабас поломал его жизнь, заняв собой все жизненное пространство, все "ячейки", отведенные на службу, дружбу, любовь, секс... Райкин играет еврея, не самого разумного (в жизни таких называют "сотыми евреями", тем самым определяя их исключительное неразумение), но и не самого глупого - то есть не настолько, чтобы не понимать постигшей его драмы, а может, и трагедии. Еврейская пластика - с чуть раскачивающейся походкой - замечательная деталь, время от времени подчеркивающая его "профилирующее", первородное изгойство. Быть может, как никогда прежде, в Райкине-сыне обнаружилось сходство с Райкиным-отцом, не сугубо внешнее - речь об актерской манере, интонациях, жестах. Там, где герой "Контрабаса" открывается в своей слабости, теряет напор - в человеческой своей "малости". В эти минуты в речи Константина Райкина слышны отцовские обертоны - те фразы, те фразочки, те звуки, которыми Аркадий Исаакович говорил о сочувствии к своим слабым героям" (Григорий Заславский, "Независимая газета").

"Легко представить себе персонажа Зюскинда как "человека из подполья", а сценическое действие - очередной, расхожей иллюстрацией к Фрейду. Райкин с Невежиной справедливо решили, что не стоит сгущать краски. Актер награждает контрабасиста небольшим круглым животиком и легким еврейским акцентом. Он часто выходит на авансцену, налаживая непосредственный контакт с залом. Это облегчает его рассказ, позволяя актеру, ничуть не жертвуя подробностями психологического портрета, расцветить монолог откровенно эстрадными приемами. Для Константина Райкина, последние годы строящего актерскую карьеру на серьезном драматургическом материале, такой подход к роли означает не стремление к облегченности, но желание легко, "вкусно" и виртуозно сыграть на большом инструменте, настроенном на сложные задачи. Можно сказать, что актер-юбиляр делает то, что так никогда и не удастся сделать его несчастному, смешному персонажу" (Роман Должанский, "Коммерсантъ").

"После этой роли артист перейдет в иное театральное качество - то, что он здесь временами поразительно похож на своего отца, далеко не случайно. Константин Райкин открыл в себе способность к психологическому гротеску, он - как и Аркадий Райкин - создал причудливый, но цельный и убедительный духовный портрет маленького человека" (Алексей Филиппов, "Известия").

Все рецензенты считают, что театр Райкина становится все серьезнее. Для примера - слова Алисы Никольской ("Культура"): "Театр "Сатирикон", судя по всему, постепенно перестает быть театром чисто развлекательным, делая упор на серьезные спектакли, рассчитанные на зрителей с определенным культурным багажом. Молодая Елена Невежина, поработав над "Контрабасом", подтвердила свою репутацию режиссера интеллектуального, чувствующего и понимающего сложную драматургию. А публика, пришедшая просто посмотреть на любимого и популярного артиста, сможет по-новому взглянуть и на него, и на себя, и на время, в котором нам суждено жить".

Итак, большой актер сыграл маленького человека. Случилось и противоположное...

Маленькие люди сыграли большой народ

Этого фильма мы, правда, еще не видели - его обещают на ММКФ. Неизвестно, будет ли он иметь успех у русской публики и особенно прессы, - к режиссеру отношение существует разное. Пока газеты ограничиваются предысторией, в которой есть любопытный факт. В Канне фильм Павла Лунгина "Свадьба" получил специальный приз за актерский ансамбль - не за кастинг, а именно за соцветие актеров. Фильм (в производственном смысле целиком французский) снимался в деревне Липки Тульской области, и большинство ролей, кроме двух-трех главных, исполнили местные жители. Таким образом, жители Липок стали лауреатами Каннского фестиваля. А у режиссера после общения с ними сильно изменились представления о том, как живет русский народ.

Эту историю рассказывает Алена Солнцева ("Время МН"):

"Поначалу финал представлялся Лунгину довольно мрачным, но посещение реальной деревни произвело поворот в его сознании. "Мы были в плену традиционных представлений, - говорит режиссер, - но потом поняли, что народ вовсе не гибнет, что у него есть понятия о любви, семье, дружбе, что есть силы для выживания, есть традиционное русское наплевательство на ценности материального мира". Лунгин увидел в случайно найденной деревне людей, которые давно не работают, но их бедность не производит впечатления нищеты - они веселы, живут реальными чувствами, активно женятся и выходят замуж, у них "полно мелких детей". Пьянство есть, конечно, но оно не разрушительно, а существует в рамках вполне привычного уклада. Никакой катастрофы не происходит. Идет обычная и в чем-то даже счастливая жизнь".