На прошлой неделе газеты рапортовали о том, как Путин открывал выставку русских авангардисток-амазонок в Нью-Йорке, поздравляли с 75-летием Кирилла Лаврова, повествовали о раздаче театральных премий имени Станиславского (лучший спектакль года - "Одна абсолютно счастливая деревня" Петра Фоменко), описывали спектакль "Любовные письма", ставший двойным бенефисом Ольги Яковлевой и Олега Табакова на открытии сезона в "Табакерке", радовались выставке краснодарской коллекции русского авангарда в Третьяковке. А также провожали кинофестиваль в Венеции, закрывали мюзикл "Кошки" и отпевали закрывшийся журнал "Волга".

"Это был едва ли не самый открытый журнал России, где патриотизм никогда не противопоставлялся приверженности либеральным ценностям, традиционность - новаторскому эксперименту, "свои" (саратовские, поволжские) авторы - писателям из других губерний, Питера и даже Москвы, - пишет по этому поводу Андрей Немзер ("Время новостей"). - Всему приходит конец. Литератор может работать без жалованья (хоть это и кажется кому-то смешным), бухгалтер, распространитель, наборщик, как выяснилось, тоже могут. Но не столько же лет! Без "Волги" наша литература 90-х гляделась бы совсем иначе: скучнее было бы, сумеречнее, безнадежней. Славные же у нас перспективы открываются. Под звон торжественных речей о росте государственного внимания к культуре. Коли внимание, то, извините, и ответственность. Не знаю, как себя чувствуют министры культуры и печати вкупе с социальным вице-премьером, да и ведают ли они вообще, что погибло "обыкновенное чудо". Ладно, расстоянием отговориться могут: Россия большая, в ней всего много. Но прогрессивнейший, демократичнейший, патриотичнейший саратовский губернатор, политик "общероссийского масштаба", радующий публику то одной, то другой фантастической инициативой господин Аяцков уж точно осведомлен о судьбе "Волги" - о медленном, но верном убийстве по-настоящему свободного, по-настоящему русского журнала. Культура и свобода, достоинство и привычка к труду, интеллигентность и вкус потерпели очередное поражение".

Между тем, по линии литературных критиков состоялось и весьма отрадное событие - книжная ярмарка на ВДНХ. Ее успех описывает Клариса Пульсон ("Время МН"):

Рекордное количество участников, зарубежное представительство приличное, график плотный и насыщенный, интерес публики необычайно высокий. Даже в воскресенье часа за два до закрытия у кассы выстроилась длиннейшая очередь, человек на полтораста. Мы - самые читающие по-прежнему?!

Тот же критик отмечает и новые тенденции:

Книголюбы много лет сюда ходили не только посмотреть новинки, но и купить что-то подешевле, по издательским ценам. Эта хорошая традиция постепенно уходит в прошлое: повышается стоимость аренды - увеличивается стоимость книг, затраты приходится как-то компенсировать. С другой стороны, замечено - в этом году люди не экономили, легко покупали довольно дорогие издания с высококачественной полиграфией. Альбом за 250-300 рублей - не проблема, детская книга за сотню - тоже. Книжники давно не сталкивались с подобной щедростью. То ли на ярмарку пришла публика более обеспеченная, чем обычно, то ли жить мы все стали лучше.

Наплыву богатых покупателей радуется и Михаил Новиков ("КоммерсантЪ"):

Глядя на сверкающие бока новейших "Мерседесов", начинаешь понимать, что такое логоцентрическая культура. Если люди подъезжают за книжками на стотысячных лимузинах - книжный обозреватель без куска хлеба не останется.

"Участники в основном не разочарованы, - констатирует Клариса Пульсон ("Время МН"). - Говорят: приличная организация, на редкость много перспективных контактов".

Тут Михаил Новиков ("КоммерсантЪ") готов поспорить:

По тесноте, беспорядочности и неорганизованности эта ярмарка, пожалуй, бьет все предыдущие. Но расстраиваться от этого не приходится: книги валят валом, народ их гребет - ну и слава Гутенбергу. Вглядеться и вслушаться. Вот болтают меж собой издатели мистической литературы. "Да! - хохочет один. - Как стали мы Гурджиева издавать, так и началось: половина поумирала, самому мне кирпич на голову упал. Прямо в лоб".

Не менее яркие сценки запечатлела и Клариса Пульсон ("Время МН"):

Незабываемое впечатление произвел глава "ОЛМА-пресс", проводивший пресс-конференцию с удавом (живым, но небольшим) на шее, - сразу видно, от этого можно ждать любых сюрпризов. Министр Рушайло, раздающий автографы на том же стенде в окружении крокодилов, других экзотических животных и охраны, - тоже зрелище незаурядное.

