Книга Поля Вена, работа над которой датируется апрелем 1969 - августом 1970 г., возникла на волне широкой популярности позднеструктуралистских и уже отчасти деконструктивистских методологий и методик в гуманитарных науках и литературной критике Европы и Америки.

Автор - француз, что весьма симптоматично и показательно, тем более что в "Приложении" к его основному труду дается аналитический этюд о Мишеле Фуко, лидере той незабвенной эпохи конца 1960-х, когда разом выходили перевернувшие научную и культурную парадигму книги Фуко ("Археология знания", "Слова и вещи" и др.), Ж.Деррида ("О грамматологии", "Письмо и различие"), Ж.Делеза ("Раличие и повторение", "Логика смысла"), а параллельно публиковались "умеренно" филологические работы Ж.Женетта, Ц.Тодорова, осуществлялись семиотические "прорывы" Р.Барта и набирала свои обороты известная левацкая группа "Тель Кель". В основном все они обращались к дискурсу литературы - историю взламывал практически один Фуко.

В 1973 г. выйдет книга профессора Колумбийского университета Хейдена Уайта "Метаистория", уже знакомая российскому читателю (на русском языке см.: Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2002), и займет нишу неориторического объяснения того, как пишут историю и что она есть. Поль Вен успел поместиться между Фуко и Уайтом, и поистине его работа - работа "между". В ней есть претензия на новое понимание сути истории, которая на фоне происходящих в культуре и науке сдвигов уже не могла пониматься традиционно - как дискурсивное описание прошлого и совокупность соответствующих знаний, почему-то (очевидно, по старинке) именующихся научными. В ней есть критика всех существующих подходов к истории - в этом плане труд Вена вполне в духе постмодерна. Но на фоне и Фуко, и Уайта книга Вена явно проигрывает. Возможно, она слишком академична, а возможно, в ней не хватает принципиально новых идей - по крайней мере таких, которые мы сочли бы новыми сегодня.

Скорее всего, эта книга к нам - опоздала, на русском языке ей бы выйти пораньше, и уж конечно - до Уайта, сопутствуя Фуко. Тогда бы ей в буквальном смысле цены не было, - что, впрочем, и сегодня не исключает ее полезности как для специалистов, так и для широкого читателя, интересующегося проблемами исторического знания. Но займемся книгой конкретно.

"...Историки рассказывают о подлинных событиях, действующим лицом которых является человек; история - это роман, основанный на реальных событиях", - пишет в предисловии автор. Вот основной его тезис, разворачивающийся далее на 350 страницах. Подобно Уайту и Полю Рикеру, книга которого ("Время и рассказ") также появилась после труда Вена, он ратует за сближение истории и вымысла, истории и литературы и полагает традиционное различие между собственно историей и философией истории нерелевантным. Возвращение в историю Аристотелева понятия интриги связано у него с тотальной критикой "научности" истории, которую Вен проводит последовательно и непрерывно (словно вопреки общему с Фуко тезису об элиминации принципа континуальности истории). "Снижение объяснительных притязаний, возвышение нарративной способности: оба этих движения непрерывно уравновешиваются, как на качелях", - говорит о методе и направленности труда Поля Вейна (русский переводчик книги сделал его Веном; ср. франц.: Paul Veyne) П.Рикер (Время и рассказ. Т. 1. М.; СПб., 1998. С.196).

В книге три части. Первая посвящена "Предмету истории", то есть тому, что история изучает. Основной пункт ревизии Веном канонической историографии здесь сводится к спору о "событийности" истории - о природе исторических событий, их "специфичности", наличии-отсутствии у них смысла и ценности. Все это входит в круг проблематики школы "Анналов", к последователям которой, безусловно, относится Поль Вен, но с решениями которой он не абсолютно согласен.

С одной стороны, пишет Вен, суть и цель истории "зависят от выбора точки зрения", но это не означает ее субъективизма и произвола, ибо история "избрала определенный способ познания": она постигает события "через документы и свидетельства, можно сказать, через tekmeria, через следы", то есть через источники. История пишется как исторический нарратив, но она дает "рассказ о подлинных фактах, а не о правдоподобных (как в романе) или неправдоподобных (как в сказке)". Поэтому у нее нет своего особенного, исторического, метода, нет особых правил исторического синтеза, кроме разве правил работы с источниками. Более того, история - это "увечное знание", ибо историк говорит о событиях прошлого не то, чем они были "на самом деле", а то, что мы о них знаем или еще можем узнать. Поэтому непоследовательность и дискретность истории, обилие в ней лакун - ее неотъемлемая черта: "ведь она - не ткань, у нее нет основы".

Своего рода "изюминка" работы Вена состоит в следующих положениях, вытекающих из его отчасти позитивистской (а связь автора с логическим позитивизмом достаточно ощутима), отчасти постмодернистской критики. Он стремится определить "различие между "полем" исторических событий и историей как жанром, с учетом разницы в ее восприятии на протяжении веков". "Событийное поле" - это "виртуальный домен исторического жанра", некий "доконцептуальный задний план", как говорит об этом Рикер, сродни "допредикативным очевидностям"; оно создает возможность исторического жанра, который возникает вместе с интригой. Именно понятие интриги позволило Вену снять драматизм между событийностью и не-событийностью истории, существенный для школы "Анналов". Не-событийное, по Вену, это та "область истории, которую мы не воспринимаем как таковую". Не-событийность наполняет неопределенное поле истории, отличая его от области интриги, где события, так сказать, состоялись и стали предметом исторического жанра.

