Русский Журнал / Обзоры / Курсив не мой
www.russ.ru/culture/kursiv/20010311_fixt.html

Охота на лебедей, или Похвала длинному носу
Обзор бумажной прессы

Михаил Фихтенгольц

Дата публикации:  11 Марта 2001

Весна пришла. На улице стало более-менее приятно. Свинцового цвета сугробы оттаивают, не без помощи солнышка, конечно. Коммерсант с приливом весенних сил употребил в книжном обзоре хлесткое слово "блядство" по отношению к Альберу Камю. Все это, несомненно, освежает наше восприятие мира и скрашивает будни.

Пожалуй, книжный обозреватель Коммерсанта Лиза Новикова, решившаяся на крамольное словцо, и была единственной героиней газетно-печатной продукции за прошедшую неделю. Пока женщины получали в подарки цветы, духи и колготки к 8 марта, в центре внимания акул пера оказались сплошь мужчины.

Поток сознания

По большому счету, главным героем этой недели стал человек, которого к тому моменту уже "разделали под орех" работники пера, - пианист Андрей Гаврилов (ему посвящена и часть моего прошлого обзора). Обозреватель газеты Культура Анна Ветхова взяла у этого странного человека интервью. И не прогадала. Такого мне читать еще не доводилось - может, уже и не доведется: "Для меня, например, среди сочинений Моцарта и Бетховена - а это святыни для людей с музейным отношением к искусству - довольно много мусора. Из "Волшебной флейты" я бы выкинул почти половину, в "Реквиеме" оставил бы два-три номера действительно великолепных. Моцарт был приличный халтурщик, по всей вероятности, из-за денежных затруднений; Бетховен, конечно, гораздо более серьезно относился к тому, что делает, но он всю жизнь разрабатывал одну и ту же тему, двигался в одном направлении, и только в конце ему стало что-то открываться".

Или: "Я работал со всеми дирижерами, и никто не запал в душу. Запоминаются ведь обычно неприятные вещи. Отвратительно было работать с Озавой, я ему чуть по физиономии не надавал во время репетиций и жестоко отомстил на концерте за его отменно хамское поведение во время репетиций. Вот если бы с Фуртвенглером удалось поработать, может быть, что-то всплыло бы. Хотя у него были такие плохие руки... Караян был шоуменом, с ним очень трудно было найти общий язык; Бернстайн настолько погряз в нарциссизме, что, кроме своего носа, его ничего не интересовало; Аббадо постоянно спит и кайфует от самого себя, Мути задирает нос и воображает себя Муссолини... Как правило, это все очень смешные господа".

Из приватного разговора с Анной Ветховой я узнал о некоторых высказываниях Андрея Гаврилова, не попавших в газетный текст: например, о наших деятелях искусства. Каждое - как афоризм, но болтать не буду... страшно даже представить, что тогда может случиться. Поговорим лучше о птичках.

Охота на лебедей

Удивительные качества продемонстрировали на прошлой неделе балетные критики - сначала они дружно пошли в Большой театр смотреть возобновленное "Лебединое озеро" Юрия Григоровича, далее написали внушительные материалы, общий смысл которых сводится к тому, что... на премьеру можно было и не ходить. Потому как все лебеди - старые, тридцатилетней давности:

Григорович впервые обратился к этому балету в 1969 году, сделал версию с трагическим финалом (что соответствует оригинальному либретто XIX века) и с мотивом двойников: принц и Злой гений как второе "я" положительного героя. Это была замечательная по смыслу идея, уравновешивающая по мужской линии образы двойников-лебедей, Белого и Черного. Старожилы Института искусствознания помнят, как после генеральной репетиции балета спешно было отменено предполагавшееся обсуждение спектакля. Тогда к балетоведам приехала сама Фурцева и объяснила, что ТАКАЯ философия советскому человеку чужда в принципе. Григорович был вынужден переделать балет, раздраженно называя новый вариант "апофеозом в фа-мажоре". С оптимистическим идеалом спектакль шел на сцене ГАБТа почти 30 лет, показывался по телевидению во время путча ГКЧП - и четыре года назад был снят с репертуара, чтобы освободить место для неудачной версии Владимира Васильева. Теперь театр с благословения министра культуры Михаила Швыдкого опять обратился к Григоровичу, причем в момент, когда из 15 балетов последнего в репертуаре ГАБТа оставалось всего пять (Майя Крылова, Независимая газета).