"Если для России нужна метафора, то лучшей, чем эта выставка-ярмарка не найти, со всеми ее фонтанами, оборванцами, ментами и мистиками", - радуется Михаил Новиков ("КоммерсантЪ").

Конкретные итоги подводит Клариса Пульсон ("Время МН"):

Лидер продаж, нетрудно догадаться, - цикл об Эрасте Фандорине. Много шуму наделали две издательские сенсации - Борис Акунин, но в "ОЛМЕ", и Людмила Улицкая, но в "ЭКСМО". Самое несостоявшееся событие - отмененная премьера романа Татьяны Толстой, типографско-издательские накладки, в результате которых книга не поспела к ярмарке.

Тот же критик делает оптимистичный вывод:

Книгоиздание превратилось в бизнес с большой буквы. И это несмотря на кризис, после которого предрекали гибель отрасли в целом, на ММКЯ-98, помнится, витали апокалиптические настроения. Прошло всего два года - кризиса как не бывало. Выжили практически все, причем не только крупные, всеядные, но и небольшие, издающие "штучную" немассовую литературу.

Тут Михаил Новиков ("КоммерсантЪ") спешит предупредить:

Постараемся, по совету Венедикта Ерофеева, "не придавать этому никакого успокоительного значения".

В Большом зале консерватории открылся сезон, и открывал его Владимир Спиваков со своим (уже второй сезон своим) Российским национальным оркестром.

"Весь прошлый год Спиваков, неожиданно получивший один из самых известных российских оркестров из рук его создателя Михаила Плетнева, старательно строил свое реноме симфонического дирижера и в конце концов добился благосклонности специалистов. (По поводу публики не стоило беспокоиться - она всегда будет обожать своего кумира, играет ли он на скрипке, танцует ли, поет или машет палочкой.) Но после открытия сезона от этой благосклонности не осталось и следа", - сообщает Екатерина Бирюкова ("Время новостей").

Судя по газетным откликам, не все получилось у Спивакова, но кое-что все же получилось.

"Концертов было два, - рассказывает та же Екатерина Бирюкова ("Время новостей"). - Программа одновременно популярная и с претензией на респектабельность: Первый концерт Чайковского, Девятая симфония Шостаковича, Второй концерт Рахманинова и Шестая симфония Чайковского. Из всего этого успешно отзвучал лишь Шостакович".

"Заслуженной удачей стала Девятая симфония Шостаковича - наименее заигранный из сыгранных опусов, - соглашается Петр Поспелов ("Известия"). - Оркестр превосходно помнил его еще со времен Плетнева, а Спиваков не разрушил плетневских достижений и позволил оркестру показать себя в самом выгодном свете - общее звучание было компактным и легким, а первые голоса духовых (фагот, кларнет, флейта, труба) устроили просто пир индивидуального мастерства. Спиваков уверенно вел оркестр, сообщая музицированию запрограммированно возвышенный дух. Как написала мне одна читательница, любую вещь маэстро умеет подать "под стеклом и на черном бархате", и это был тот самый случай".

Удачу Спивакова с Шостаковичем заметила и Елена Черемных ("КоммерсантЪ"):

Спивакову удалось то, чего не смог добиться от Шостаковича весь Союз композиторов. В 1945 году по поводу "всеобщего ликования" страна ждала от Шостаковича праздничного монумента. А он взял, да и уклонился, обозвав при этом новое сочинение не массово-затейническим, а псевдокомическим. Разгладив кабинетно-мыслительную складку Девятой симфонии Шостаковича, Спиваков омолодил ее до полного сходства с беспардонно антиобщественной музыкой раннего Прокофьева.

Этому обстоятельству как раз не находится одобрения у Екатерины Бирюковой ("Время новостей"):

Шостакович прошел в самом деле успешно, "да и то, по распространенному мнению, он больше походил на Прокофьева - от чего я бы на месте Шостаковича не была в восторге. История с подменой одного классика другим очень характерна для Спивакова. Считаясь признанным исполнителем музыки Шостаковича, он безошибочно отбирает из этого клубка нервов лишь польки, канканы и забавное ерничество, годное для студенческого капустника или выступления юмориста. Спиваковского Шостаковича не с Прокофьевым надо сравнивать, а в лучшем случае со Жванецким. Музыка, рожденная из страха, слез и неповиновения, получается у него веселой и понятной, радостно выпирая навстречу слушателю всеми своими невеселыми банальностями. В "антипобедной" Девятой симфонии, написанной в пику властям и соцзаказам в победный 1945 год, их как никогда много - так что Спивакову есть где развернуться. И кончается Девятая удачно - эффектным и бравурным тутти".