Далее. Всякого рода разговоры об идее истории или о ее смысле, с позиции Вена, суть нонсенс, "плод догматических иллюзий", также как и попытки найти в истории ценности или попытаться объяснить ее с точки зрения ценностного подхода. Истории с большой буквы не существует, она "состоит из той же субстанции, что и жизнь каждого из нас", и вообще, ее интересует "не неповторимость отдельных событий, а их специфичность", даже более того - их типичность. "История есть описание специфического, то есть постижимого, в событиях человеческого измерения. <...> Исторично то, что не универсально, и то, что не неповторимо", - так, достаточно провокативно, формулирует Вен суть истории. Для историка необязательно понятие времени - ему "нужно вразумительное понятие процесса", то есть опять-таки интриги. История - это "книжное понятие, а не экзистенциальное", поэтому всякое историческое знание - это в первую очередь знание, а не интуиция. На этом провокации Вена не заканчиваются - они только начинаются.

Во втором разделе книги, озаглавленном "Понимание", Вен ставит под сомнение объяснительные притязания истории. "Объяснять" для него - это значит делать понятными интриги, все объяснения "заключены в смысле, который историк придает рассказу". Какое-либо причинно-следственное объяснение событий невозможно, точнее, даже если мы даем его, другой историк с таким же успехом может связать причины и следствия иным узлом и выстроить иной ряд событий, то есть создать новую интригу. Ибо - как гласит уже третий раздел книги Вена - "есть законы в истории... но нет законов истории". А потому историческое объяснение соединяет события по одной из трех схем: либо по схеме случайности, либо по схеме объективных обстоятельств ("материальных причин"), либо по схеме свободы движения мысли ("конечные причины").

При реализации первого вида объяснения история предстает как театр, "где фортуна забавляется разрушением наших замыслов"; по второй версии созидалась марксистская концепция исторического процесса; третий вариант дает на выходе "идеалистическую" концепцию, когда прошлое объясняется действием абсолютной идеи, нравственных или каких-либо иных принципов. Таким образом, и оказывается, что у истории нет ни онтологии, ни своего метода, а все ее теории и типы суть лишь "краткие изложения интриги". "...Истории нужны не разъясняющие принципы, а слова о былом состоянии вещей", поэтому ее понятия хотя и существуют, и даже являются порой необходимыми, не покрывают всего многообразия конкретных вещей: ведь вещи меняются быстрее, чем слова.

Так Вен балансирует между номинализмом и реализмом, признанием и отрицанием логических универсалий, а равно между принятием и критикой Дильтеевой категории "понимания" ("...единственное достоинство понимающей методики заключается в том, что она показывает нам угол зрения, под которым любое поведение будет выглядеть объяснимым и заурядным; но она не позволяет нам сказать, какое из менее заурядных объяснений верно"). В общем, можно сказать, что Поль Вен проговаривает в новом научном и культурном контексте многое из того, что на заре ХХ века произносили В.Дильтей, Г.Зиммель и др. "философы жизни": как для них, так и для Вена история не научна - она есть "произведение искусства", ее метод - это опыт, который и задает пределы исторической объективности, у нее, как мы сказали выше, нет законов, а все попытки объяснения ее событий субъективны, у истории нет ценностей, но есть интерес и непонятные нам, недоступные наблюдению цели, отсюда "самая сложная проблема исторического синтеза" - это "отношение между сознанием и поступком". Однако историческая <анти>герменевтика Вена имеет отчетливую позитивистскую направленность: решая проблематику баденской школы, он делает это в духе Когена - если уж обращаться к первоаналогам, а кроме того, под углом нарративистской стратегии, характерной для гуманитаристики с конца 1960-х гг.

В третьем разделе под названием "Прогресс истории" закономерно выдвигается идея (также далеко не новая) об отсутствии в истории прогресса. "Прогресс истории состоял в освобождении от него", единственная форма ее прогресса - это "расширение рубрик", история описательна, подобно искусству рисования, и "ей почти нечего ждать от науки". Однако гуманитарные науки как таковые - о человеке и его деятельности - Вен не отвергает, более того, с его позиции история объемлет многие из тех "псевдонаук", что появились в современном обществе.

Например, немало достается от него социологии: "Социология - это псевдонаука, порожденная академическими условностями, которые ограничивают свободу истории"; "социология - это наука, которая хотела бы быть", она "относится к истории современной культуры, но не к истории науки" и т.д. Для обретения полноты современная история "должна преодолеть три ограничения: противопоставление современного и исторического, условность континуума, событийный подход". Таким образом, слившись и с социологией, и с этнографией, и с "компаративной" историей, она обретет истину целостности и единство интриги. "...История есть то, чем делают ее источники, история есть то, чем делают ее, без нашего ведома, условности жанра", - заключает книгу П.Вен. По-видимому, он прав - иначе не было бы и жанра критики истории, который и направляет его письмо.