Затем сразу, без предупреждения начинается охота на лебедей. Каждый из критиков выбирает свою жертву. Ольга Гердт (Время новостей) с высоты птичьего полета безрадостно взирает на общую концепцию: "Смотреть этот спектакль сегодня так же тяжело и неестественно, как вставать под гимн Советского Союза. Организм сопротивляется - и маскулинной агрессии текста, простроенного как грамотный физкультпарад, в котором лидеру непременно вторит синхронный кордебалет, а каждая структура завершается пафосной кульминацией - непременным восклицательным знаком силовой верхней поддержки. И сглаживанию стиля - до полного его отсутствия. Словно над балетным текстом с вкраплениями Петипа-Иванова-Горского поработали грамотные рирайтеры, сделав его понятным для публики, которая хочет видеть "балет вообще".

Виолетта Майниеце (Культура) ополчилась на Одетту-Одиллию: "Многих ошеломил выбор на центральную партию Анастасии Волочковой. Окончательно же обескуражило прозвучавшее с телеэкрана заявление балетмейстера, что Волочкова - прима-балерина и звезда мирового уровня. Вот уж чего не знала! Два сезона она весьма посредственно протанцевала в Большом, где высшими ее достижениями стали Фея Сирени в "Спящей красавице" да Повелительница дриад в "Дон Кихоте". В Большом контракт с Волочковой не возобновили по чисто художественным причинам. Имея несомненный талант для работы в средствах массовой информации, балерина тут же от души "приложила" приютивший ее театр. Потом давала сольные концерты, в которых преобладали современные номера. Гастролировала по периферии. В прошлом году станцевала Фею Карабос и, кажется, Фею Сирени в "Спящей красавице" Английского национального балета. Вот послужной список примы да ее "мировой уровень"..."

Наконец, Татьяна Кузнецова (Коммерсант) метит прямо в "птицевода": "Выяснилось, что лексика главного "хореографического симфониста" на протяжении всего балета удивительно убога. Ну не умеет он придумывать незаезженные па и сочетать их небанальным образом. Фрагменты, поставленные Юрием Григоровичем (вальс первого акта, вариации невест, лебединые сцены в последней картине), бетонными заплатами выделяются на фоне канонических текстов Петипа-Иванова-Горского".

Так что же, спрашивается, плохой спектакль? "Хороший. Артисты? Замечательные. Кордебалет? Почти на высоте. Матч-реванш? Удался. Справедливость восстановлена, обидчики посрамлены, эстетика Большого балета живет и побеждает. И мы снова впереди планеты всей на отдельно взятой дороге. Непонятно, правда, какое тысячелетье на дворе" (Лейла Гучмазова, Время МН).

Вместо эпитафии - строки из рецензии Всеволода Волчкова (Литературная газета): "Лебединому" изначально не везет в Большом: ни на премьере в 1877 году, ни позже, в наше время. Подходя сегодня к театру, обреченно думаешь об очередном "Лебедином озере", которое одно сменяет другое, а рядовому зрителю порой не важно, чья идет редакция и каков будет финал".

Новый нос

Насколько вяло восприняла пресса балет П.И.Чайковского, настолько же радостно приветствовала премьеру в Театре им. Вахтангова - новую постановку ростановского "Сирано де Бержерака", сделанную Владимиром Мирзоевым. В главной роли был заявлен культовый персонаж московской театральной сцены Максим Суханов (о его творчестве и быте читайте последний номер "Афиши" в интервью, сделанном Еленой Ковальской).

Само сочетание имен Ростан-Мирзоев-Суханов у театралов с трудом укладывается в голове: "Для тех, кто знаком с творчеством Владимира Мирзоева, выбор пьесы покажется странным". "Героическая комедия Эдмона Ростана - произведение бенефисное и к любимым Мирзоевым концептуальным парадоксам и метафизическим туманностям как-то не располагает, - объясняет парадокс Марина Давыдова (Время новостей). - Для тех, кто о Владимире Мирзоеве слыхом не слыхивал, странным покажется выбор артиста на заглавную роль, ибо нет в современном театре ничего более несовместного, чем Максим Суханов и герой романтической драмы. Этого богатыря с угловатой пластикой, лукавым прищуром и потрескивающим на высоких нотах голосом легко представить себе ерничающим, подначивающим, иронизирующим (что для роли Сирано, разумеется, небесполезно), но разящим наповал противника или произносящим возвышенный любовный монолог - почти невозможно. Пафос и гротеск трудно подавать в одном флаконе".