С исполнением прочих опусов рецензенты Спивакова не поздравляют, и особенно - с Шестой симфонией Чайковского:

"Увы, исполнение исповедального шедевра не удалось - взаимопонимание между оркестром и дирижером не сложилось, медленные (по сравнению с плетневскими) темпы крайних частей поставили оркестр в тупик, в кульминациях оркестр просто дул и пилил что есть мочи, а скерцо было сыграно с такой чрезмерной лихостью, что публика приняла его за финал. Видимо, Спиваков все еще испытывает проблемы, приспосабливая под свой вкус коронный репертуар прежнего шефа", - предполагает Петр Поспелов ("Известия").

"Опять же показательная история. Хиты, которые известны каждому слушателю и каждому оркестранту наизусть, разваливаются на глазах. Им не хватает динамики, внутренней логики, а иногда и просто хорошего вкуса. Спиваков ломает прежние навыки оркестра, взамен предлагая локальные средства спасения: отчаянное форте, манерная пауза, заметное даже со второго амфитеатра пиццикато контрабасов. Стратегия заменяется мелкой тактикой удерживания слушательского (и зрительского) внимания. Оркестр мучается с темпами, солист (в фортепианных концертах солировал Николай Луганский) мучается с оркестром. А лично я страдаю от напрочь разбалансированного звука оркестра, созданного десять лет назад с тем, чтобы быть лучшим в Москве", - признается Екатерина Бирюкова ("Время новостей").

Справедливости ради следует привести и другое мнение, высказанное об исполнении Шестой симфонии Валентиной Холоповой на страницах газеты "Культура":

У оркестра под руками Спивакова достигается предельная интенсивность игры каждого музыканта, причем в абсолютном соответствии с партитурой: у струнных - пластика певучей кантилены и живое дыхание фраз, у деревянных - "тембристость" краски, у медных - "роковые" голоса. Интересно, что по-новому, в духе ХХ века "заработали" ударные, считающиеся у Чайковского второстепенными инструментами: в кульминациях публика партера то словно слегка подскакивала, как на коне, то ощущала как бы вибрацию землетрясения. В таком исполнении мало даже высочайшего таланта и великой традиции - тут говорит огромное человеческое сердце артиста.

Когда двумя днями позже за пультом того же оркестра появился его бывший шеф Михаил Плетнев, критики сочли необходимым противопоставить плетневский концерт обоим спиваковским.

Писали об этом и с восторгом:

Российский национальный оркестр расцвел под руками Михаила Плетнева (Михаил Фихтенгольц, "Независимая газета").

И с горечью:

Плетнев за пультом РНО - словно разведенный отец на свидании с ребенком. С одной стороны - обоюдная нежность и понимание, с другой - ностальгическая зависимость от общего прошлого и ощутимое раздражение реальным положением вещей. А положение вещей не меняется (Елена Черемных, "КоммерсантЪ").

В столице жила и другая музыка. Но писали о ней не совсем в музыкальном аспекте.

"В "Олимпийском" прошло музыкально-кинопатриотическое шоу "Брат-2 живьем" - такой подзаголовок дал своей статье Аркадий Голубев ("Время МН").

Подзаголовок статьи Святослава Бирюлина ("Время новостей") - в том же духе: "Популярный фильм продолжился милитаристским концертом".

"К общему веселью прибавился еще и некоторый патриотизм", - осторожно отмечает Юрий Яроцкий ("КоммерсантЪ").

Его коллеги не скрывают своего беспокойства:

По законам риторики лозунги, бросаемые в возбужденную толпу, должны быть просты и доходчивы. Так и действовал тамада вечера Сухоруков. Звучали слова "родина", "братья", "непобедимы", "вместе" и даже отрывок из стихотворения "С чего начинается Родина". Временами актера сносило от патриотизма к космополитизму - публика реагировала с тем же восторгом. Космополитизм был, впрочем, снисходительным, живо напоминал о Михаиле Задорнове с его отношением к иностранцам. Больше всего публику порадовало нецензурное слово. Ключевая фраза фильма - "Русские на войне своих не бросают" - со сцены произнесена не была, но из зала ее выкрикивали часто. "Войны" вообще хватало: Бодров рассказал о битве на Чудском озере, шоу-балет плясал в военной форме. Показали все сцены фильма с отстреливающимися героями. Народ реагировал радостным воем. "Вместе мы непобедимы", - кричал Сухоруков. А ведь мы, вроде бы, ни с кем и не воюем... "Мы никак не можем привыкнуть жить без войны", - пел Владимир Шахрин. И был прав. Война, помимо всего прочего, - одно из средств сплочения нации. Организаторы шоу говорили, что оно будет "патриотическим". В который раз патриотизм слился с духом войны и противопоставлением себя всему миру. Похоже, многие гости "Олимпийского" живут с войной в голове: с чеченцами, американцами, толстосумами или соседями - неважно. Величие русского духа воспринимается ими через славные победы русского оружия: в уличной ли перестрелке с бандитами или на ристалище. При этом они зла не хотят: когда дирижер детского хора пожелал своим подопечным никогда не знать войны, зал зааплодировал. Но то дети, а для публики мирное время не настало. "Мы стоим за дело мира, мы готовимся к войне". Кажется, виноваты во всем этом два противоположных комплекса: комплекс сильной, а сейчас униженной державы и комплекс самого мирного народа. Старо, но, увы, действует (Святослав Бирюлин, "Время новостей").

По мнению Аркадия Голубева ("Время МН"), пафос вечера был, по меньшей мере, лжив, и хорошо, что он не оказал особого влияния на большую часть музицировавших:

Врал актер Виктор Сухоруков, поливая со сцены Америку и с гордостью рассказывая 17 тысячам зрителей, как он "не понимает по-английски". Врал (в том смысле, что не попадал в ноты) попытавшийся запеть сладкий мальчик Александр Дьяченко. Врал Сергей Бодров, рассказывавший чушь об Александре Невском. Но, слава Богу, великорусские пушки давали поговорить и музам. И музыканты пользовались этим - пока дают, пока не перебивают очередными квасными телегами. Несмотря на то, что в очередной раз подтвердилась истина о том, что в России нет нормальных звукорежиссеров, музыканты просто очень хорошо играли. Создавалось впечатление, что им абсолютно все равно, где они играют и по какому поводу.

Самое помпезное культурно-массовое мероприятие проходило в эти дни по ведомству спорта. Но некоторые газеты не прошли мимо искушения интерпретировать открытие Олимпиады в Сиднее в культурологическом аспекте. Это искушение было, видимо, так велико, что в "Коммерсанте" и "Известиях" ему поддались даже первые полосы газет. Подробно описав всю церемонию открытия, Григорий Ревзин ("КоммерсантЪ") затем принимается описывать ее по второму разу, взывая к способности читателя к толкованиям:

Значит, девочка в период полового созревания заснула и ей приснился океан. В нем плавали разные длинные и скользкие рыбы, медузы, а в центре висел толстый червяк на крючке в качестве приманки. Потом все это кончилось, стало жарко и явился двухметровый абориген с толстой палкой в руке. Он ритмично бил этой палкой, и все сильней, и сильней, и быстрей, и потом появился огонь, и фантастический фейерверк. И вдруг все погасло. А потом опустошенная земля начала бешено плодоносить. Я вас спрашиваю, тут вообще какие-нибудь комментарии требуются?

Читатель в ответ безмолвствует, и газетный интерпретатор делает вывод сам:

До того, как доктор Фрейд растолковал человечеству все о либидо, человечество тоже не было вполне уверено, какая гадость ему снится. Однако снилось ему как раз то же самое. Можно предположить, что до Австралии просто не дошел психоанализ, и они заняты ложной символизацией своих сексуальных видений. Причем настолько невинны, что выставляют эти видения напоказ многомиллионной толпе.

Психоанализ автоматическим образом не дошел и до находившегося в Австралии обозревателя "Известий" Игоря Порошина, который предлагает несколько иную интерпретацию, а заодно перекладывает свойство невинности с режиссера на публику:

Путешествие девочки на дно океана - центральный номер церемонии открытия - своего рода переложение "Алисы в стране чудес". Сиднейская Алиса - это Англия. Океан - это Австралия, самая счастливая находка Англии. Гигантские светящиеся в темноте сиднейского неба рыбины, подвешенные на невидимых стальных тросах, - природа Австралии, поначалу диковинная для Алисы-Англии. Духи, выдувающие огонь, - аборигены. На лицо ужасные - добрые внутри. Это метафора романа Англии с Австралией. И в самом деле очень счастливого. Этим можно было бы ограничиться. Этим, хочется сказать, и следовало ограничиться. Но организаторы побоялись, что кто-то из трех миллиардов зрителей не переварит метафору. И разбавили искусство порцией этнографических открыток. Впрочем, иногда и забавных.