Оказалось, что и у антиподов могут быть точки соприкосновения, о чем пишет Ирина Родионова (Сегодня): "Стих Ростана и стены Вахтанговского театра подействовали на режиссера Владимира Мирзоева явно гипнотически. Обычно супрематист Мирзоев обходится с драматургией потребительски. Любые тексты, невзирая на фамилии классиков, использует как курортный аккордеонист классическую музыку - в качестве музыкального сопровождения на зарядке: "Танец маленьких лебедей" - подскоки, "Марш тореадора" - интенсивная ходьба высоко поднимая колени, тема любви из "Травиаты" - потягивание. У Мирзоева, в свою очередь, Шекспир - инфернальный маскарад, Гоголь - эстетика ГУЛАГа, Тургенев - сеанс психоанализа, еще Шекспир - шоу помешанных, Бернард Шоу - показ мод с элементами специфической хореографии. В вахтанговском "Сирано де Бержераке" Мирзоев вдруг оставил эти уморительно комичные для публики и смертельные для сочинителей пляски и, кажется, впервые использовал текст пьесы не как фундамент для своих собственных экспромтов и даже не как подиум для демонстрации "от кутюр" художника по костюмам Павла Каплевича - он отыскал гармонию между текстом пьесы и своим постановочным стилем. От этого неожиданного консенсуса выиграли и режиссер, и драматург. Мирзоев перестал казаться остроумным формалистом, Ростан - невозможно пафосным и высокопарным".

Выход за рамки своего привычного имиджа - первая победа Мирзоева. Вторая победа - за Максимом Сухановым, сумевшим убедить критику своей нестандартной для пьесы Ростана трактовкой: "За три с половиной часа действия Суханов ни разу не заступает на территорию романтического театра, где он, вполне возможно, проиграл бы. Чрезвычайно придирчивый к своим фото- и киноизображениям, актер, похоже, так доверяет Мирзоеву, что позволяет изуродовать себя почти до неузнаваемости. Действительно чудовищный, как на картинах фламандцев, нос, отлично придуманные, выставляющие фигуру актера в самом невыгодном свете костюмы, знаменитая "аутистская" пластика Суханова - в результате на сцене возникает портрет не столько поэта, сколько актера, чье незаурядное дарование утрировано нетривиальной внешностью" (Лариса Юсипова, Ведомости).

Алена Карась (Независимая газета), говоря о Суханове, не может оставаться беспристрастной: "Описать игру Максима Суханова - значит, войти в опасную зону, отважиться на чрезмерные эпитеты, которые рождает его невероятная природа. Приверженцам классического гуманизма иногда доставляет отраду наблюдать в его звериной, инопланетной, незаконной игре некоторые признаки человечности. В случае Сирано это - нежная улыбка самозабвенной любви или тихая, смиренная манера читать стихи в духе Арсения Тарковского. Но это не отменяет того общего чувства смятения, которое вызывают его тигриные, коварные повадки. То он смиренно-нежен, то игрив, то чрезмерно фальшив, то не к месту патетичен, то циничен и дерзок. Он брутален и женствен в одно и то же время, все полюсы человеческой природы в нем как будто мигрируют, не находя больше своего точного места".

А Алексею Филиппову (Известия) сухановская игра на предельных контрастах, благословленная Мирзоевым, явно не дала желаемого результата: "Мирзоев поставил спектакль о клоуне, который превращается в трагического героя, но комик убил трагика огромным накладным носом Сирано. Последняя сцена с трогательным уходом главного героя в небытие провалена полностью, предшествующая ей раздача накладных носов (Сирано достает их из чемоданчика и оделяет бутафорией всех остальных) кажется затянутой и чересчур дидактичной".

Коллег урезонивает Наталия Каминская (Культура): "Этого Сирано можно считать больным. Можно - гениальным. Можно - не таким, как все. Лучше - и тем, и другим, и третьим вместе взятыми".

Вместо послесловия

После такой бурной реакции прессы сходить на "Сирано" и самому разобраться с его носом - дело чести. Но мой душевный подъем испортил последний герой этого рассказа. К культуре он не имеет никакого отношения. Это Владимир Владимирович Путин, сетевое интервью которого можно найти здесь или здесь. Не без боли в сердце процитирую его строки, относящиеся к моему любимому виду искусства:

Что касается музыки, то я люблю так называемую - я не знаю, можно ли так сказать, но тем не менее - популярную классическую музыку. Если бы пришел домой и имел возможность поставить что-нибудь, какой-то диск, поставил бы сразу, скажем, Чайковского либо Шуберта в обработке Листа или Листа в обработке Шуберта.

Хорошо еще не Прокофьева в обработке Генделя. До новых встреч, уважаемые читатели.